ходишь  сразу  же,  без
малейшего перехода, пустыню на несколько сотен миль.
     Заповедник окаменевшего леса тщательно охраняется, с собою нельзя брать
ни одной песчинки. Но  только  мы  выбрались  за  пределы  заповедника,  как
увидели  газолиновую  станцию,  обнесенную  забором  из  наваленных  кое-как
окаменевших деревьев.  Тут  же  шла  бойкая  торговля  кусочками  дерева  по
пятнадцати центов и выше. Какой-то кустарь-одиночка с мотором  (гудевшим  на
всю пустыню) лихорадочно выделывал сувениры  -  брошки  и  браслеты,  пилил,
точил  и  полировал.  Стоило  ли  лежать  столько   миллионов   лет,   чтобы
превратиться в некрасивую брошку с надписью: "На добрую память".
     Мы уложили в автомобиль несколько кусочков дерева и,  живо  представляя
себе, как в скором времени они поедут в чемоданах через океан,  двинулись  в
путь.
     Неподалеку от заводика, у края дороги,  подняв  кверху  большой  палец,
стоял человек с чемоданчиком.
     Мы уже говорили о том, что американцы очень общительны, доброжелательны
и  всегда  готовы  услужить.  Когда  вам  оказывают  помощь,   ну,   скажем,
вытаскивают из канавы ваш  автомобиль,  то  делается  это  просто,  скромно,
быстро, без расчета на благодарность, даже словесную. Помог, отпустил  шутку
и отправился дальше.
     Поднятый большой палец, как известно, обозначает просьбу подвезти. Этот
сигнал сделался такой же неотъемлемой  частью  американского  автомобилизма,
как  дорожные  знаки,  указывающие  поворот,  или   предел   скорости,   или
пересечение с железной дорогой.
     Для писателя, ловца душ и сюжетов, такой  обычай  представляет  большие
удобства. Герои сами лезут к вам в автомобиль и сразу же охотно  выкладывают
историю своей жизни.
     Мы остановились. Человеку с чемоданчиком надо было попасть в Сан-Диэго,
Калифорния. До Флагстафа нам было по пути.
     Новый спутник влез в машину, положил на колени свой багаж и, дождавшись
вопроса о том, кто он такой и откуда едет, принялся рассказывать.
     Он родом из штата Массачузетс. Там работал  всю  жизнь,  был  слесарем.
Пять лет назад переехал в другой город, сразу  потерял  работу,  и  на  этом
кончилась его старая жизнь. Началась новая, к  которой  он  никак  не  может
привыкнуть. Все время он ездит в поисках какого-нибудь дела.  Много  раз  он
пересек страну от океана до океана, но работы не нашел. Иногда его  берут  в
автомобиль, однако чаще  он  ездит  с  бродягами  в  товарных  вагонах.  Это
быстрее. Но он сам не бродяга. Он несколько раз с  упорством  повторил  это.
Видимо, его уже не раз принимали за бродягу.
     Пособия  ему  не  дают,  потому  что  у  него  нет  постоянного   места
жительства.
     - Я очень часто встречаю таких вот людей вроде меня, - сказал он,  -  и
среди них есть даже люди с высшим образованием - доктора,  юристы.  С  одним
таким доктором я очень подружился, и мы скитались вместе.  Потом  мы  решили
написать книгу. Мы хотели, чтобы весь мир узнал,  как  мы  живем.  Мы  стали
каждый день записывать все, что видели. У нас было  уже  много  написано.  Я
слышал, что если выпустить книгу, то за  это  хорошо  заплатят.  Однажды  мы
попали в штат Небраска. Здесь нас поймали в вагоне, нашли  у  нас  рукопись,
разорвали ее, а нас побили и выбросили вон. Вот так я живу.
     Он не жаловался. Он просто рассказывал. С тою  же  простотой,  с  какой
молодой солдат морской  пехоты  рассказывал  о  том,  как  они  с  приятелем
познакомились в Чикаго  с  какими-то  девушками  и  неожиданно  застряли  на
неделю. Моряк не хвастался, безработный не искал сочувствия.
     Человек выпал из общества. Естественно, он  находит,  что  общественный
строй надо изменить. Что же надо сделать?
     - Надо отобрать у богатых людей их богатства.
     Мы стали слушать  его  еще  внимательней.  Он  сердито  ударил  большим
грязным кулаком по спинке сиденья и повторил:
     - Отобрать деньги! Да, да! Отобрать деньги и оставить им только по пять
миллионов! Безработным дать по кусочку земли, чтоб они могли добывать хлеб и
есть его, а им оставить только по пять миллионов.
