разрешена самооборона, они выходят навстречу погромщикам и, защищая свою жизнь,
истребляют их, не щадя, правда, в своей мести женщин и детей, но гордо
отворачиваясь от имущества погромщиков, дабы не уподобиться им.
Прежде всего, что касается чувства мести к женщинам и детям (здесь и в псалме
137), то, чтобы парализовать рассуждения о специфически- еврейской
("шейлоковской") жестокости, процитирую для примера продукт греческого правового
сознания, теосский закон V в. до Р. Х. (C. J. G. 3044 - Hicks and Hill, A manual
of greek hist. inscriptions, Oxford, 1901, ь 23):
"Того, кто приготовляет яды... казнить и самого и все его потомство... Того, кто
препятствует ввозу хлеба в Теос... казнить и самого и все его потомство... Того,
кто злоумышляет против Теосского государства... казнить и самого и все его
потомство!!" Итак, здесь повинна психология античного человека вообще, а не
евреев в частности. Впрочем, если мы сравним подлинник с Септуагинтой, то
увидим, что первобытная яркость ощущений в подлиннике уже оскорбляла
нравственное чувство александр. евреев: в переводе нет ни слова о женах и детях
погромщиков, свирепое "уничтожить, убить и истребить" заменено культурным,
эвфемистическим выражением.
С другой стороны, мы видим, что перманентные погромы сделали право самообороны
одним из основных, предъявляемых правительству требований. Постоянная угроза
погрома делала самооборону одной из главных задач автономных еврейских общин:
только это дает нам ключ к пониманию того, для чего в перевод и в добавленный к
переводу царский указ как будто без всякого отношения к содержанию книги
вставлено разрешение "организоваться по своим законам".
Действительно, во время погрома 38 г. погромщики и правительственная власть ищут
в еврейских домах оружие: именно ввиду связи самообороны с еврейской автономной
общиной правительства всячески боролись с самообороной, считая ее политически
опасной организацией. Естественно, что евреям, и не без некоторого основания,
казалось, что разрешение национальной самообороны - лучший способ борьбы с
опасностью погрома, и поэтому, горя жаждой мести, они мечтали... о легальной
самообороне. Итак, от "кровожадной мстительности" не осталось ни следа.
Повторяю, "апостольское служение" здесь не при чем. Это - голос, в котором
звучит вековое сознание бессилия и непривычка даже в воображении чувствовать
себя нападающими, а не обороняющимися. Не менее любопытен в этом отношении и
Филон. Он был очевидцем ужасного александрийского погрома 38 г., он был членом
делегации по поводу этого погрома, подвергшейся насмешкам и издевательствам
императора Калигулы.
Можно себе представить, какое удовлетворение он должен был испытать, узнав, что
оба гонителя евреев - и наместник Египта Флакк, и император Калигула погибли
самой жалкой смертью. Любопытно, в каком тоне сообщает об этом Филон. Он не
только не позволяет себе кровожадных возгласов, довольствуясь скромным сознанием
справедливости Божьей кары, он еще влагает, по поводу смерти Флакка, в уста
алесандрийских евреев такую молитву: "Мы не радуемся, о Господь, тому, что Ты
наказал нашего врага, так как Священные книги Закона воспитали нас в духе
сострадания; но мы справедливо благодарим тебя" и т. д. (in Flacc., 14).
И здесь не следует говорить об "апостольском служении"; и здесь мы видим только,
как у народа, привыкшего в течение многих столетий к унижениям и угнетениям,
атрофировалось в целях самосохранения естественное чувство живой ненависти к
притеснителям и умение живо, немедленно, рефлективно реагировать на обиду!
Моммзен справедливо называет Филона (V, 519, Anm.) "ein schlechter Hasser",
"человек, не умеющий ненавидеть как следует", и это название вполне приемлемо к
евреям древности вообще. Евреи далеко не были "народом апостолов"; они живо
чувствовали обиду и, как мы видели, кипели местью, но многовековая дрессировка
приучила их загонять это чувство внутрь себя и не давать ему проявляться.
