ка,
- бросались ко мне, - ну как там у вас в Сибири?" Письма на "Мосфильм"  шли.
Моя жизнь резко преобразилась, особенно внешне. У меня была  даже  котиковая
шуба.
   А на Сталинскую премию я и не рассчитывала. Конечно, в  группе  говорили:
"Наверное, будет Сталинская премия за фильм". Ну и кто ее получит? -  думала
я. Конечно, Пырьев, потом оператор Павлов, артисты-звезды. А я что? На  меня
даже данных не подавали, да их, собственно, никто и не спрашивал.  Но  потом
мне передали, что, когда премия была уже распределена, Сталин,  посмотревший
фильм, спросил: "Где нашли эту прэлэсть?" И мне тоже досталась премия  -  от
ста тысяч на всех. Мои деньги пошли в семью.
   Я считаю, что мне очень  провезло  в  жизни:  если  бы  не  эта  картина,
наверное, иначе сложилась бы моя актерская жизнь. Ну послали бы  меня  после
училища  в  какую-нибудь  тьмутаракань,  и  жила  бы  я  там  в  надежде  на
какую-нибудь маленькую роль.
   - Вера Кузьминична, вы производите впечатление женщины комильфо, то есть,
что бы ни случилось, вас ничто не может вывести из себя.
   - Во всяком случае, я  совсем  не  плачу  или  очень  редко.  Но  у  меня
пропадает голос. Нет, не шепотом говорю, а просто  лишаюсь  его,  кашляю.  Я
считаю себя ранимой, хотя никогда не ругаюсь и стараюсь быть сдержанной.
   - Ваши коллеги говорят, что, даже если вокруг будут стрелять, у  вас  все
равно останется аккуратная прическа.
   - Насчет головы я очень стараюсь. И если голова  плохая,  я  очень  плохо
себя чувствую. Я очень завишу от того, как волосы лежат.
   - А если бы вам сейчас принесли сценарий, где было бы  написано,  что  вы
должны сыграть женщину старше себя, ужасно некрасивую. Не побоялись бы?
   - Если хороший режиссер, то не побоялась бы. А если плохой  -  испугалась
бы. Испугалась бы, что не смогу пронести нутро  через  это  уродство.  Хотя,
допустим, я же играла бабку-одноглазку. Я была такая страшненькая, в  рваной
шапке и с синяком под глазом. Ничего, мне нравилось, но успеха спектакль  не
имел. Но  с  другой  стороны,  когда  из  меня  хотели  сделать,  ну,  такую
немножечко Мордюкову, такую бой-бабу, председателя колхоза,  то  всегда  это
кончалось неутверждением на роль:  лицо  теряло  обаяние,  понимаете,  я  не
звучала.
   Хотя, если честно, на сцене и на экране боюсь  быть  некрасивой.  Вот  мы
репетировали спектакль "Безумная из Шайо", я там была очень страшна и как-то
этого не боялась. Но меня в моем театре до такой степени  жалели,  говорили:
"Вера,  ну  ты  не  можешь  отказаться?",  и  на  меня   это,   знаете   ли,
подействовало. В результате под воздействием этого мнения и всеобщей жалости
я от роли отказалась. В общем, я не из смельчаков.
   - Поэтому вы не водите машину?
   - Да, конечно, не вожу.
   - А правду в глаза сказать можете?
   - А правду могу сказать, но смягченно,  не  зло.  "Я  не  очень  понимаю,
почему вы взяли эту роль, понимаю, что очень хотелось, но..." -  А  враги  у
вас есть?
   - Наверное, есть. Вот  Андрюша  Миронов,  когда  ставил  свой  по-следний
спектакль "Тени" и дал мне роль, то сказал: "Верочка, у вас  такой  радужный
образ, что в это мало кто верит. Поэтому вы  постарайтесь  здесь  отойти  от
себя и будьте самоуверенной". Когда я эту роль стала играть и  жать,  он  же
сказал: "Да не старайтесь вы. Вы народная артистка, все равно будут слушать.