     Мы спросили, не много ли это - по пять миллионов.
     Но он был тверд.
     - Нет, надо им все-таки оставить по пять миллионов. Меньше нельзя.
     - Кто же отберет эти богатства?
     -  Отберут!  Рузвельт  отберет.  Пусть  только   выберут   второй   раз
президентом. Он это сделает.
     - А если конгресс не позволит?
     - Ну, конгресс согласится! Ведь это справедливая штука. Как же можно не
согласиться? Тут дело ясное.
     Он был так увлечен этой примитивной  идеей,  ему  так  хотелось,  чтобы
вдруг, сама собой, исчезла несправедливость, чтобы всем  стало  хорошо,  что
даже не желал думать о том, как все это может произойти. Это  был  настоящий
ребенок, которому хочется, чтобы все было сделано из шоколада. Ему  кажется,
что стоит только попросить доброго Санта Клауса, как все волшебно изменится.
Санта Клаус примчится на  своих  картонных,  посеребренных  оленях,  устроит
теплую снежную пургу -  и  все  образуется.  Конгресс  согласится.  Рузвельт
вежливо отберет миллиарды,  а  богачи  с  кроткими  улыбками  эти  миллиарды
отдадут.
     Миллионы американцев находятся во власти таких детских идей.
     Как на веки вечные избавиться от кризиса?
     О, это совсем не так трудно. Государство должно давать каждому старику,
достигшему шестидесяти лет, по двести долларов в месяц,  с  условием,  чтобы
эти деньги он обязательно тратил. Тогда покупательная способность  населения
возрастет в  неслыханных  размерах  и  кризис  немедленно  кончится.  Заодно
старики будут замечательно хорошо жить. Все  ясно  и  просто.  Как  все  это
сделается, - не так уж важно. Старикам до такой степени хочется получить  по
двести долларов в месяц, а молодым так хочется, чтобы кризис кончился и  они
наконец получили бы работу, что они с удовольствием верят  всему.  Таунсенд,
изобретатель этого чудодейственного средства, в самый короткий срок завоевал
миллионы горячих приверженцев.
     По всей стране созданы таунсендовские  клубы  и  комитеты.  И  так  как
выборы президента приближаются, то  таунсендовская  идея  обогатилась  новой
поправкой. Теперь предлагают выдавать по двести долларов  каждому  человеку,
достигшему пятидесяти пяти лет.
     Гипноз простых цифр действует с невероятной силой. В самом деле,  какой
ребенок не мечтал о том, как было бы хорошо, если бы каждый взрослый дал ему
по копейке. Взрослым это ничего не стоит, а у него, ребенка,  была  бы  куча
денег.
     Здесь  не  говорится  ни  о  передовых  американских  рабочих,   ни   о
радикальной интеллигенции. Речь идет о так называемом среднем  американце  -
главном  покупателе  и  главном   избирателе.   Это   простой,   чрезвычайно
демократический человек. Он умеет работать и работает много. Он  любит  свою
жену и своих детей; слушает радио, часто ходит в кино и очень  мало  читает.
Кроме того, он очень уважает деньги. Он не питает к ним страсти  скупца,  он
их уважает, как уважают в семье дядю - известного профессора.  И  он  хочет,
чтобы в мире все было так же просто и понятно, как у него в доме.
     Когда ему продают комнатный рефрижератор, или электрическую плиту,  или
пылесос, то продавец никогда не  пускается  в  отвлеченные  рассуждения.  Он
точно и деловито объясняет, сколько центов в час будет стоить  электрическая
энергия, какой придется дать  задаток  и  какая  получится  от  всего  этого
экономия. Покупатель хочет знать цифры, выгоду, выраженную в долларах.
     Таким же способом ему продают политическую идею.  Ничего  отвлеченного,
никакой философии. Он дает голос, а ему обещают двести долларов в месяц  или
обещают уравнять богатства. Это - цифры. Это понятно. На это он пойдет.  Он,
конечно; будет очень удивлен, когда заметит, что эти идеи работают совсем не
так добросовестно, как рефрижератор или пылесос. Но сейчас он  еще  верит  в
них.
     Во Флагстафе мы попрощались с нашим попутчиком.
     Когда он вылез из автомобиля, мы увидели,  до  какой  степени  бедности
дошел этот человек. Его дрянное пальто было в пуху,  зеленоватые  щеки  были
давно не бриты, а в ушах скопилась  пыль  Пенсильвании,  Канзаса,  Оклахомы.
