в
одной отдельно  взятой стране, в СССР. Социализм, ограниченный рамками одной
страны, это уже не марксов, а национал-социализм.

     "Западные  коммунисты,  - писал Н. Бердяев, -  примыкающие  к  третьему
интернационалу,   играют   унизительную   роль.   Они  не   понимают,   что,
присоединившись  к третьему  интернационалу, они присоединяются  к  русскому
народу и осуществляют его мессианское призвание".

     Для решительного поворота от  марксизма к автократии  нужна была другая
партия и нужен был такой человек, как Сталин, который не постеснялся пролить
море крови  для того, чтобы переломать хребет ленинской  партии и  выдвинуть
свою  кандидатуру на  роль могильщика  революции  и преобразователя  России,
наподобие  Петра  Первого.  Свой  отход от  интернационализма Сталин прикрыл
марксистской фразеологией, маскируясь под верного ученика Ленина. Тогда иной
путь был для  него закрыт, иначе он был бы (на ХIV-м съезде, где он вместе с
Бухариным выдвинул  эту идею) немедленно устранен  партией с поста  генсека.
Потом,  когда он  безраздельно подчинил  себе партию, он посчитал,  что так,
прикрываясь марксистским  щитом, он сможет легче  осуществить  вторую  часть
своего плана - подчинить своей власти все передовые капиталистические страны
Европы. Он  прикидывал, что то, что  не удалось Ленину - осуществить мировую
революцию путем подъема масс - то наверняка удастся ему,  опираясь  на  мощь
созданного  им  Российского государства  и  на  преданность  подчиненных  им
партдисциплиной, а  то  и  купленных им  вождей компартий  капиталистических
стран. Удастся самым простым путем - силой.
     Первый - ленинский путь - был марксистским,  второй - сталинский путь -
был  нечаевским. Поэтому при  Ленине  все  делалось открыто.  На  съездах, в
докладах  и выступлениях  Ленина  и  его  товарищей  ставились ясные задачи,
открыто  говорилось  об ошибках  и недостатках  партийной  и государственной
работы. Поэтому при Сталине все окутывалось тайной и ложью, так как истинные
цели и  средства  скрывались не  только  от  широких  масс, но  также  и  от
большинства его соратников. Поэтому при Ленине не было вымученных процессов,
по заранее разработанным сценариям, как это имело место при Сталине, так как
была потребность в привлечении масс  к активной  политической жизни,  а не в
запугивании  их. Поэтому  при Ленине была  открытая  внешняя политика, а при
Сталине возобновилась тайная дипломатия.
     Если при Ленине не было общей демократии, то была демократия в  партии,
во внутренней  борьбе, в  которой  находили  отражение  интересы всех  слоев
населения.  Ленину  и  его   товарищам   нужна  была   инициативная  партия,
опирающаяся на подъем масс. При Сталине  партия была задушена и превращена в
машину для голосования и  безоговорочного исполнения директив вождя. Сталину
нужна была послушная партия.
     При  Ленине  систематически  подчеркивалась  необходимость  привлечения
крестьян к коллективным формам земледелия на строго добровольных началах. Об
этом же писали основоположники коммунизма и многочисленные их последователи.
При Сталине были применены чудовищные методы подавления крестьян. Если бы он
был марксистом и коммунистом,  он никогда не пошел бы на такое преступление,
надолго подавившее самодеятельность крестьян, которое не  соответствовало ни
принципам человечности, ни, тем более, интересам социализма.
     Признавая, что такой метод коллективизации был отклонением от ленинских
взглядов, Солженицын в  то же  время сравнивает это сталинское мероприятие с
отношением  к крестьянским мятежам при Ленине.  Но  то были  восстания, и  у
власти  не  было  другой  альтернативы,  как  подавить  восстание.  Сплошная
коллективизация  и  ликвидация  кулачества  как  класса  были мероприятиями,
заранее  спланированными против мирного населения. Как можно  считать  такие
различные акции идентичными?
     Очень многие замечания Солженицына,  разбросанные в его произведениях и
выступлениях, об отношении Ленина и Сталина  к своим однопартийцам и к своим
политическим противникам, свидетельствует о  том, что  Солженицын  прекрасно
видел разницу  в  политике Ленина и Сталина.  Так,  например, в книге первой
"Архипелаг  Гулаг", говоря об  особенностях  характера  Сталина,  Солженицын
писал:

     "Усатый режиссер хорошо знал каждого. Он знал вообще, что  они слабаки,
и  слабость  каждого порознь  знал.  В этом  и  была  мрачная незаурядность,
главное психологическое направление и достижение  его жизни: видеть слабость
людей на нижнем уровне бытия". (книга I, стр. 413).