Однако и миссионерская деятельность евреев, и жажда мести явились у них, как мы
видели, реакцией на уже обрушившиеся на них волны антисемитизма и,
следовательно, не были причиной его. В чем же, наконец, его причина?
Мы видели, насколько облегчается понимание миссионерской деятельности евреев,
если рассматривать их не как религиозную группу, а как
национально-государственную единицу, по удивительному капризу истории, уже на
заре своей жизни принужденную действовать и развиваться вне определенных
территориальных рамок, среди чужих народов. Мы видели уже, что эта особенность в
истории еврейского народа кое в чем придала евреям совершенно своеобразный
национальный облик. Не даст ли нам эта историческая особенность евреев ключа к
разгадке причин возникновения антисемитизма?
По вопросу о времени возникновения еврейской диаспоры взгляды ученых до
последнего времени резко расходились. Эд. Мейер (Gesch. d. Alt. III, 216) и
Шюрер (о. с.3, 31) относят образование диаспоры к эпохе Вавилонского плена;
Моммзен (V. 489) и Штегелин (о. с.22, пр. 1) ко временам Александра Македонского
и Птолемея I, тогда как Г. Вилльрих (Juden und Griechen, 24 слл. 126 слл.) в
1895 г. относил возникновение диаспоры только к эпохе Маккавеев (Птолемея VI
Филометора в Египте). Целый ряд новых папирусных данных заставил, однако,
Вилльриха в его Judaica, вышедших в 1900 г., отказаться от этой датировки.
Последние раскопки еврейской колонии в Элефантине показали, что для
возникновения диаспоры даже эпоха Вавилонского плена - слишком поздняя дата.
Точно так же существовало разногласие и по вопросу о том, чем было вызвано
расселение евреев. Так, по мнению Моммзена (ук. м), "еврейские поселения вне
Палестины только в небольшой степени обязаны своим возникновением тем
побуждениям, вследствие которых возникли колонии финикиян и эллинов. Евреи -
искони земледельческий и живущий вдали от морского берега народ; поэтому его
поселения вне родины - принудительное и относительно позднее образование, дело
рук Александра и его маршалов".
Этот несколько близорукий взгляд возник вследствие переоценки роли Палестины в
истории еврейского народа. Уже с эпохи плена Палестина и еврейство - далеко не
одно и то же. "Иерусалимская община не то же, что еврейство; вокруг нее
находится, все более и более расширяя свои пределы, диаспора. Исходным пунктом
ее была компактная еврейская община в Вавилонии. Отсюда она распространилась в
Сузу, в Мидию, а вскоре также и на западные провинции... Начала этого развития
восходят к глубокой старине" (Эд. Мейер, Gesch. d. Alt. III, 216).
Послепленный Иерусалим сам был искусственным образованием еврейства диаспоры с
центром в Вавилонии*; занятия и образ жизни жителей Палестины ни в коем случае
не могут служить критерием для решения вопроса о происхождении диаспоры. Шюрер
(о. с.III, 3) справедливо указал, что никак нельзя объяснить возникновение
диаспоры одними лишь насильственными переселениями; в этом случае было бы
непонятно, почему евреи оказываются в большом числе преимущественно в крупных
торгово-промышленных центрах древнего мира. Большая часть еврейских переселенцев
(конечно, не из послеплененной Палестины, а из Вавилонии - древнейшего крупного
центра еврейства) были добровольными переселенцами; это были преимущественно
торговцы и ремесленники.
Возможно, впрочем, что эта колонизация в крупных размерах началась еще до
Вавилонского плена, из самой Палестины. "Ужасные условия на родине могли
содействовать этому - именно открытое со всех сторон положение Палестины,
благодаря которому она являлась ареной войн между Сирией (ранее Ассирией и
Вавилонией. - С. Л.) и Египтом". (Шюрер, там же). Таким образом, уже в эпоху
Вавилонского плена, а вероятно, даже и раньше, евреи были по преимуществу
народом рассеяния; Палестина была только религиозным и отчасти культурным
центром с ничтожным экономическим значением; по справедливому указанию М.
