ожение на малопочетную роль еврейской
прозелитки.
Из сатиры XIV Ювенала (ст. 96 слл.), правда, можно как будто бы заключить, что
потомки - sebomenoi становились уже настоящими евреями. Но это значит не
уразуметь настоящего смысла этого места, иллюстрирующего пословицу: "Коготок
увяз, всей птичке пропасть". Когда детям говорят: если вы не будете слушать
родителей, то в конце концов дойдет до того, что станете грабить и убивать
людей, - то хотят только подействовать на их воображение, а не сослаться на
действительный факт. Так и здесь: "чтить субботу", metuere sabbata - было
"криком моды", а быть обрезанным евреем считалось верхом позора.
Ювенал бичует эту моду и для устрашения говорит: "отец удовольствуется
почитанием субботы, но сын настолько войдет во вкус еврейских обрядов, что
подвергнется обрезанию и станет настоящим кровожадным и бессердечным жидом,
ненавидящим всех, кроме своего племени" (цитата выше, стр. 82).
Таким образом, в этом случае Зомбарт прав, когда он пишет (о. с.342-343): "Ныне
можно констатировать, что прежде размеры прозелитизма чрезвычайно
переоценивались. Без сомнения, в эллинистическую эпоху и в эпоху зарождения
христианства еврейство находило в среде языческих народов приверженцев своих
учений; недаром и еврейское, и, например, римское законодательство трактует о
такого рода людях.
Но ныне можно считать несомненным, что, когда здесь речь идет о прозелитах,
здесь имеются в виду только такие обращенные, которые, хотя и участвовали в
богослужении, но не были допущены ни к обрезанию, ни к бракам с евреями (замечу
в скобках, что почти все они, в конце концов, вошли в среду христиан...). Но
допустим даже, что в дохристианское время имел место и полный переход в
еврейство; по отношению к миллионам евреев эллинистической эпохи число их было
крайне ничтожно".
Точно так же и Блудау (о. с.27) справедливо замечает: "Даже для Египта вряд ли
можно допустить, чтобы из числа язычников здесь нашлось много (курсив автора)
таких, которые бы перешли формально в еврейство и позволили бы наложить на себя
всю тягость жизни евреев, соблюдающих строго закон"*. Более того, очень
вероятно, что те же лица, которые с восхищением относились к отдельным еврейским
установлениям, были в то же время до известной степени антисемитами и называли
себя не евреями, а только sebomenoi ton Theon, потому что слишком большая
близость с евреями их бы шокировала: быть евреем считалось позорным даже в
юдофильских кругах (Ox. Pap. X. 1242, I. 48).
Однако лица, ознакомившиеся с еврейскими писаниями и принявшие часть еврейских
обрядов как верх премудрости, не могли уже, конечно, относиться к евреям с тем
озлобленным ожесточением, с каким относились к ним лица, вовсе не задетые
еврейской религиозной пропагандой; на помощь именно этих sebomenoi могли
рассчитывать евреи, когда им приходилось хлопотать об улучшении своего положения
или отмене гонений.
Чем же объяснить еврейскую религиозную пропаганду, имевшую своей целью не
привлечение настоящих прозелитов, а образование больших групп таких sebomenoi?
Если мы на минуту забудем, что евреи - народ без территории, а представим себе
их в виде национально-государственной общины, то дело сразу станет ясно.
Привлекать без разбора новых граждан - дело крайне опасное, и здесь евреи
проявляли сугубую осторожность и недоверчивость. Но тому, кто живет, окруженный
врагами, желательно повлиять на общественное мнение так, чтобы создать
нейтральные и даже дружественные группы.
Созданные, благодаря еврейскому агитаторскому и организаторскому таланту, не
входившие в еврейство, но и эмансипировавшиеся в большей или меньшей степени от
эллино-римских традиций группы sebomenoi являлись своего рода "буферными
государствами", отражавшими и отчасти принимавшими на себя сыпавшиеся на евреев
удары; благодаря своему общественному положению (в число sebomenoi могли, не
навлекая на себя позора, входить и действительно входили члены самых знатных и
влиятельных семей) эти sebomenoi могли успешнее, чем кто-либо другой, вести в
самых высших кругах античного общества пропаганду широчайшей терпимости по
отношению к евреям.