А вы так стараетесь". Но я не могу быть другой.
   - Вам не кажется, что из-за ложного страха или  нежелания  ри-сковать  вы
обрекли себя на роль одного амплуа - голубой героини?
   - Вообще-то амплуа голубой героини меня не угнетало.  "Это  единственное,
что я умею, -  думала  я.  -  Что-то  спеть,  где-то  в  кого-то  влюбиться,
чуть-чуть пострадать".
   Но... то ли у меня лицо такое, то ли голос такой,  то  ли  меня  все  так
воспринимали: "Ой, Верочка Васильева! Ой, какая милая!" И вот такой Верочкой
Васильевой в лучшем случае я себя считала. Но  потом  поняла,  что  на  этом
как-то застопорилась: с возрастом этих милых девочек не будет, а  что  же  я
буду делать? И в этом смысле наш театр плох: более яркие, комедийные девушки
находили свое место, а я со своей лирикой и чистым голосочком  оставалась  в
своей нише. Мне повезло, что Георгий Павлович  Менглет  поставил  "Ложь  для
узкого круга" и дал мне роль отвратительной женщины. Я благодаря его  помощи
сыграла хорошо. И поверила немножко, что я  не  просто  голубая  девушка,  а
что-то могу еще.
   - Вот ведь парадокс: вы в жизни всегда улыбаетесь, а  говорят,  на  сцене
чрезвычайно строги.
   - На сцене я очень строгая. Расколы, приколы - меня это  очень  выбивает.
Не понимаю, когда перед выходом  рассказывают  анекдоты.  У  меня  к  сцене,
знаете, отношение такое старомодное, как в девятнадцатом веке.
   - А у вас есть театральное прозвище? Наверное, нет, если вы не  признаете
шуток.
   - Признаю, но только в жизни. А что до  прозвища  -  вот  Олечка  Аросева
зовет меня Кузьмой. Так и говорит: "Ну, Кузьма, ты давай чего-нибудь подбавь
жизненного, а то так нельзя". Иногда Кузечкой меня зовут. Муж, например. А я
его Ушком зову (фамилия супруга Ушаков. -  М.Р.).  Но  младшее  поколение  в
театре - Верой Кузьминичной называют.
   - Ну что, подбавим жизненного?  То  есть  свадьбы.  Я  имею  в  виду  ваш
эпохальный  спектакль,  "Свадьба  с  приданым",  который  впоследствии  стал
фильмом.
   - Успех у "Свадьбы с приданым" был огромный. Спектакль  прошел  девятьсот
раз. И когда мы пели  песни,  в  зрительном  зале  подпевали.  "На  крылечке
твоем..." Абсолютное счастье.
   - Но в отличие от сцены, где любовь двоих закаляется в битве за урожай, в
жизни был любовный треугольник: актриса Васильева - режиссер Борис Равенских
- актер Владимир Ушаков.
   - Во время репетиций, я помню, Борис Иванович кричал на меня: "Ве-ра!  Ну
нельзя же быть такой  во  всем  амебой.  Она  добивается.  Она  злится".  Он
нервничал, что у меня не  выходит.  А  Владимир  Петрович  Ушаков,  игравший
Максима, вошел уже в почти  готовый  спектакль.  Он  был  женат,  потом  они
разошлись, но не я была причиной развода. И еще будучи женатым, как он потом
рассказывал, он в меня влюбился. Когда его ввели в спектакль вместо  другого
артиста, Леши Егорова (прекрасный, но очень пил), то всю  свою  влюбленность
он в роль вложил. А я в это время, как вы знаете, была влюблена в другого.
   - Но если режиссер влюблен в актрису, все знают - он сделает ей  классную
роль. Как повлияли ваши взаимоотношения с режиссером Равенских на ваш успех?