Фридлендера (о. с.3), в диаспоре жило подавляющее большинство евреев.
И эти евреи вовсе не считают своей родиной Палестину; Палестина только центр
религиозного культа, а родина евреев - весь населенный ими мир. "Евреи так
многолюдны, что их не может вместить одна какая-нибудь страна", - говорит Филон
(in Flacc. 7): "Вот почему они населяют большую часть и притом богатейшие из
стран Европы и Азии, как на суше, так и на островах. Своей метрополией они
считают Священный Город, в котором находится святой храм Всевышнего Бога; но
родиной своей они считают те страны, которые достались им как местожительство,
от отцов, дедов, прадедов и еще более древних предков и в которых они сами
родились и были воспитаны".
Как только евреи появились вне Палестины, вместе с ними вошел в мир и
антисемитизм. "Антисемитизм и еврейские преследования появились тогда же, когда
возникла диаспора", - говорит Моммзен (V, 519). "Вполне естественно, что вместе
с еврейством пришел в мир и его естественный коррелат - антисемитизм", -
комментирует этот факт Эд. Мейер (G. d. A. III 216-217): "он так же стар, как и
само еврейство". Действительно, где только мы ни слышим о евреях, мы слышим и об
антисемитизме; Э.Кламрот (Die judischen Exulanten in Babylonien. Beitrage zum
Wissenschaft vom Altertum. Leipzig. Herausg. Jahr 1912) нашел следы
антисемитизма даже в Вавилоне в эпоху еврейского плена.
По его гипотезе (стр. 43), еврейские гонения начались здесь к концу изгнания, в
эпоху Набунаида. Из того, что с этой эпохи евреи занимаются преимущественно
земледелием, и доход их исчисляется количеством плодов земли (как у Езек. 13,
19), а с этого времени большая часть общины уже живет в самом Вавилоне (след.
Занимается торговлей и ремеслами), и ее доходы исчисляются в наличных деньгах,
он заключает, что вавилонское правительство в эту эпоху обложило
евреев-земледельцев невыносимой податью, с "нарочитою целью оторвать евреев от
землевладения" (стр. 43, пр. 1): с этих-то пор евреи и превращаются из
землевладельцев в городских жителей.
Действительно, такие места, как Исаия 51,7 и 51,13 и Езекиель 28,24, показывают,
что в вавилонском обществе существовал сильный антисемитизм, если только эти
места не есть более поздняя интерполяция. Все это могло бы послужить лишним
подтверждением наших взглядов, если бы эта эпоха, по собственному признанию
Кламрота (стр. 88), не была одним из самых темных отделов истории и если бы
выводы Кламрота не были в значительной степени смелой фантазией, только отчасти
опирающейся на данные истории.
В дальнейшем, во всяком случае, как мы видели выше, везде, где мы встречаем
евреев, мы встречаем и антисемитизм. Какие же особенности еврейского народа
вызывали его?
Географическое положение Палестины с древнейших времен было таково, что она, не
составляя органической части какого-либо другого государства, в то же время
почти никогда не была в течение более или менее продолжительного времени
политически самостоятельным государством. Она служила полем битвы между
соседними великими державами и постоянно переходила из рук в руки, находясь в
зависимости то от филистимлян, то от Финикии, то от Ассирии, то от Египта.
Это исключительное, своеобразное положение и дало возможность развиться у евреев
сильному национальному чувству, не связанному не только с политическим
могуществом, но и с политической независимостью - явление единичное и не имеющее
аналогий в древнем мире. Вот почему и будучи выброшенными в Вавилон, евреи в
отличие от других народов сохранили свое национальное самосознание и свои
национальные обычаи. Но это сохранение национальности сильно затрудняло евреям
борьбу за существование. Поэтому для того, чтобы такое "национальное государство
без территории" могло просуществовать, для того, чтобы евреи не были истреблены,
ни затерты в борьбе за существование, у них должен был развиться целый ряд
своеобразных национальных особенностей.
