в Ниппур, это удивительно интересное место.  Да
и Наджаф с Кербелой лишний раз посмотреть не мешает.
   Итак, мы отправились в путь. В Ниппуре мне очень понравилось, хоть  день,
проведенный там, и вымотал меня. Часа четыре мы ехали по пустыне безо всякой
дороги, а потом пешком обошли несколько акров раскопок. Думаю, не будь рядом
со мной знающего человека, все это не показалось бы  мне  столь  интересным.
Благодаря же пояснениям Макса я еще больше влюбилась в археологию.
   Наконец, часов в семь вечера, мы прибыли в Диуанию,  где  нам  предстояло
переночевать у Дичбернов. Я едва стояла на ногах и мечтала только об одном -
поспать, но все же - сама не знаю как - нашла в себе силы вычесать песок  из
волос, смыть его с лица, припудрить  нос  и  с  трудом  облачиться  в  некое
подобие вечернего платья.
   Миссис Дичберн обожала развлекать гостей и очень любила поговорить  -  ее
бодрый звонкий голос не умолкал. Меня познакомили с ее мужем и усадили рядом
с ним. Он оказался человеком тихим, чего и следовало ожидать, и мы  довольно
долго сидели в полном молчании. Я обронила несколько незначительных фраз  по
поводу своих впечатлений, он на них никак не отреагировал. По другую руку от
меня сидел американский  миссионер,  тоже  весьма  неразговорчивый.  Боковым
зрением я заметила,  что  руки  его  все  время  двигаются  под  столом:  он
постепенно рвал на клочки свой носовой платок. Меня  это  насторожило,  и  я
заинтересовалась причиной такой нервозности.  Сидевшая  напротив,  его  жена
тоже казалась чрезвычайно взволнованной.
   Странный был вечер. Миссис Дичберн в  пароксизме  светскости  беспрерывно
болтала со своими соседями, обращалась через стол  ко  мне,  к  Максу.  Макс
весьма прилежно поддерживал беседу. У обоих миссионеров, мужа и жены,  языки
словно к нёбу прилипли, жена с каким-то отчаянием следила  за  мужем,  а  он
продолжал рвать свой платок на все более мелкие кусочки.
   В полусонном  оцепенении  мне  пришла  в  голову  превосходная  идея  для
детективного романа. Миссионер от нервного напряжения медленно сходит с ума.
А отчего напряжение? Отчего-нибудь, неважно, придумаем. И  повсюду,  где  он
бывает, остаются улики  в  виде  клочков  носового  платка.  Улики,  носовые
платки, клочки - комната закружилась у меня перед глазами, и я чуть было  не
упала со стула, задремав.
   В этот момент хриплый голос произнес мне в левое ухо:
   - Все археологи - лжецы.
   В интонации мистера Дичберна слышалась агрессия. Я проснулась и  обратила
внимание на него и его замечание, сделанное с некоторым вызовом. Не  будучи,
разумеется,  правомочной  вступаться  за  честь  археологов,  я  лишь  мягко
спросила:
   - Почему вы считаете их лжецами? В чем они лгут?
   - Во всем, - мрачно заявил мистер Дичберн. - Во всем. Они утверждают, что
знают дату того или иного события -  это,  мол,  случилось  семь  тысяч  лет
назад, а это - три тысячи лет назад, и правил якобы тогда такой-то король, а
такой-то правил после него. Лжецы! Все лжецы! Все подряд!
   - Но так не может быть, - заметила я.
   - Не может?! - мистер Дичберн сардонически захохотал и снова погрузился в
молчание.
   Я несколько раз пыталась заговорить с моим соседом-миссионером,  но  безо
всякого успеха. Мистер Дичберн еще раз нарушил  молчание,  и  по  следующему
высказыванию я догадалась о вероятной причине его ненависти к археологам:
   - Опять придется уступать свою комнату очередному археологу.
   - О, - смущенно сказала я, - простите. Я не знала...
   - Каждый раз одно и то же, - продолжал мистер Дичберн. - Она  всегда  мне
это устраивает - я имею в виду свою  жену.  Всегда  приглашает  кого-нибудь.
Нет, вас это не касается, вы будете ночевать в комнате для гостей. У нас  их
целых три. Но Элси умудряется забить гостями все три и мою  у  меня  отнять.
Как я все это терплю - не знаю!
   Я выразила ему свое сочувствие.  Большей  неловкости  я  никогда  еще  не
испытывала, но сейчас все мои силы  уходили  на  то,  чтобы  не  заснуть  за
столом. Мне это едва удавалось.