Когда он прощался, на его скорбном лице появилась оптимистическая улыбка.
     - Скоро все пойдет хорошо, - сказал он. - А им - по пять  миллионов,  и
ни цента больше.
     Когда мы выезжали из Флагстафа,  держа  путь  на  Грэнд-кэньон,  мистер
Адамс сказал:
     - Ну, как вы думаете, почему этот  несчастный  человек  все-таки  хочет
оставить миллионерам по пяти миллионов? Не знаете? Ну, так я  вам  скажу.  В
глубине души он еще  надеется,  что  сам  когда-нибудь  станет  миллионером.
Американское воспитание - это страшная вещь, сэры!



        Глава двадцать шестая. ГРЭНД-КЭНЬОН

     К вечеру каждого дня наш старик, которого  мы  успели  очень  полюбить,
уставал.
     Пройденные триста миль,  впечатления,  бесконечные  разговоры,  наконец
почтенный возраст брали свое, - мистер Адамс утомлялся, и какое-то  звено  в
его действиях выпадало.
     Если к вечеру миссис Адамс просила  мужа  проверить  у  кого-нибудь  на
дороге, едем ли мы в верном направлении, старик начинал беспокойно вертеться
на своем месте. По его движениям можно было судить, что  он  не  знает,  как
надо взяться за дело. Просто забыл. Ему надо было опустить стекло,  высунуть
голову и, сказав: "Пардн ми, сэр", что значит: "Извините меня", осведомиться
о дороге. Все это он делал аккуратно. И вскрикивал: "Пардн  ми",  и  пытался
высунуть голову. Но он забывал самое важное - опустить стекло. Это  звено  у
него  выпадало.  И  каждый  раз,  не  в  силах  понять,  почему  голова   не
высовывается, он пытался выбить стекло локтем. Только неслыханная  прочность
американской продукции спасала лоб и руку  мистера  Адамса  от  порезов.  Мы
стали вообще остерегаться возлагать на него поручения такого рода под вечер.
     Мы быстрым ходом двигались по пустынной дороге, чтобы сегодня же успеть
в Грэнд-кэньон - Великий кэньон, одно  из  величайших  географических  чудес
мира.
     Мы устали и поэтому забыли о контроле над миссис Адамс. Она  сейчас  же
это заметила и со скорости в пятьдесят миль  перешла  на  шестьдесят.  Потом
воровато оглянулась на нас и прибавила еще пять миль.
     Теперь мы шли со скоростью больше ста километров  в  час.  Это  типично
женская черта. Женщина всегда стремится ехать  быстрее,  чем  этого  требуют
обстоятельства. Воздух завыл, разрываемый на куски нашим каром.
     Опять мы ехали по цветной пустыне. Чистые синие холмы лежали  по  всему
горизонту.  Закат  тоже  был   чистый,   наивный,   будто   его   нарисовала
провинциальная барышня задолго до того,  как  в  голову  ей  пришли  первые,
страшные мысли о мужчинах. Краски пустыни были такие  свежие  и  прозрачные,
что передать их можно было только альбомной  акварелью.  Несколько  завитков
ветра, попавшие в наш автомобиль через опущенное  стекло,  прыгали  друг  на
друга, как чердачные коты. В  драке  они  зацепляли  нас,  срывали  шляпы  и
обдували бритую голову мистера Адамса. Как известно, на  мистере  Адамсе  до
сих пор не было шляпы в результате сложных  почтовых  операций,  которые  мы
производили всю дорогу. Вечер, однако, был довольно прохладный,  и  кожа  на
голове мистера Адамса посинела, ничем не отличаясь теперь по цвету от холмов
окрашенной пустыни.
     В полной темноте, тихие  и  немного  пришибленные  виденными  красотами
природы, мы прибыли в Грэндкэньон и остановились  в  одном  из  домиков  его
кэмпа.  Дом  был  сложен  из  громадных  бревен.  Он   должен   был   давать
представление о первобытной, пионерской жизни американцев.  Зато  внутри  он
был обставлен вполне современно, и кровати, как всегда, были превосходны  (в
Америке покупателю продается не кровать, ему продают хороший сон). Итак, это
были комнаты с отличным сном, с центральным отоплением, водой горячей, водой
холодной  и  нью-йоркскими  переносными  штепсельными  лампами  с   большими
картонными  абажурами.  Ножки  ламп  очень  длинны,  эти  лампы  высотой   в
человеческий рост, и стоят они не на столе, а на полу.