     Главное "достижение" Сталина было не столько видеть слабости окружающих
его людей (хотя эта способность была, бесспорно, одной из  его отличительных
особенностей),   сколько  уменье  использовать  эти  слабости  в   интересах
укрепления  своей единоличной диктатуры. Ленину не было надобности, и он  не
стремился к тому, чтобы  устранить от руководства своих товарищей по партии.
Наоборот,  он  был заинтересован в том, чтобы во главе руководства было  как
можно   больше   талантливых   и   выдающихся   людей,   способных   мыслить
самостоятельно.  Сталин  же  не  потому  отбрасывал  от  руководства  бывших
соратников  Ленина, что  они  занимали непримиримую политическую  линию.  Он
стремился удалить  их  от  руководства  потому, что  они  мешали  ему  стать
единственным   диктатором.   Для   этой   цели   он   искусственно  создавал
внутрипартийные разногласия и доводил их до предельного регистра. Солженицын
приводит  еще  один  пример  разного  подхода  Ленина  и  Сталина  к   своим
политическим противникам:

     "Все они (речь идет о меньшевиках и эсерах, сидевших  в царских тюрьмах
- авт.) вернулись сюда (т.е. в тюрьмы - авт.) с сознанием своих арестантских
прав и  с  давней проверенной традицией,  как их отстаивать.  Как законно...
принимали  они специальный  политпаек; свободные прогулки  по много  часов в
день;  обращение на  "вы"; объединение мужа и  жены в  одной камере, газеты,
журналы, книги, письменные принадлежности и личные вещи до бритвы и ножниц в
камере...  Но  это все  только политрежим.  Однако политические  20-х  годов
хорошо  еще  помнили нечто  и повыше: самоуправление политических, и  оттого
ощущали себя в тюрьме частью целого, звеном общины..." (463).
     "В 20-ые годы,  - писал  там же Солженицын, - в политизоляторах кормили
очень  прилично:  обеды  были всегда  мясные,  готовили из  свежих овощей, в
ларьке можно было купить молоко". (480).

     Все  это, писал Солженицын, изменилось  коренным  образом в 1930-1931-х
годах, то есть тогда,  когда из  Политбюро и из  ЦК были  удалены  последние
соратники  Ленина:  Бухарин,  Рыков,  Томский  и  др.,  когда  Сталин   стал
полновластным  руководителем  партии.  При  Сталине  не  стало  политических
заключенных.  Не  стало  различия между политическими и уголовными. Ко  всем
заключенным стали относиться как к уголовным.

37. А.И. Солженицын и марксистская идеология

     В своей  речи,  произнесенной  им 9-го  июля  1975  года  в  Нью-Йорке,
Солженицын  представил  своим  слушателям  коммунизм   как  античеловеческую
идеологию.

     "Идеология, - писал он  в  "Архипелаге Гулаге", - это она  дает искомое
оправдание  злодейству и  нужную  долгую твердость  злодею. Та  общественная
теория,  которая  помогает  ему перед  собой и  перед  другими  обелять свои
поступки и  слышать их укоры, не проклятия, а хвалы и почет. Так инквизиторы
укрепляли   себя   христианством,   завоеватели  -  возвеличиваньем  родины,
колонизаторы - цивилизацией,  нацисты - расой, якобинцы (ранние и поздние) -
равенством, братством, счастьем будущих поколений."

     "Это удивительный феномен,  - говорил Солженицын  в речи в Нью-Йорке, -
что коммунизм о  себе  125  лет  открыто черным по  белому  пишет, и даже он
раньше писал более откровенно, и в коммунистическом  манифесте,  который все
знают по названию и  почти никто не дает себе труда читать, - там даже более
страшные  некоторые  вещи   написаны,   чем   те,  что   осуществлены.   Вот
поразительно!"