   - И он был влюблен, и я. Так что все рождалось очень взаимно, в страстном
желании сделать прекрасное. Конечно, от режиссера все  зависит.  Как  подать
актрису - важно с первой же секунды. Вот как он мечтал,  чтобы  я  вошла  на
сцену: белый полушубочек, беленькие валенки, кремовый  платочек,  подошла  к
печке! Или  -  вышла  в  розовом  платье,  скромная,  с  платочком.  И  мать
спрашивает: "Согласна ли ты, Ольга?", и  она  говорит:  "Я  согласна".  Сама
скромность. А там, где я борюсь за урожай, - сапоги, кожаная куртка, красная
кофточка. Так что он даже зрительный образ до  деталей  продумывал  и  много
рассказывал, показывал. Абсолютное счастье.
   - Скажите правду - зачем вы от такого счастья ушли?
   - А он был женат. Вы знаете, мне очень нравилась его  жена  -  знаменитая
актриса Лилия Гриценко, которая потом так трагично в одиночестве умерла.  Мы
не были знакомы близко, но я понимала ее значение.
   Если бы он захотел, я, наверное, была бы  его  женой.  Но  так  сложилась
жизнь, что потом он ушел в другой театр, у него были другие интересы. И, как
вы правильно сказали, когда что-то ставишь,  то  обязательно  влюбляешься...
Поэтому мы расстались.
   А Владимир Петрович добивался меня  своей  любовью  и  нежно-стью.  Между
соперниками обошлось без драк. К сожалению. Он ухаживал за  мной  года  два,
что не так уж мало по нашей жизни. Я чувствовала - он хочет, чтобы  я  стала
его женой, что он полон нежности, бережности ко мне. Я  это  ценила.  Первые
годы мой муж относился ко мне с невероятной нежностью, оберегал от домашнего
хозяйства. Даже когда мы жили в  общежитии,  он  нанимал  мне  домработницу,
чтобы я не готовила. Это было очень смешно, потому что она всех раздражала -
грязнила, а не порядок наводила. Татьяна Ивановна Пельтцер  обычно  кричала:
"Вера, иди убирай за своей прислугой". Ну а потом... С годами все  отношения
становятся не такими сладкими, нежными. Я к нему бережно отношусь.  Но...  В
театре, конечно, все эмоциональнее.
   Никуда от своей биографии не денешься. Когда сейчас переиздали мою книгу,
мой муж сказал: "Я не буду  ее  читать,  ты  там  опять  пишешь  про  Бориса
Ивановича (Равенских. - М.Р.)".
   - Он до сих пор ревнует?
   - Он в какой-то степени считает, что я вышла за него замуж не по любви. И
не по расчету, а потому,  что  я  не  могла  жить.  Я  очень  любила  Бориса
Ивановича. Я знаю, что, если бы его сослали, я поехала бы за ним. Но знаю  и
другое: если бы стала его женой, я, наверное, погибла бы. Когда  он  ставил,
он всегда влюблялся. Пока он меня любил, я была спокойна,  а  когда  ушел  в
другой театр, я почувствовала - что-то не так, и не знала, как мне жить. Это
было сорок пять лет назад, но эти воспоминания долго мучили меня,  и  Володя
прикладывал  много  усилий,  чтобы  я   адаптировалась.   В   общем,   я   и
адаптировалась.
   Мы расстались с Равенских ведь не потому, что все стало плохо, а как  раз
на гребне наших отношений. И для него  было  полной  неожиданностью,  что  я
вышла замуж. Такой удар кинжалом получил.
   - А вы коварная.
   - Кто из женщин не коварный?
   - От голубых простых девушек вы как-то  лихо  перешли  к  особам  голубых
кровей - графиням, королевам... Вам, девушке простого происхождения,  сложно
это было или нет?