Таким образом, миссионерская деятельность евреев не имела своей основной целью
вербовку новых адептов еврейской религии. Эта своеобразная миссионерская
деятельность объясняется человеческой, а не ангельской природой евреев; не
самоотречение, а самосохранение вызвало эту деятельность.
Естественно, с другой стороны, что эта еврейская пропаганда усиливала
антисемитизм внационалистически настроенных верных традиции кругах, не задетых
еврейской религиозной пропагандой. Мы уже видели, как эта пропаганда возмущала
Ювенала. Сенека (fr. 145 R) с возмущением замечал: "Обычаи этого преступного
народа получили такое влияние, что приняты почти во всех странах: побежденные
заставили победителей принять их законы".
Действительно, эта агитация вела к новым группировкам в греко- римском обществе
и, как ничто другое, способствовало разрушению традиционного уклада. Сверх того,
агитация эта volens nolens имела определенный демократический привкус.
Объяснялось это отнюдь не апостольским призванием и не демократическими
тенденциями евреев. Евреи были новыми людьми в греко-римском обществе и только в
том случае могли рассчитывать на признание себя "высокородными", если бы
опирались на внушительную физическую силу.
Так, римляне, имевшие за своей спиной могущественный Рим, очень скоро были
признаны "высокородными" в греческом обществе; но на это не могли рассчитывать
евреи, имевшие метрополией миниатюрную Палестину. Только выступив против
традиционных аристократических принципов вообще, евреи могли рассчитывать стать
пользующейся уважением общественной группой: если не происхождение, а мудрость
дает право считаться истинным аристократом, тогда и евреи с их Библией и
философской религией могут рассчитывать на уважение в обществе.
Евреям следует всегда становиться на сторону угнетаемых, так как они всегда
подвергаются наибольшей опасности стать жертвой угнетения. Вот почему, если
Псевдо-Артапан изображает (fr. 2_2 Fr.) библейского Иосифа великим социальным
реформатором, устроившим передел земли, дабы уничтожить притеснение слабых
сильными, то цель его не только показать, что и евреи не хуже афинян или
спартанцев и имеют своего Солона или Ликурга; в его задачу входит еще показать,
что евреи с незапамятных времен были борцами за демократию и равенство.
Необходимо уничтожить старые сословные перегородки: "Пусть равноправными будут
пришельцы средь граждан: ведь все мы Странствий удел переносим, живя на
печальной чужбине, И ни в одной не считай ты земле себя прочно осевшим", говорит
еврейская Сивилла (II, 39-41); путем философской спекуляции (жизнь - юдоль
скитаний, в ней ничего нет прочного), она приходит к выводу о несправедливости
ограниченных в гражданских правах "пришельцев, живущих средь граждан", а так как
в Египте, где составлялась эта книга, такими пришельцами считались и евреи, то
окончательный вывод - необходимо отменить еврейские ограничения.
Такова же ultima ratio и пропаганды Филона (quod omn prob. I, II, 457 слл., de
carit II, 395 слл., de septen II, 287, de spec leg. II, 322 слл.) за эмансипацию
рабов: "судьба рабов более низкая, чем судьба их господ, но душа у них
одинаковая" (так же во II кн. Сивиллы, 227): если единственным критерием
благородства является душа, то, конечно, евреи с их учением незаслуженно
презираются: они - благороднейший в мире народ. Такое покушение на "священные
устои" античного общества, естественно, еще более углубляло антисемитские
настроения верного традициям ядра античного общества.
Действительно, писатель поздней эпохи Рутилий Намациан, между прочим, нападает
на евреев и за демократический характер их пропаганды. Еврейство, читаем мы в
его поэме (De reditu suo, V), источник глупых теорий (radix stultitiae; имеется
в виду прежде всего христианство). "Прочие их выдумки лишь утеха (deliramenta -
буквально: то, от чего сходят с ума) падких на ложь рабов, этому не поверил бы и
ребенок".