     После  ужина  туристам,  собравшимся  в  небольшом   театральном   зале
гостиницы, тоже сложенной из гигантских бревен, показали короткую  рекламную
кинокартину, в которой изображался спуск на  дно  кэньона  под  руководством
опытных проводников. После картины был дан концерт.
     На сцену вышел толстый  мальчик  с  банджо.  Он  независимо  уселся  на
эстраде и стал щипать струны своего инструмента, изо всей силы отбивая  такт
ногами в ковбойских сапожках. На публику он  смотрел  высокомерно,  и  сразу
было видно, что людьми он считает только ковбоев, а всех остальных -  просто
трухой. За ним появился очень высокий, худой и носатый ковбой с гитарой. Он.
посмотрел на публику и сказал:
     - Слушайте, тут мы должны были петь втроем, но остальные, как видно, не
придут, так что я буду петь один... А то, может быть, не  надо  петь?  Я-то,
вообще говоря, петь не умею.
     У него было красивое насмешливое лицо. В маленьких черных глазах так  и
было написано:
     "Ну, чего мы будем валять дурака? Пойдем, лучше выпьем где-нибудь.  Это
гораздо интереснее. Не хотите? Ну, тогда я все-таки буду петь. Вам  же  хуже
будет".
     Толстый мальчик по-прежнему гремел на банджо. Гитара звучала  негромко,
и ковбой пел, скорее выговаривал свои песенки, иногда переходя на тирольский
фальцет. Песенки были простые и смешные. Вот что рассказывалось в  одной  из
них:
     "Когда я мальчиком купался в реке, у меня украли  сложенную  на  берегу
одежду. Идти голым домой было неудобно, и, дожидаясь темноты, я  развлекался
тем, что вырезал на стволе старой яблони свои инициалы. Прошло много  лет  с
тех пор, я выбрал себе красивую девушку и женился на ней. Представьте  себе,
что случилось, когда мы в первый раз вошли  в  спальню.  Моя  красивая  жена
спокойно вынимает изо рта искусственные челюсти  и  кладет  их  в  стакан  с
водой. Потом она снимает с себя парик и открывает свою лысую голову. Из лифа
она вынимает громадные куски ваты... Моя красотка на глазах  превращается  в
огородное пугало. Но это еще не все.  Это  чучело  снимает  с  себя  юбку  и
хладнокровно отвинчивает свою  деревянную  ногу.  И  на  этой  ноге  я  вижу
внезапно свои инициалы. И, черт меня побери, если это не те самые  инициалы,
которые я вырезал когда-то на стволе старой яблони, когда в детстве  у  меня
украли одежду".
     Все хохотали, и мы тоже. Это было очень старомодно,  наивно  и  смешно.
Ковбой  по-прежнему  сатирически  улыбался.  По-прежнему  у  него  в  глазах
сверкало приглашение зайти куда-нибудь за  угол,  чтобы  хлопнуть  несколько
больших стопок виски. Но насчет того, что петь он не умеет,  ковбой  соврал.
Пел он хорошо и долго смешил всех.
     После него вышел негр. Здесь не было конферансье и  никто  не  объявлял
имен артистов. Да они и не были артистами.  Все  выступавшие  были  служащие
Грэнд-кэньона и давали концерт по совместительству.
     Негр был  отчаянно  молодой  и  длинноногий.  Ноги  у  него,  казалось,
начинались  от  подмышек.  Он  танцевал  и  выбивал   чечетку   с   истинным
удовольствием. Руки его как-то замечательно болтались вдоль тела. Он  был  в
штанах с подтяжками и  рабочей  рубашке.  Закончив  танец,  он  весело  взял
метелку, стоявшую в углу, и ушел, скаля зубы.
     Утром мы увидели его возле бревенчатого домика, в котором ночевали.  Он
подметал аллею. И подметал он чуть ли? не  с  таким  же  удовольствием,  как
танцевал. И казалось даже, что он продолжает танцевать,  а  метла  -  только
оформление танца. Он раздвинул свои большие серые губы и пожелал нам доброго
утра.
     Мы побежали смотреть кэньон.
     Представьте себе вот что. Берется громадная горная цепь,  подрезывается
у корня, поворачивается вершинами вниз и  вдавливается  в  ровную,  покрытую
лесами землю. Потом она вынимается. Остается как бы форма горной цепи.  Горы
наоборот. Это и есть  Грэнд-кэньон  -  Великий  кэньон,  гигантские  разрывы
почвы.