   После ужина я слезно выпросила разрешения  пойти  спать.  Миссис  Дичберн
явно была разочарована, так как рассчитывала  составить  чудесную  партию  в
бридж. Но к тому времени глаза у меня совсем слиплись, и сил хватило лишь на
то, чтобы на заплетающихся ногах взобраться по лестнице,  скинуть  платье  и
рухнуть в постель.
   На следующее утро, в пять часов, мы снова пустились в  путь.  Путешествие
по Ираку было прологом к моей дальнейшей трудной жизни. Мы посетили Наджаф -
замечательное место: некрополь, город мертвых,  по  которому,  словно  тени,
скользили, громко стеная, женщины-мусульманки в  черных  одеждах  с  черными
покрывалами на головах.
   Здесь  было  гнездо  религиозных  фанатиков,  попасть  сюда   не   всегда
представлялось возможным. Следовало заранее поставить в известность полицию,
чтобы та обеспечила безопасность от вероятных экстремистских выходок.
   Из  Наджафа  наш  путь  лежал  в   Кербелу,   к   прелестной   мечети   с
бирюзово-золотым куполом. Она оказалась первой  мечетью,  которую  я  видела
вблизи.  Ночь  мы  провели  в  полицейском  участке.   Тюк   с   постельными
принадлежностями,  которыми   снабдила   мения   Кэтрин,   так   и   остался
неразвязанным, а прилечь  мне  удалось  в  одной  из  камер-клетушек.  Макс,
сказав, чтобы в случае необходимости я его позвала,  отправился  ночевать  в
другую камеру. В дни моей викторианской юности мне показалась бы дикой  сама
мысль о том, что  я  могу  разбудить  едва  знакомого  молодого  человека  и
попросить его проводить меня в туалет. Между тем именно это я и сделала в ту
ночь: разбудила Макса, он вызвал полицейского, полицейский взял фонарь, и мы
втроем совершили путешествие по длинному коридору до смердящей комнаты,  где
в полу было устроено отверстие. Макс с полицейским  вежливо  ждали  снаружи,
держа за спинами фонарь, чтобы осветить эту конуру.
   Накануне вечером мы ужинали в саду полицейского участка  при  свете  луны
под монотонное, но довольно музыкальное кваканье лягушек. С тех  пор,  слыша
лягушачий концерт, я всегда  вспоминаю  Кербелу  и  тот  вечер.  Полицейский
ужинал вместе с нами. Время от времени он старательно  произносил  несколько
слов по-английски, но в основном говорил с Максом по-арабски, а Макс  иногда
переводил мне то, что касалось меня. После одной  из  долгих  пауз,  которые
являются  непременным  атрибутом  восточного   ритуала   беседы   и   всегда
соответствуют царящему во время нее  настроению,  наш  товарищ  по  застолью
внезапно нарушил молчание.
   - "Здравствуй, дух веселый! Взвившись в высоту..."* - продекламировал он.
Я взглянула на него в изумлении. Он дочитал стихотворение до конца.
   - Я выучил, - сказал он, кивая головой. - Очень хорошо, по-английски.
   Я  согласилась,  что  стихотворение  чудесное.  Эта  часть  беседы   была
исчерпана. Никогда не могла бы вообразить,  что,  путешествуя  по  Ираку,  в
ночном восточном саду услышу, как иракский  полицейский  читает  "Жаворонка"
Шелли.
   На  следующее  утро,  после  раннего  завтрака   я   увидела   садовника,
приближающегося с букетом только что срезанных роз, и приготовилась  одарить
его любезной улыбкой. Но, приведя меня в  немалое  замешательство,  садовник
прошел мимо, даже не взглянув в мою сторону, и с глубоким поклоном преподнес
букет Максу. Макс  рассмеялся  и  напомнил  мне,  что  это  Восток  и  здесь
подношения принято делать мужчинам, а не женщинам.
   Мы погрузили свои пожитки, постельные принадлежности, свежий хлеб и  розы
в машину и снова двинулись в  путь.  Чтобы  по  дороге  в  Багдад  осмотреть
арабский город Ухадир,  нам  предстояло  сделать  крюк:  город  находился  в
стороне, посреди пустыни. Пейзаж был однообразным, и, дабы убить  время,  мы
пели. Репертуар состоял из песен, которые знали оба. Начали с "Брата  Жака",
потом  вспомнили  другие  баллады  и  шуточные  куплеты.  Осмотрев   Ухадир,
прекрасный в своей  изолированности,  часа  через  два  пути  мы  выехали  к
раскинувшемуся среди песков озеру с прозрачной голубой, искрящейся на солнце
водой. Стояла нечеловеческая жара, и мне страшно хотелось искупаться.