Выдумки, от которых сходят с ума рабы, - это, конечно, демократические или даже
коммунистические теории с точки зрения Намациана, они - только глупость, которой
не поверил бы и ребенок. Еврейская пропаганда является почвой или источником
(radix), на которой пышным цветом вырастают эти праздные теории.
Только наше понимание сущности еврейской религиозной и демократической
пропаганды даст нам возможность объяснить себе существование двух столь
непримиримых с виду явлений, как посвящение себя пропаганде среди притеснителей
- "язычников", с одной стороны, и жажда мести этим же притеснителям, с другой.
Жажда мести - нечто совершенно непонятное у "народа апостолов",
"предназначенного" для пророческого служения язычникам, и совершенно нормальная
и законная реакция у народа со здоровым национальным чувством.
В эпохи тяжелых гонений - особенно после осквернения храма Антиохом Епифаном и
гонений при Птолемее VII и его преемниках, а затем при Калигуле, в Египте - эти
ноты начинают особенно часто раздаваться в еврейской литературе. Естественно,
что больше всего должно проявляться это чувство в псалмах, ввиду их чисто
лирического характера.
Так, в 68 псалме (ст. 23 слл.) мы читаем: "И сказал Господь: верну их
(язычников) из глубин морских, дабы ты (Израиль) мог омыть ноги в их крови, дабы
и языки твоих собак получили свою долю вражеской крови". В псалмах 69 (ст.
23-29), 40 (ст. 11-12), 71 (ст. 13-24), 83 (ст. 10-12 и 14-19), 129 (ст. 6-7) мы
читаем ряд самых ужасных проклятий по адресу язычников; в пс. 108 (ст. 13) автор
молит Бога об истреблении язычников; в пс. 108 (ст. 13) автор молит Бога об
истреблении язычников, в пс. 118 (ст. 7) автор желает упиться несчастьем тех,
которые ненавидят евреев.
В пс. 149 (ст. 6 слл.) говорится, что у верных Богу должно быть "благодарение
Богу на языке и меч двуострый в руках, дабы отмстить этим оружием язычникам" и
т. д. Такое мщение - высшая честь для верных Богу и т. д. Особенно же популярен
псалом 137 ("На реках Вавилонских"), также, вероятно, относящийся к
Маккавейскому времени. Конец его в вольном переводе Языкова таков:
Блажен...
Кто плач Израиля сторицей
На притеснителях отмстит!
Кто в дом тирана меч и пламень
И смерть ужасную внесет!
И с ярким хохотом о камень
Его младенцев разобьет!
Всецело вдохновлена жаждой мести книга "Эсфири". Здесь персидский царь сперва
приказывает повсеместно устраивать еврейские погромы (перенесение на эпоху
Ксеркса палестинских и египетских обстоятельств последних двух веков до Р. Х.),
а затем, убедившись в невиновности евреев, разрешает последним безнаказанно
перебить погромщиков "вместе с их женами и детьми" (8, 11), и действительно
евреи убивают в один день 75000 антисемитов (9, 17)!
Такой же жаждой мести дышит книга "Премудрости Соломоновой", написанная, как я
показал выше (стр. 70), при Калигуле под свежим впечатлением погрома 38 г. У
автора, как мы видели, все время перед глазами параллель между страданиями
древних евреев в Египте фараонов и страданиями современных ему евреев в
египетской диаспоре. Поэтому, если автор этой книги после вводной фразы
"Беззаконные полагали уже, что они превратили в своих рабов священный народ"
(17, 2) на протяжении трех глав (17-19) с особым удовольствием расписывает
ужасающие подробности мук, ниспосланных Богом на египтян, и блаженство,
ниспосланное евреям, то в связи с остальной частью книги у каждого читателя
должна явиться мысль и надежда, что такая же участь постигнет и в ближайшем
будущем египтян и евреев, так как чаша еврейского долготерпения в это время уже
переполнилась.
Вся эта литература, сопоставленная с универсализмом и религиозной пропагандой
евреев, заставляла ученых видеть в евреях какое-то чудо природы, какое-то
сверхъестественное соединение несоединимых противоположностей. Так, Эд. Мейер
(G. d. A. III, стр. 21 слл.) говорит: "Картины страшного суда вызываются,
главным образом, жаждой мести язычникам, а не томлением по таинству Божию.