     "Я думаю, здесь дело было не только в маскировке коммунистов  последние
десятилетия. Здесь дело в том, что  суть  коммунизма совершенно за пределами
человеческого понятия. По-настоящему  нельзя поверить, что люди так задумали
и так делают. Вот именно потому, что оно за пределами понимания, поэтому так
трудно коммунизм и понимается".

     Не так подходит к этому вопросу Н. Бердяев:

     "Но в  социально-экономической  системе  коммунизма  есть большая  доля
правды, которая  вполне может  быть согласована с христианством,  во  всяком
случае,   более,  чем   капиталистическая   система,   которая   есть  самая
антихристианская. Коммунизм  прав в  критике  капитализма.  И  не защитникам
капитализма обличать неправду коммунизма,  они лишь делают  более  рельефной
правду  коммунизма.  В отношении к хозяйственной жизни можно установить  два
противоположных  принципа.  Один   принцип  гласит:  в  хозяйственной  жизни
преследуй свой личный интерес, и  это  будет  способствовать  хозяйственному
развитию  целого,  это  будет  выгодно  для  общества, нации, государства...
Другой принцип гласит: в  хозяйственной жизни служи другим, обществу, целому
и тогда получишь все, что  тебе нужно  для жизни. Второй принцип  утверждает
коммунизм,  и  в  этом  его  правота. Совершенно  ясно,  что второй  принцип
отношения  к  хозяйственной  жизни  более  соответствует  христианству,  чем
первый". (Н. Бердяев, "Истоки и смысл русского коммунизма").

     Рассмотрим,  однако,  конкретные  пункты обвинений Солженицыным  учения
Маркса по пунктам, как они изложены у него.

     I.   "Коммунизм  никогда   не  давал  таких  предсказаний,  никогда  не
говорилось: где, когда и что именно.  Ни один  из них  не  описывал, что там
будет за  общество.  А  просто:  самое  светлое,  самое счастливое. Все  для
человека.
     Лень перечислять все неудавшиеся предсказания марксизма".

     Солженицын издевается над понятием "научный коммунизм". Он говорит, что
наука и коммунизм понятия несовместимые.
     Если бы  авторы  коммунистического манифеста описали, что там будет  за
общество,  то  такое  учение  он  еще мог бы  признать  достойным  внимания.
Утописты-социалисты  описали будущее социалистическое общество до мельчайших
деталей. Но они не объяснили, как человечество может осуществить эту мечту.
     Суть учения Маркса-Энгельса в том  и состоит, что они  показали,  каким
образом человечество придет к осуществлению мечты о социализме.

     "Придумать можно  то, - писал Г.В. Плеханов, - чего совсем нет, открыть
можно только то,  что уже  существует в  действительности.  Что  же  значит,
поэтому,  открыть в экономической  действительности  средства для устранения
современного  зла?  Это   значит,   показать,   что   само   развитие   этой
действительности (капитализма  -авт.)  уже  создало и создает  экономическую
основу будущего общественного порядка".

     Дальше Плеханов приводит выдержку из книги Энгельса:

     "Переворот в науке, совершенный господином Евгением Дюрингом":
     "Производительные   силы,   созданные   современным   капиталистическим
способом производства, так, как и им же обусловленная система  распределения
благ,  пришли  в жестокое  противоречие  с ним,  и  что  поэтому  в  способе
производства  и  распределения  должен  произойти  переворот,   если  только
современному обществу не предстоит окончательно погибнуть. Этот осязательный
материальный  факт, с  непреодолимой необходимостью  отражающийся  в головах
эксплуатируемых пролетариев в более  или менее ясном виде,  этот факт,  а не
представление того или иного  кабинетного  мыслителя о  праве и  о бесправии
ручается за победу современного социализма".
     "В  этих  словах,  -  заканчивает  Плеханов  мысль  Энгельса,  -  резко
сказывается уже хорошо знакомая нам отличительная черта научного социализма:
взгляд   на  освободительное  движение   пролетариата  как  на  закономерный
общественный  процесс,  убеждение  в  том,  что только  необходимость  может
обеспечить   торжество  свободы".  (Г.В.  Плеханов   "Избранные  философские
произведения", том III, стр. 49-50).