Какова была судьба других покоренных народов, принужденных жить под властью
чужеземцев? Эти народы нередко, отстаивая свою свободу и независимость, погибали
до последнего человека; но если они покорялись и уводились в плен, то тем самым
признавали себя людьми второго сорта, стоявшими ниже по общественной лестнице,
чем прирожденные граждане. На символическом религиозно-правовом языке древности
это выражалось так: бог данного народа признал, что он побежден богом
народа-победителя, и вошел в его свиту в качестве одного из богов второго
разряда, так как по античным представлениям бог вне своей родины не имеет
никакой власти (Klamroth, о. с.60-61).
При таком положении дел сохранение своих национальных черт и обособленности было
обычно признаком приниженности и культурной отсталости народа. Более культурные
группы, оказавшиеся на чужбине, облегчали себе борьбу за существование тем, что
всячески старались перенимать обычаи и облик народа-победителя. Прежде всего
этому процессу подвергалась аристократия, интеллигенция и вообще более успешные
в борьбе за существование группы. Если отдельные инородческие группы и
сохранялись в чужих странах, то они состояли сплошь из забитого, униженного
простонародья, интеллигенция рано покидала их; на первых порах она встречалась с
недоверием коренными гражданами, но уже через короткое время ее успехи на
жизненном поприще заставляли забыть о происхождении; в следующем поколении она
уже ассимилировалась бесследно. Нравственно- оскорбительного понятия
"ренегатство" у таких народов не существовало: с точки зрения их
нравственно-религиозных взглядов, раз их бог вошел в свиту бога-победителя, то
его народу уже и подавно надлежит чтить этого бога, т. е. принять полностью
обряды и обычаи победителей.
Для характеристики отношения "хозяев страны" к проживающим в стране иностранцам
и психологии самих этих иностранцев особенно поучителен мим Геронда "Содержатель
публичного дома", написанный в Александрии в III в. до Р. Х., т. е. как раз в
эпоху расцвета египетской диаспоры и в самом ее центре.
Действующие лица мима - не евреи, а иностранцы с обычной психологией, по
терминологии того времени - метэки. Здесь представлены оба только что
обрисованных нами типа иноплеменников-поселенцев: Баттар, содержатель публичного
дома, простолюдин, иностранец, сам признающий себя гражданином второго сорта, и
Фалет-Артими, крупный негоциант, всячески скрывающий свое происхождение и
прикидывающийся чистокровным греком. Баттар говорит:
...Я метэк, и он метэк также:
Не как хотим живем, а так как нам можно.
Как разрешают нам...
(ст. 8-10).
Он возмущен замашками Фалета:
Ему бы надо знать, какая он птица,
Что он за дрянь! Ему б дрожать всегда надо
Пред каждым гражданином, как бы он ни был
Ничтожен и дурен - с меня пример взял бы!
(ст. 28-31)
и характеризует его так:
Фригиец, из Артимма, ставший Фалетом,
Чтобы показаться греком.
(ст. 37-38).
Так было и с народами, попавшими в вавилонский плен: они либо признавали себя
гражданами второго сорта, либо принимали вавилонский облик и культуру и
бесследно ассимилировались (Klamroth, 81). Стоя на такой общепринятой тогда
точке зрения, евреи должны были считать, что Иегова побежден Мардуком и в
переселении в Вавилон видеть указание на то, что отныне они должны были
поклоняться вавилонским богам (ср. Jer. 44, 16).
Этого не произошло: евреи, как мы видели, уже на родине приучились не
обусловливать своего национально-патриотического чувства политическою
независимостью; им легче, чем другим, было сделать и следующий шаг, и
консолидироваться в национально-государственный организм без своей территории.
Однако нельзя не признать в корне ошибочным выведение этих особенностей
еврейской правовой психологии из еврейской религии: наоборот, возникшее в эпоху
плена представление, по которому Иегова есть Бог всего мира, а Израиль лишь его
возлюбленный сын, только проекция на небо такого факта, что евреи, оставаясь
национально-государственным целым, живут во всем мире, а Палестина (хоть в
мечтах) - их религиозный центр.