Ненависть к язычникам - оборотная сторона стремления втянуть их в круг еврейства
(такого стремления, как мы видели выше, у евреев почти не было! - С. Л.)...
Ввиду своего бессилия в ближайшее время евреи охотно хоть в фантазии погружаются
в мечты об истреблении язычников...
Для еврейского национального духа (жажда мести) не менее характерна, чем
проявляющееся в других писаниях универсалистическое мировоззрение... Такова уже
вообще природа еврейства: самые высокие и самые отталкивающие взгляды,
величественное и пошлое помещаются непосредственно рядом друг с другом,
нераздельно связанные, причем одно всегда является оборотной стороной другого".
Мы видели, что более глубокое изучение явлений избавляет нас от этой красивой,
но бесплодно- метафизической диалектики: если националистически настроенный
народ старается обработать в свою пользу общественное мнение окружающих (это и
есть то, что называется еврейской религиозной пропагандой), то это так же
естественно, как то, что он горит жаждой мести к своим мучителям.
Впрочем, необходимо отметить, что ноты мести начинают звучать в еврейской
литературе только в эпоху особенно тяжелых притеснений и, по справедливому
замечанию Эд. Мейера, при этом евреи всегда остаются в царстве фантазии, в
области самоутешения и самоубаюкивания; никогда евреи не проявляли своей жажды
мести на деле, в каких-нибудь действиях. Объясняется это не "всепрощением", не
"апостольской природой" евреев, а исключительно естественным подбором,
своеобразно развившимся инстинктом самосохранения.
Евреи, на протяжении почти всей своей истории, жили разбросанными среди
иностранцев, составляя ничтожное меньшинство не только количественно, но и
качественно, так как им всегда противостояли "хозяева страны", государственные
организмы с выработанной военной, административной и полицейской системой, в
которую они входили как иностранцы, т. е. как граждане II сорта, пользующиеся
лишь отчасти покровительством закона. Если бы евреи стали предаваться жажде
мести по поводу каждой ежедневно испытываемой ими обиды; если бы они стали хотя
бы в случае самых тяжелых гонений претворять эту жажду мести в дело, то они,
несомненно, были бы истреблены или принуждены утратить национальность уже на
заре своей истории.
Действительно, все произведения литературы, проникнутые жаждой мести
(интересующие нас псалмы, книга Эсфири, книга Юдифи), относятся большею частью
ученых к Маккавейской и после-Маккавейской эпохе, т. е. считаются написанными
под свежим впечатлением самых жестоких преследований. Если некоторые ученые (Эд.
Мейер, Робертсон-Смит) относят часть псалмов и книгу Эсфири уже к персидской
эпохе, то только потому, что уже в персидскую эпоху, по их мнению, были такие же
жесточайшие преследования, вызвавшие эту литературу. Во всяком случае, по
справедливому замечанию такого знатока библейской литературы, как Каутцш (Die
Apokryphen, I, 194), книга Эсфири была создана и читалась "в тяжелые времена
угнетения и горя, когда национальное чувство евреев вследствие преследований
чужеземных властителей подвергалось глубочайшим оскорблениям. В эти времена
книга Эсфири, благодаря своему содержанию, служила источником утешения и надежды
на новое чудесное спасение (ср. Эсфирь 9, 28)".
Более того, некоторые места Священного Писания в эти тяжелые эпохи получали
новое толкование в духе жажды мести, которого они в эпоху написания вовсе не
имели. О поступке Симеона и Леви, вероломным образом истребивших население
целого города, в Библии (Gen. 34, 30, 44, 5 слл.) рассказывается с укоризной,
как о пятне на всем их потомстве; в книге же Юдифи, написанной в эпоху еврейских
преследований, этот вероломный проступок прославляется как акт патриотизма и
достойный пример для потомства: "О Бог моего предка Симеона, давший ему в руку
меч для мести иноверцам" (Юдифь 9, 2, см. комм. Каутцша).