     Эти  выдержки  из  произведений Маркса,  Энгельса и Плеханова  являются
выводом из анализа,  сделанного  Марксом  в "Капитале",  в  их  с  Энгельсом
философских  и   исторических   работах.   Чтобы   опровергнуть   их,  нужно
опровергнуть  те  доказательства, которые положены  ими  в  основание  этого
вывода. Тут кавалерийским наскоком не возьмешь, нужно сделать анализ истории
развития  общественных  форм,  анализ  механики  капиталистического  способа
производства и распределения, как это сделали Маркс и Энгельс.
     Здесь я  предвижу возражения Солженицына,  что 128 лет прошло с момента
появления  коммунистического  манифеста,  а  капитализм,   несмотря  на  все
заклинания  марксистов,   продолжает  благополучно   существовать,   и  даже
эффективнее, чем социализм.
     Время  издания  манифеста   относится  к   периоду   раннего   развития
капитализма,  переход  от одной общественной  формы к  другой, как  показала
история развития феодализма  и капитализма,  может  происходить  зигзагами и
продолжаться    сотни    лет,    если   рассматривать   этот    процесс   во
всемирно-историческом масштабе.
     Может быть потому,  что  социализм  был  дискредитирован Сталиным,  что
продолжается  реакционное  давление советского строя на мировую пролетарскую
демократию,   капитализму  удается  продлить  сроки   своего  существования,
которое,   как  мы   видим,  происходит  в  условиях  гигантских  внутренних
противоречий, экономического кризиса и инфляции. В массах трудящихся и среди
большинства интеллигенции  (кроме  самой  верхушки)  капиталистических стран
произошел  перелом  настроений   в   пользу  социализма.   Единственно,  что
сдерживает массы -  это боязнь оказаться в тисках тоталитаризма. Сегодня это
уже поняли коммунистические партии западных стран, внутри которых происходит
сейчас  переоценка  их отношений с  компартией  СССР, в пользу парламентской
многопартийной демократии.

     II.  "Марксизм  был  всегда  против  свободы,  - говорил  Солженицын  в
Нью-Йорке, -  вот  я процитирую несколько  слов отцов коммунизма -  Маркса и
Энгельса.  Я  даю  цитаты  по первому  советскому  изданию 1929-1930-х годов
Маркса и Энгельса:
     "Реформы признак  слабости", - том 23, стр.  339.  "Демократия страшнее
монархии  и аристократии", -  том 2, стр. 369.  "Политическая свобода - есть
ложная свобода. Хуже, чем самое худшее рабство", - том 2, стр. 394.

     В  трудах Маркса  и  Энгельса  все время  мы встречаемся  с соединением
понятий социализма и  свободы:  "Ассоциация,  в  которой  свободное развитие
каждого является условием свободного развития всех" и т.д.

     "Часто в материалистическом  понимании  истории видят такое  учение,  -
писал  Г.В.   Плеханов,  -   которое  провозглашает  подчинение  людей  ярму
непримиримой,   слепой   необходимости.   Нет   ничего    превратнее   этого
представления! Именно  материалистическое понимание истории  указывает людям
путь,  который  приведет  их из царства  необходимости в  царство  свободы".
(Плеханов, том II, стр. 187).

     "Когда   созданные  капиталистической   экономикой   могучие   средства
производства  перейдут в  общественную  собственность  и  когда производство
будет организовано сообразно общественным потребностям,  тогда  люди станут,
наконец, господами  своих общественных  отношений,  а  тем  самым  сделаются
господами природы и  самих  себя. Только тогда они начнут сознательно делать
свою  историю.  Только тогда приводимые ими в  действие общественные причины
будут вызывать  все  в большей мере желательные для них  действия. Это будет
скачок из царства необходимости в царство  свободы". (Энгельс, "Антидюринг",
стр. 267).