     На горы надо смотреть снизу вверх. На кэньон  -  сверху  вниз.  Зрелище
Грэнд-кэньона не имеет себе равного на земле. Да это и  не  было  похоже  на
землю. Пейзаж  опрокидывал  все,  если  можно  так  выразиться,  европейские
представления о земном шаре. Такими могут представиться  мальчику  во  время
чтения фантастического романа Луна или Марс. Мы долго простояли у края  этой
великолепной бездны. Мы, четверо болтунов, не произнесли ни  слова.  Глубоко
внизу проплыла птица, медленно, как  рыба.  Еще  глубже,  почти  поглощенная
тенью, текла река Колорадо.
     Грэнд-кэньон - это  грандиозный  национальный  парк,  занимающий  сотни
квадратных миль. Как все американские национальные парки  (заповедники),  он
превосходно   организован.   Отели   и   дороги,   снабжение   печатными   и
фотографическими изданиями, картами,  проспектами,  справочниками,  наконец,
устные объяснения - все здесь  на  очень  высоком  уровне.  Сюда  американцы
приезжают целыми семьями на отдых. И этот отдых недорог, -  кабинки  в  этом
лагере не дороже, чем в любом другом, а еда стоит почти столько же,  сколько
и всюду. За посещение парка берут  всего  доллар,  после  чего  на  ветровое
стекло автомобиля наклеивается цветной ярлык - и можете жить и странствовать
по парку хоть месяц, хоть год.
     Надо было бы, конечно, спуститься  на  дно  кэньона  и  прожить  там  с
полгода в бревенчатом домике с центральным отоплением, среди хаоса природы и
идеального сервиса, но не было времени. Мы сделали  лишь  то,  что  могли  -
объехали кэньон на автомобиле.
     Внезапно мы увидели  странные  похороны.  По  прекрасной  дороге  парка
медленно подвигался автомобиль с гробом. Он шел со  скоростью  пешехода.  За
гробом  шествовали  люди  в  белых   кожаных   фартучках,   нацепленных   на
обыкновенные пиджачные одежды. Один был в цилиндре и визитке.  Некоторые  из
провожающих несли на плечах палки. За процессией беззвучно катились  десятка
три пустых автомобилей.
     Это хоронили старого ковбоя, служившего в парке. Старый ковбой был  при
жизни масоном, и все люди в белых фартуках  тоже  были  масоны.  Палки  были
древками знамен. Похороны шли по нашему маршруту, и мы  примкнули  к  хвосту
колонны. Из лесу вышла лань и  пугливо  посмотрела  на  автомобильное  стадо
Охота в парке, конечно, запрещена, и лань не боялась выстрела. Но  ей  очень
хотелось перебежать  дорогу.  Она  несколько  раз  пыталась  это  сделать  и
отпрыгивала назад, озадаченная бензиновым запахом, который шел от масонов. В
конце концов лань решилась, изящно перескочила  дорогу  перед  нашим  каром,
сразу отделившись всеми четырьмя ногами от земли, раз-другой мелькнула между
деревьями и пропала в лесу.
     - Мистеры, - сказал Адамс, - нельзя больше медлить. Надо вылить воду из
радиатора и влить туда незамерзающую смесь. Ночи уже холодные, и вода  может
замерзнуть. Наш радиатор к черту пойдет. Здесь, в парке, мы поставили машину
в теплый гараж, но я не ручаюсь вам, мистеры, что и в следующую ночь он  нам
попадется.
     В  теплом  гараже  Грэнд-кэньона  мы  видели  чей-то  автомобиль  после
эксидента. Сквозь крышку большого "бьюика" пробились толстые  ветви  дерева.
Мотор вдавился в сиденье  шофера.  Внутри  машины  лежали  сучья  и  зеленые
листья. Водитель этого "бьюика" заснул, сидя за рулем. Это бывает в Америке.
Ровная дорога, баюкающее покачивание машины, дневная усталость -  и  человек
незаметно для себя засыпает на скорости в пятьдесят миль. Пробуждение  почти
всегда бывает страшным. "Бьюик", который мы  видели,  врезался  в  дерево  с
такой силой, что на месте катастрофы нельзя было разобрать,  где  начинается
произведение "Дженерал Моторс" и где кончается произведение природы. Как  ни
странно, спящий драйвер не только  остался  жив,  но  и  вообще  не  получил
повреждений. Мальчик из гаража степенно высказал мнение, ч