   - Нет, как только я надеваю старинное платье, я хорошо себя  чувствую.  И
хотя я из простой семьи, я очень много читала театральных книг,  мемуаров  и
воображала свою жизнь в театре - как Комиссаржевская, Ермолова... все  такое
старинное, все в длинных платьях... Детские мечты стали проявляться в  более
зрелом возрасте.
   Вот "Женитьба Фигаро". Когда  Слава  Зайцев  принес  костюмы  и  я  после
примерки почувствовала себя очаровательной в костюме, мне уже играть было не
трудно. Андрюша был великолепен. Я играла в мягкой  манере  и  была  грустна
ровно настолько, насколько это может быть в комедии. Если бы мне доставались
такие роли, я бы играла их с удовольствием.
   Если я играю французскую графиню, я начинаю думать, какие  у  нее  должны
быть юбочки, кружева, панталончики и чулочки.  Помню,  когда  мы  со  Славой
Зайцевым мерили декольте, то он  спрашивал:  "А  еще  можно  открыть?"  А  я
отвечала: "Если будет чуть-чуть  видна  ямочка  между  грудей  -  это  будет
очаровательно". Ни больше, ни  меньше.  Мы  как  о  неодушевленном  предмете
говорили о моем теле.
   А сколько я исходила магазинов в Москве, чтобы найти грацию для  "Блажи".
Нашла - тонкую, изящную и самую дорогую. Казалось бы, зачем? Но мне  хочется
ощущать себя той самой женщиной, которая любит и  хочет,  чтобы  ее  любили.
Поэтому к костюму я отношусь очень серьезно.
   - Но разве вам не хочется рискнуть и обмануть зрителя?  В  конце  концов,
актер обязан переодеваться.
   - А у меня была такая роль, как Воительница (Малый  драматический  театр,
спектакль "Воительница". - М.Р.). Но ведь это режиссер Львов-Анохин, который
поверил, что именно я могу эту роль сыграть. Я была  счастлива.  Вот  только
потом такого рода ролей как-то  не  появлялось.  А,  кстати  сказать,  роли,
которые я играла в последние годы, были вовсе не голубыми, а  психологически
усложненными - Кручинина  ("Без  вины  виноватые",  Орловский  драмтеатр.  -
М.Р.), Ранев-ская ("Вишневый сад", Тверской драмтеатр. - М.Р.).
   - Но эти роли - не из "Сатиры". Я хотела спросить - вам не  кажется,  что
вы промахнулись с театром?
   - Да... Я попала, по-моему, не в тот театр. Но я не могу роптать,  потому
что здесь прошла моя жизнь, и достаточно хорошо.  Глупо  было  бы  говорить:
"Ах, если бы я была в Малом!" А кто знает, может быть, мне там не дали бы ни
одной роли. Поэтому я говорю спасибо этому театру, но здесь я не могла и  не
могу найти для себя, как драматической актрисы, место. Когда оно находится и
роль получается удачно, я счастливо живу лет пять. Потом  идут  долгие  годы
ожидания. Но я гуляла от Театра Сатиры...
   - Но не до такой же степени...
   - Именно до такой. И в Орле, и в Твери я по десять лет работала - это  же
настоящие глубокие романы. В этом был определенный риск: я не была  уверена,
что справлюсь с классическими ролями. Это риск, но риск-мечта.
   - В фильме "Бабочка-бабочка" - пожалуй, единственный такого рода  опыт  у
вас, где вы женщина-вамп, любящая повторять: "Мужчины мне дарили  алмазы..."
Кстати, вам дарили алмазы?
   - Нет, вы знаете, когда я  вышла  замуж,  я,  видимо,  отталкивала  своей
добродетельностью, и у  меня  ни  кавалеров,  ни  поклонников  не  было.  До
замужества - было много. А здесь  все  привыкли,  очевидно,  что  я  верная,
любящая жена... что все это мне  не  нужно  и  я  недоступна.  Казалось  бы,
любили-любили, даже плакали, а вышла  замуж  -  никто  не  влюбляется  и  не
рыдает. Кроме режиссеров, которые со мной работали с  любовью.  Естественно,
это не выливается в роман, но я чувствую, что меня любят.