     "Царство свободы,  - писал Маркс, - начинается  в действительности лишь
там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней  целесообразностью,
следовательно, по  природе  вещей, она лежит по ту сторону  сферы собственно
материального производства, по ту  сторону  начинается развитие человеческих
сил, которые являются самоцелью  истинного царства свободы, которые, однако,
могут  расцвести  на  этом  царстве  необходимости,  как  на  своем  базисе.
Сокращение рабочего дня - необходимое условие".  (К.  Маркс, ПСС, том 25, ч.
II, стр. 386-387).

     Мы   могли   бы  продолжать  иллюстрацию  нашего   утверждения  большим
количеством выдержек,  решительно опровергающих  домыслы Солженицына  насчет
взглядов   основоположников  коммунизма  о   свободе,   но  считаем,  что  и
приведенных цитат достаточно против двух-трех фраз, выхваченных Солженицыным
из контекста произведений Маркса и Энгельса.
     Приведу  теперь несколько  выдержек из  произведений  Маркса и Энгельса
насчет их отношения к демократии, против тех нескольких слов, не увязанных с
текстом, которые я привел из речи Солженицына.

     "Если что не подлежит никакому сомнению, - писал Энгельс, - так это то,
что наша партия и рабочий класс могут прийти к государству  только при такой
политической форме,  как  демократическая  республика.  Эта  последняя  даже
является  специфической формой для диктатуры пролетариата, как  показала уже
Великая Французская революция". (ПСС, том 22, стр. 237).

     Во введении к "Гражданской войне во Франции", написанном в 1890-м году,
Ф. Энгельс писал:

     "Против  неизбежного  во всех существовавших  до  сих пор  государствах
превращения государства и органов государства из слуг общества в господ  над
обществом, коммуна...  применила два безошибочных  средства.  Во-первых, она
назначила на все должности  по управлению, по суду, по народному просвещению
лиц,  выбранных всеобщим  избирательным правом, и притом  ввела право отзыва
этих выбранных  в любое время  по решению их избирателей. А  во-вторых,  она
платила всем  должностным лицам, как высшим, так и низшим, лишь такую плату,
которую  получали другие  рабочие... Таким  образом,  была создана  надежная
помеха погоне за  местечками и карьеризму". (Маркс - Энгельс, ПСС,  том  22,
стр. 200).

     Ф.  Энгельс  прекрасно понимал,  что идея  свободы, как бы она  ни была
привлекательна, на практике может быть превращена людьми, которые окажутся у
руководства,  в  отвратительную диктатуру.  Поэтому  он одобрял ограничения,
примененные  коммуной против возможного  злоупотребления властью.  Суть дела
состоит в том,  что  в то  время как отношение Маркса  и Энгельса к  свободе
вытекало из их философских взглядов на историю, А.И. Солженицын, взявшись за
критику   их  взглядов,  не   дал  себе  труда  ознакомиться   с   основными
произведениями  Маркса  и  Энгельса,  а  также с философскими  работами Г.В.
Плеханова, перу которого  принадлежат самые крупные философские произведения
марксизма,  а  также  с  его статьями  о  Белинском,  Герцене, Чернышевском,
Добролюбове, -  а  воспользовался  вне  контекста  выхваченными  фразами  из
произведений Маркса и Энгельса.

     III.  "Положение  рабочего  класса, -  говорили коммунисты,  -  при том
строе,  который   существует  сейчас,  будет   все  ухудшаться,  ухудшаться,
ухудшаться,  дойдет  до  полной  нищеты  и  невыносимости.  У  нас  бы   так
накормить". (Солженицын, "Речь в Нью-Йорке 9-VII-75").

     "Теория обнищания, - писал Ф. Меринг, - в биографии К. Маркса, отражала
определенную   практику,  о  которую   спотыкалось   даже   законодательство
господствующих классов. Маркс и Энгельс были настолько далеки от того, чтобы
выдумывать эту  "теорию обнищания", что, наоборот, с самого начала  восстали
против нее. Они, конечно, не оспаривали этот сам по себе несомненный и всеми
признанный  факт массового обнищания, но доказывали,  что  обнищание есть не
вечный   закон  природы  (как  это   доказывали  бу