Но даже в эти эпохи гонений жажда мести никогда не претворялась в дело. Мы уже
показали (стр. 75), что восстание евреев при Траяне было не актом мести, а актом
самообороны. Если мы внимательно вчитаемся в "дышащую свирепостью,
кровожадностью и фанатизмом" (Штегелин) книгу Эсфири, книгу, которую Лютер хотел
бы исключить из библейского канона, а Гутшмид назвал "крайне глупой и
безнравственной" (см. Stahelin о. с., 21 пр. 1), то увидим, что все эти оценки
являются результатом умышленного замалчивания отдельных подробностей книги, в
результате чего получается заведомо неправильная передача содержания ее.
Действительно, почти во всех научных трудах, в которых излагается содержание
этой книги, вплоть до новейшей работы Oesterley (The book of the apocryphe,
London, 1916, 398 слл.), говорится, что по просьбе Эсфири персидский царь в
отмену указа об истреблении евреев издал новый указ об избиении евреями
неевреев. ("The King issuies another proclamation, at Esther’s request in which
power is granted to the jews to pillage and slay their enemies", Oesterly, 399).
Если бы дело обстояло так, то Гутшмид был бы совершенно прав, это - совершенно
неправдоподобно, глупо и безнравственно.
Но в тексте Эсфири читается нечто совершенно иное. 8, 11 - в подлиннике: Царь
позволил евреям во всех городах собраться и, защищая свою жизнь
(wela’amod’alnaphsam, ihr Leben zu verteidigen, Kautsch, ap. Dn. 12),
уничтожить, убить, истребить все те толпы народа (kol-chel’am, alle Volkchaufen,
Kautsch) в провинциях, которые проявят враждебность к ним (hassarim ‘otham - von
denen sie befehrdet wurden, Kautsch), вместе с женами и детьми, а также
разграбить их имущество...
Это же место в переводе (вернее - пересказе) Септуагинты: "Царь позволил евреям
в своих городах организоваться по своим законам (khresthai tois nomois auton
весьма произвольный, тенденциозный перевод слов lehaqahel - собираться,
оправдываемый тем, что уже в Библии qahel (кагал) часто означает "еврейская
община"), организовать самооборону (boethesai autois - autois в см. heautois,
как обычно в Септуагинте) и поступить со своими врагами и противниками, как им
заблагорассудится (умышленное смягчение более жестоких выражений подлинника;
умышленно вычеркнуто указание о женах, детях и имуществе).
Дубликат этого места в греческом добав. к этой главе книги Эсфири в указе
Артаксеркса: "Вы поступите правильно, если не исполните указа, посланного вам
Аманом, сыном Амадаты... и если вы выставите копию этого письма повсюду вместе с
объявлением, что евреям разрешается организовываться по своим законам и
организовать самооборону (kai synepiskhyen autois = heautois), дабы во время
погрома (kairo thipseos) они могли обороняться против нападающих на них
(epithemenous autois amynontai).
9, 16: Равным образом и остальные евреи, жившие в подчиненных царю провинциях,
собрались и, защищая свою жизнь (we’amod ‘al-naphsam; heautois eboethoun LXX)
отмстили своим врагам и убили 75000 из числа ненавидящих их; но к добыче не
протянули своих рук.
Почему Ахащверош не отменяет попросту своего указа, а только разрешает евреям
организовать самооборону? Один из лучших знатоков Библии Драйвер (S. R. Driver,
An introduction to the literature of the Old Testament, Edinbourgh, 1898, p.
480-481), один из немногих, правильно понявших нашу книгу ("the edict permits
the Jews to defend themselves against their assailants") объясняет это вместе с
автором книги тем, что по персидским законам однажды изданный указ уже не может
быть отменяем.
Так объясняется причудливость этого рассказа с точки зрения фабулы, но
внутренняя причина этой особенности психологическая: даже когда еврей хочет,
хоть в воображении, упиться местью гонителям, дух его настолько выдрессирован
многовековыми гонениями, что эту месть он может представить себе только в таком
виде: толпы погромщиков уже выходят на улицу, чтобы "проявить свою враждебность
к евреям"; но, вследствие того, что, противно обычному положению дел, нападающие
лишены правительственной поддержки, с которой евреи бороться бессильны, а евреям