   - Действительно хотите? - спросил Макс. - Ну так купайтесь.
   - Можно? - я задумчиво оглядела тюк с постельными принадлежностями и свой
маленький чемоданчик. - Но у меня нет купального костюма...
   - Ну, что-нибудь более-менее подходящее  найдется?  -  деликатно  спросил
Макс.
   Поразмыслив, я надела розовую шелковую сорочку, две  пары  панталон  -  и
была готова. Шофер - сама вежливость и деликатность, что вообще  свойственно
арабам, - отошел подальше. Макс, в шортах и нательной фуфайке, присоединился
ко мне, и мы окунулись в голубую воду.
   Какое это было блаженство! Мир казался прекрасным, по  крайней  мере,  до
того момента, когда мы  попытались  продолжить  свой  путь.  Наш  автомобиль
засосало в песок, и его никак не удавалось сдвинуть с места - так  я  узнала
еще кое-что о превратностях путешествий по пустыне. Макс с  шофером,  достав
лопаты, проволочные сетки  и  прочие  приспособления,  старались  освободить
машину из песчаного плена - увы,  безрезультатно.  Час  проходил  за  часом.
Невыносимая жара не спадала. Я легла в тени машины, если это  можно  назвать
тенью, и уснула.
   Позднее Макс говорил - уж не знаю, так ли было на  самом  деле,  -  будто
именно тогда решил, что я могла бы стать для него идеальной женой.  "Никакой
суетливости, - вспоминал он. - Ты не жаловалась,  не  говорила,  что  это  я
виноват, не причитала - ох, и зачем только мы остановились!  Казалось,  тебе
все равно, поедем мы дальше  или  нет.  Именно  тогда  я  начал  восхищаться
тобой".
   С  тех  пор  как  он  мне  это  впервые  сказал,   я   всегда   старалась
соответствовать его представлению обо мне. У меня есть способность принимать
жизнь такой, какова она есть, не впадать в истерику, а также очень  полезное
умение засыпать в любой момент в любом месте.
   Мы застряли вдали  от  караванных  путей,  и  вероятность  того,  что  ни
грузовик, ни другое средство передвижения не наткнутся на нас много дней,  а
то и недель, была очень велика.  Нас  сопровождал  охранник  из  Верблюжьего
корпуса, который в конце концов решил идти пешком и привести кого-нибудь  на
подмогу, как он надеялся, не позже чем через сутки, самое  большее  -  через
двое. Он отбыл, оставив нам  весь  свой  запас  воды.  "Солдаты  Верблюжьего
корпуса пустыни, - гордо заявил  он,  -  умеют  обходиться  без  воды,  если
нужно", - и зашагал прочь, а  я  посмотрела  ему  вслед  с  каким-то  дурным
предчувствием. Это, несомненно, было приключение, но я  молила  Бога,  чтобы
оно оказалось счастливым. Воды у нас осталось в обрез, и, как  только  я  об
этом подумала, мне  тут  же  захотелось  пить.  К  счастью,  нам  повезло  -
случилось чудо: примерно  через  час  из-за  горизонта  показался  "форд"  с
четырнадцатью пассажирами. Наш доблестный друг из Верблюжьего корпуса  сидел
в  кабине  рядом  с  шофером  и  радостно  махал  нам  невероятных  размеров
винтовкой.
   По пути в Багдад мы останавливались у заброшенных раскопок, обходили их и
подбирали черепки глиняной посуды.  Мне  особенно  нравились  те,  что  были
покрыты  глазурью.  Цвета  росписи  сохранились   великолепно   -   зеленый,
бирюзовый, синий, золотистый... Все это принадлежало гораздо  более  поздним
эпохам,  чем  те,  которые  интересовали  Макса,  но,  желая   оказать   мне
любезность, он помог набрать целый мешок.
   Вернувшись в Багдад и снова водворившись в отеле, я  расстелила  на  полу
свой макинтош, вымыла черепки и сложила из них некий радужный цветовой узор.
Макс, великодушно потворствуя моему увлечению, присовокупил свой макинтош  и
добавил четыре явно недостававших фрагмента. Я поймала на себе его взгляд  -
добрый и снисходительный взгляд ученого,  наблюдающего  за  взбалмошным,  но
симпатичным ребенком.  Думаю,  этот  взгляд  вполне  отражал  его  тогдашнее
отношение ко мне. Я всегда обожала ракушки, разноцветные камешки  -  все  те
сокровища, что так любят собирать дети. Яркое птичье перышко, пестрый листок
- иногда я чувствую, что это и есть  истинные  драгоценности,  они  приносят
несравнимо  больше  радости,  чем  топазы,  изумруды  и  дорогие  безделушки
Фаберже.