Всякому патриотически настроенному народу свойственно ставить себя не ниже, а
выше окружающих народностей. Поэтому и евреи, не смущаясь urbi et orbi заявляют,
что они выше тех народов, в среде которых они живут, - и по происхождению, и по
культуре. Приобретая экономическое и политическое влияние, занимая видные посты
в государствах рассеяния, они ассимилируются лишь до известной границы, с
гордостью заявляя о своей национальности и сохраняя ее отличительные черты.
Полная ассимиляция беспощадно клеймится, как ренегатство; боязнь общественного
мнения делает такую ассимиляцию сравнительно редкой.
Понятно, с каким чувством должны были отнестись к евреям ввиду этой их
особенности "хозяева страны".
К униженным иноплеменникам, к этим жалким гражданам второго сорта, относились,
пожалуй, даже со снисходительной жалостью. Более обидно и оскорбительно было,
когда эта сволочь выходила в люди; однако заимствование полностью местной
культуры и внешнего культурного облика давало возможность вскоре забыть о пятне
на происхождении этих людей. Иное дело, когда эти выскочки, эти "мещане во
дворянстве" на каждом шагу подчеркивают - своим обликом, обрядами, манерой
держаться, рассуждениями - свое "хамское" происхождение и когда, в то же время,
экономическая или общественная роль, занимаемая этими людьми, сплошь и рядом не
позволяет "поставить их на место". Естественно, что хозяева страны не могли
оставаться равнодушными к этому еврейскому "нахальству". Результатом этой
особенности и явились озлобление и ненависть к евреям.
Как я уже сказал выше, если бы евреи при таком отношении к ним реагировали бы
рефлексивно, немедленно на каждое наносимое им оскорбление, они уже очень рано
были бы истреблены подавляющими их силой и численностью "хозяевами страны".
Инстинкт национального самосохранения приучил их вовсе не реагировать на менее
тяжелые обиды, а на более тяжелые реагировать не рефлексом, а разумом. Такой
реакцией являлась, с одной стороны, прекрасно поставленная еврейская пропаганда,
с другой, то упорство, с которым евреи стремились к достижению фактического
влияния в стране. Но, с точки зрения античной морали, такой способ реагировать
на обиду считался недостойным свободного человека.
Таким образом, результатом этой национальной особенности явилось чувство
гадливости и презрения к евреям, их третируют, как "паршивых жидов". Евреи, со
своей стороны, эту естественно возникшую черту, не нуждающуюся ни в осуждении,
ни в порицании, не преминули возвести в высшую добродетель. Жажда мести - грех,
так как надо любить все Божьи создания; чувство самолюбия, реагирование на обиду
- преступная гордыня. В составленных в Египте дополнениях к книге Эсфири
праведник Мардохай (3, 56) находит нужным оправдывать свой поступок, с первого
взгляда, совершенный им в угоду самолюбию и чувству собственного достоинства:
"Не из высокомерия и гордыни, не популярности ради я отказался пасть ниц перед
надменным Аманом. Нет, я охотно целовал бы его пятки, если бы это могло быть на
пользу Израилю!" Христианский принцип: "ударившему в правую щеку подставь левую"
- не что иное, как вышедшая из недр еврейства утрировка этой специфической
национальной особенности, уже евреями возведенной в ранг добродетели.
Наконец, постоянная борьба с преследованиями выработала ряд своеобразных черт
еврейского приспособления в борьбе за существование. Это, во-первых, тесная
сплоченность и взаимопомощь в жизненной борьбе; во-вторых, необычайное упорство
в достижении поставленной жизненной цели, сопровождающееся много большей тратой
энергии, чем обыкновенно, так как еврею, кроме обычных препятствий, приходилось
преодолевать специфическую враждебность к евреям, и, в-третьих, своеобразное
отношение к местному закону и государственности. Это отношение явилось
результатом "двойного подданства" евреев, необходимости соблюдать часто взаимно
противоречащие моральные требования еврейского и местного закона и, как мы
видели выше, может быть охарактеризовано так:
1) Местный закон необходимо строго соблюдать, но лишь поскольку он не
противоречит еще жив