   - Исходя из того, что сказали мне выше, - вы не ощущаете некоего дефицита
женского счастья?
   - А вот знаете, наверное, поэтому я так и люблю свои роли: они так  полны
то любви, то порока. Мне грех жаловаться на  свою  жизнь  -  она  достаточно
благополучная, со своими трудностями,  конечно.  Но  так  как  я  еще  живая
женщина, мне, естественно, хотелось бы испытывать чувства ревности, безумной
любви, измены или победы - то, что положено любой женщине, которая проживает
иногда бурную, но свою жизнь. Бурной жизни я, пожалуй, не имею, но на  сцене
проживаю все свои женские чувства.
   - Что вы делаете, чтобы так потрясающе выглядеть?
   - Вам так кажется? Я ничего не делаю, но будет  такой  смешной  ответ,  а
может, даже и скучный - мои роли для меня  как  влюбленно-сти.  Представьте,
что я в кого-то влюблена.
   Еще - не очень наедаюсь, не пью, не курю. Пластических операций не  было,
и даже массажа не делаю. Хотя теперь  массаж  очень  хочется,  хочется  себя
порадовать и немножечко пожить и  подумать,  что  я  вроде  как  женщина,  о
которой кто-то заботится.
   - Разрешите сомнения многих людей  -  вы  мама  артиста  Юрия  Васильева?
Почему-то все считают, что он очень на вас похож.
   - Ну это старая история - мы с Юрочкой даже свыклись с этим  мнением.  На
самом деле я его очень люблю, но он не мой сын. И я часто об этом говорю. Но
постоянно, куда бы мы ни приехали на гастроли, нас приглашают на телевидение
как ближайших родственников.
   У нас с Владимиром Петровичем детей нет. С нами  живет  котик  Филимон  -
маленький, рыженький.  На  вас  похож.  Любим  его  ужасно,  и  он  мил,  но
очень-очень независим. Наглец невероятный. Он привык к такой  пище,  которую
мы с трудом достаем. Мы его кормили  тем,  что  продается,  но  однажды  его
угостили едой, которую привезли из-за границы. Она ему ужасно понравилась, и
мы вынуждены теперь просить, чтобы привозили. Потому  что  "Шебу"  здесь  не
продается.
   - Хотела бы я быть вашим котенком...
   - Да я сама бы хотела им быть. И он, паршивец, обладает таким характером:
ему дашь какую-нибудь еду, он грустно на нее посмотрит, а  потом  с  ласками
начинает тереться у ног. И добивается, чтобы ему покупали то, что он любит.
   - Короче, у вас легко можно сидеть на шее?
   - Очень. У меня характер, когда легко можно устроиться на шее.
   - Вера Кузьминична, а вы праздники любите?
   - Вот у меня был юбилей... А знаете, я вообще не люблю свои  праздники  и
уж тем более юбилеи. Никогда ничего крупно и шумно  не  отмечала.  Если  Бог
даст дожить до восьмидесяти лет, я никакого юбилея делать  не  буду.  Зачем?
Выйти с палочкой или без палочки, чтобы люди говорили, мол, она играла то-то
и то-то... Это мне кажется неинтересным.
   Сейчас я  на  гребне,  с  одной  стороны.  С  другой  -  мое  собственное
самочувствие достаточно сложное, так как не очень знаю, что  я  могу  дальше
играть. В чем меня хотели бы видеть. И не очень верю, что с  легкостью  могу
найти для себя здесь место. Много-много не  самых  веселых  мыслей,  но  они
присутствуют у каждого человека, и у  женщины  особенно.  Мужчине  легче,  а
женщина играет женскими чувствами, и отнюдь не в каждой роли они есть. Но...