   Кэтрин  и  Лен  Вули  уже  прибыли  в  Багдад  и  были  недовольны  нашей
двадцатичетырехчасовой задержкой, вызванной заездом в Ухадир.  С  меня  вину
сняли, поскольку я была лишь вещью, которая не ведала, куда ее везут.
   - Но Макс! Макс должен был подумать о том, что мы будем  беспокоиться,  -
сказала Кэтрин. - Мы могли выслать за вами поисковую группу или сделать  еще
какую-нибудь глупость.
   Макс терпеливо повторял извинения - ему в голову не пришло, что они будут
тревожиться.
   Через пару дней мы отправились на поезде в  Киркук  и  Мосул  -  это  был
первый этап нашего возвращения домой. Мой друг, полковник Дуайер, прибыл  на
Северный вокзал проводить нас.
   - Вам придется за себя постоять, знаете ли, - доверительно сказал он мне.
   - Постоять за себя? Что вы имеете в виду?
   - Я имею в виду Ее Светлость, вон ту, - он кивнул в сторону Кэтрин  Вули,
беседовавшей с приятельницей.
   - Но она очень добра ко мне.
   - О, да, вижу, что и вы во власти ее обаяния. Мы все испытываем  на  себе
эту власть время от времени. Признаться по чести,  я  и  сейчас  от  нее  не
совсем свободен. Эта женщина в любое время может заставить меня делать  все,
что пожелает, но вы, повторяю, должны за себя постоять. Силой воли она  даже
птиц может вынудить сорваться с дерева, да так, что те и не заподозрят,  что
ими кто-то управляет.
   Паровоз издал леденящий кровь воющий  звук,  весьма  характерный,  как  я
вскоре узнала, для иракских железных дорог.  Этот  зловещий  звук  напоминал
душераздирающий вопль женщины, оплакивающей смерть страстного любовника.  На
самом деле ничего романтического в нем не  было  -  просто  поезд  собирался
трогаться. Мы поднялись в вагон - Кэтрин и я ехали  в  одном  купе,  Макс  с
Леном - в другом, - и путешествие началось.
   В Киркук прибыли на следующее утро, позавтракали в дорожной  гостинице  и
на машине отправились в Мосул. Тогда поездка занимала шесть -  восемь  часов
по ухабистой дороге и включала переправу  через  Малый  и  Большой  Забы  на
пароме. Паром был столь примитивен, что  на  нем  пассажир  чувствовал  себя
прямо-таки библейским персонажем.
   В Мосуле мы тоже обосновались  в  дорожной  гостинице,  при  которой  был
чудесный сад. Впоследствии Мосул на долгие годы стал  главным  городом  моей
жизни, но в тот раз он не произвел на меня  впечатления,  вероятно,  потому,
что я мало его видела.
   Здесь я познакомилась с будущими своими  друзьями  -  доктором  и  миссис
Маклеод, у них была больница в Мосуле, они оба были врачами.  Пегги  Маклеод
ассистировала мужу, Питеру, на операциях в тех  случаях,  когда  оперировали
женщин. По мусульманским обычаям, посторонний мужчина, пусть даже  врач,  не
имеет права прикасаться к женщине, так что  приходилось  соблюдать  декорум.
Кажется, в операционной устанавливалась ширма. Доктор Маклеод стоял за  ней,
его жена - у операционного стола. Он руководил ее действиями, а она детально
описывала ему состояние органов, открывающееся во время операции.
   После  двух  или  трех  дней  пребывания  в  Мосуле  началось  собственно
путешествие. Первую ночь мы провели в гостинице в  Тель-Афаре,  что  в  двух
часах езды от Мосула, а в пять часов следующего утра снова двинулись в путь.
Осмотрев кое-какие примечательные места по берегу Евфрата, мы взяли курс  на
север в надежде отыскать старого друга  Лена  -  Басрауи,  шейха  одного  из
тамошних племен. Пересекая множество вади - русл высохших  рек,  сбиваясь  с
пути и вновь находя дорогу, к вечеру мы наконец нашли племя, которое искали,
и были приняты с щедрым гостеприимством. Нам закатили  великолепный  пир,  а
потом проводили на покой. В доме-развалюхе, сложенном из саманных  кирпичей,
нам предоставили две комнаты, в каждой  из  которых  в  углах  по  диагонали
стояли две железные кровати. И тут возникла проблема. Одна  из  кроватей,  в
глубине первой комнаты, была якобы абсолютно надежно защищена, -  считалось,
что ни одна капля воды не упадет на нее в случае дождя. Вскоре, когда  ночью
пошел дождь, нам предоставилась  возможность  убедиться,  что  это  не  так.