надо крепко захлопнуть эту копилочку грусти и постараться прожить оставшийся
период с чувством благодарности. - У вас имя Вера. Оно соответствует вам?
   - Очень, очень мое имя. Я верный человек. Я люблю свой  театр,  я  в  нем
успокаиваюсь. При всем при том, что бывают десятилетия  без  новых  ролей  и
тяжело, но это дом, где я прожила всю жизнь.

   Ах, эти ямочки на щеках. Ах,  эти  смеющиеся  глазки...  Они  принадлежат
очень сильной женщине, которая за них умеет прятать то,  в  чем  даже  самые
бойкие не могут себе признаться.

   Вообще смотреть, как репетируют  мастера,  одно  удовольствие.  Прожив  в
театре большую жизнь, они могут многое себе  позволить,  недвусмысленно  дав
понять режиссеру, кто в доме хозяин. Причем  режиссер  искренне  встанет  по
стойке "смирно", а через минуту ловко поставит на это же  место  калифов  на
час. В общем, театр - это бокс, где от  пропорции  взаимных  ударов  впрямую
зависит результат. Вот в  "Ленкоме"  Армен  Джигарханян  "женился"  на  Инне
Чуриковой. Всего один обычный день репетиции - и про театр, артистов  многое
становится понятно. Прежде всего потому, что

   Энергия заблуждения
   браку не помеха
   Захаров покрасил усы Джигарханяну -  Кто  есть  кто  -  Проститутки  тоже
любить умеют -
   Чурикова вся в красном - Заблуждение дает энергию

   Итак, в "Ленкоме" женились Джигарханян с Чуриковой. Он миллионер,  она  -
бывшая проститутка, с которой его связывают тридцать лет и общие  дети.  Все
это происходит в пьесе итальянского классика Эдуардо де Филиппо  "Неаполь  -
город миллионеров", которую репетировали Марк Захаров  и  его  ученик  Роман
Самгин.
   - Мы встанем на колени. Мы станем мужем  и  женой.  Мне  под  шестьдесят.
Тебе... Ну хорошо, пусть это будет тайной, - басит Армен Борисович.
   Судя по вялости диалогов, это никакой  не  итальянский,  а  брак  средней
полосы. Даже если учесть, что в этот день артисты  впервые  проходили  текст
второго акта, его начало смотрелось скучно.  Должно  быть,  это  утомило  не
только меня.
   И тогда резко встает  Марк  Захаров,  до  этого  флегматично  наблюдавший
итальянскую историю, и требует, чтобы  режиссер  Самгин  подбросил  артистам
горючего. И  тут  же  сам  отгружает  это  "горючее"  по  полной  программе.
Горюче-смазочными материалами служат воспоминания Марка Анатольевича  о  его
поездке в Париж, где он встречался с белоэмигрантами. И особенно  интересное
о Театре Сатиры:
   - В шестьдесят восьмом году тогдашний директор Левинский собрал коллектив
и сказал: "Кто за то, чтобы ввести танки в Чехословакию?"  Пока  поднимались
руки, я на полусогнутых ногах (показывает,  как  крался  к  двери.  -  М.Р.)
вышел. И шел по улице с ощущением гражданского подвига. Это я  к  тому,  что
Альфред должен попробовать поменять здесь свой стиль  поведения.  Во  втором
акте он теряет старое, но обретает новое.
   И дальше Захаров буквально обстреливает артистов  предложениями:  обрести
другую пластику, поиграть с  зеркалом,  произнести  многословную  фразу  без
знаков препинания и пауз. И все для того,  чтобы  в  маленьком  ленкомовском
зале, где свалены в кучу беседка из  "Чайки"  и  двери  из  "Фигаро",  герой
Джигарханяна глубоко прочувствовал подвиг, на который идет, бракосочетаясь с
"ночной бабочкой".
   - Слушай, это будет пошло, если ты в антрак