Другая кровать стояла на сквозняке, кроме того,  в  дождь  ее  заливало.  Мы
осмотрели вторую комнату. Здесь потолок тоже внушал большие  опасения,  сама
комната была меньше, кровати уже, а сверх того, в ней было темнее и душнее.
   - Кэтрин, думаю, вам с Агатой лучше занять меньшую комнату с двумя сухими
постелями, а мы с Максом пойдем в бґольшую, - сказал Лен.
   - А я думаю, - возразила Кэтрин, - что мне  необходимо  спать  в  большей
комнате на хорошей кровати. Я глаз не сомкну, если на лицо будет  капать.  -
Она решительно направилась в чудный сухой угол и положила  на  кровать  свои
вещи.
   - Чтобы избежать  неприятных  ощущений,  я  могу  немного  сдвинуть  свою
кровать к центру, - предложила я.
   - Не понимаю, почему Агата  должна  спать  на  этой  плохой  кровати  под
протекающим потолком, - заявила Кэтрин. - На ней может спать  кто-нибудь  из
мужчин. Один пусть ложится здесь, другой - в комнате с Агатой.
   Предложение было принято, и Кэтрин,  оценивающим  взглядом  окинув  обоих
мужчин, словно решая, который из них будет ей полезнее, милостиво пожаловала
этой честью любящего Лена, а Макса сослала в меньшую  комнату.  Похоже,  эти
перемещения позабавили лишь нашего веселого хозяина - он отпустил  по  этому
поводу несколько непристойных шуточек по-арабски и добавил:
   - Как угодно: устраивайтесь и делитесь между собой как хотите. Мужчины  в
любом случае в накладе не останутся, они будут довольны.
   Однако утром никто доволен не был. Я проснулась в шесть часов оттого, что
дождь лил прямо на меня. Макс оказался жертвой наводнения в другом углу.  Он
вытащил мою кровать из-под льющейся с потолка  струи  и  свою  вытолкнул  из
угла. Кэтрин досталось не меньше нашего: над ней  тоже  текло.  Мы  поели  и
отправились с Басрауи осматривать его владения, а  потом  двинулись  дальше.
Погода была отвратительной; некоторые пересохшие русла,  вади,  стали  снова
наполняться водой, и их трудно было преодолевать.
   Наконец, мокрые и  измученные,  мы  приехали  в  Алеппо  и  устроились  в
относительной роскоши отеля "Барон", где нас приветствовал сын хозяина  Коко
Барон - человек с большой круглой головой,  желтоватым  лицом  и  печальными
темными глазами.
   Единственное, о чем  я  мечтала,  была  горячая  ванна.  Ванная  в  отеле
оказалась полуевропейского-полувосточного типа.  Мне  удалось  на  этот  раз
найти горячую воду, но она, как обычно, вырвалась из крана вместе с  клубами
пара, напугав меня до смерти. Я попыталась закрутить  кран  -  не  сумела  и
стала звать на помощь Макса. Тот явился, усмирил воду и велел мне  вернуться
в комнату: он позовет меня, когда все будет  готово.  Я  вернулась  и  стала
ждать. Ждала долго, Макс все не шел. Наконец,  зажав  под  мышкой  губку,  в
халате я решительно направилась в ванную сама. Дверь оказалась  запертой.  В
этот момент появился Макс.
   - Ну, что же с моей ванной? - поинтересовалась я.
   - О, там Кэтрин Вули, - ответил он.
   - Кэтрин?! И вы позволили ей захватить  ванну,  которую  приготовили  для
меня?
   - Да, - ответил он  и  пояснил:  -  Ей  так  захотелось.  -  Макс  строго
посмотрел мне прямо  в  глаза,  давая  понять,  что  я  покушаюсь  на  некий
незыблемый закон.
   Я тем не менее заявила:
   - Считаю, что это очень несправедливо. Это была моя ванна, я ее для  себя
наливала.
   - Да, - согласился Макс, - я знаю. Но принять ее захотела Кэтрин.
   Я вернулась к себе и задумалась над советом полковника Дуайера.
   На следующий день мне снова представился случай вспомнить о нем. У Кэтрин
было ч