олливудскому  дельцу  удается
привести хороших, честных, работящих средних американцев к духовному  уровню
дикаря. Однако даже эти всесильные люди не  в  состоянии  вырвать  у  народа
мысль об улучшении жизни. Такая мысль  в  Америке  очень  популярна.  И  вот
большие и маленькие Херсты убеждают своих читателей, что американцы - натуры
особенные, что  "революция  -  это  форма  правления,  возможная  только  за
границей". А избирателю навязываются политические идеи, уровень  которых  не
превышает  уровня  средней  голливудской  картины.  И   такие   идеи   имеют
колоссальный успех.
     Все  эти  политические  идеи,   которые   должны   облагодетельствовать
американский народ,  обязательно  подаются  в  форме  легкой  арифметической
задачи для учеников третьего класса. Для того чтобы понять идею,  избирателю
нужно взять только листок бумаги, карандаш, сделать небольшое вычисление - и
дело в шляпе. Собственно, все это не идеи, а трюки, годные лишь для рекламы.
И о них не стоило бы  упоминать,  если  бы  ими  не  были  увлечены  десятки
миллионов американцев.
     Как спасти Америку и улучшить жизнь?
     Хью Лонг советует разделить богатства. На сцену выступают лист бумаги и
карандаш. Избиратель, пыхтя, складывает, умножает,  вычитает  и  делит.  Это
страшно интересное занятие. Ну, и молодчина этот Хью  Лонг!  Каждый  получит
большую сумму! Люди так увлечены этой начальной арифметикой, что  совсем  не
думают о том, как эти миллионы взять.
     Как улучшить жизнь? Как спасти Америку?
     Появляется новый гигант мысли, вроде Сократа или Конфуция, врач  мистер
Таунсенд. Мысль,  которая  пришла  в  многодумную  голову  этого  почтенного
деятеля  медицины,  где-нибудь  в  маленькой  европейской  стране  могла  бы
родиться только в психиатрической больнице, в палате для тихих,  вежливых  и
совершенно безнадежных больных. Но в Америке она имеет умопомрачающий успех.
Тут даже не надо возиться с вычитаниями и умножениями. Тут уж совсем просто.
Каждый старик и каждая старуха в Соединенных Штатах,  достигшие  шестидесяти
лет, получат по  двести  долларов  в  месяц  с  обязательством  эти  доллары
тратить.  Тогда  механически  увеличится  торговля  и  механически  исчезнет
безработица. Все происходит механически!
     Мы видели звуковую кинохронику собрания  таунсендовского  комитета  под
управлением самого мыслителя. Собрание началось с того, что мистер Таунсенд,
тощий старик с веснушчатым лицом, в  очках  и  старомодном  сюртуке,  сделал
небольшое сообщение о своем плане.
     - Леди и джентльмены, - начал он, откашлявшись,  -  я  не  спал  многие
ночи, пока придумывал свой план.
     Если бы Марк Твен мог посмотреть на этого веснушчатого старичка, такого
методичного, аккуратного и, вероятно, богобоязненного! Можно не сомневаться,
что именно такой старичок, придя из церковного мюзик-холла сестры Макферсон,
взвешивается сам и взвешивает свою семью, чтобы высчитать, сколько  пенни  с
живого веса он должен заплатить через посредство  уважаемой  сестры  господу
богу.
     После мистера Таунсенда выступали наполнившие зал  старики  и  старухи.
Они выходили на сцену и задавали вопросы, на которые мыслитель отвечал.
     - Значит, выходит, я буду получать  по  двести  долларов?  -  спрашивал
старик.
     - Да, если мой план пройдет, - твердо отвечал мыслитель.
     - Каждый месяц?
     - Каждый месяц.
     - Ну, спасибо, - говорил старик
     И освобождал место для. следующей за ним старухи.
     - Скажите, мистер Таунсенд, - спрашивала она, волнуясь, - нас  тут  два
старика - я и мой муж. Неужели мы оба будем получать по двести долларов?
     - Да, оба, - важно отвечал мыслитель.
     - Значит, всего четыреста долларов?
     - Совершенно верно, четыреста долларов
     - Я еще получаю семнадцать долларов пенсии. У меня ее не отнимут?
     - Нет, вы будете получать и пенсию.
     Старуха низко кланялась и уходила.
     Когда мы уезжали из Америки, количество почитателей Таунсенда  росло  с
пугающей быстротой. Уже ни один политический деятель не осмеливался накануне
выборов выступить против гениального доктора.
     Но американские капиталисты  понимают,  что  кинокартин,  радиопередач,
рассказов в еженедельниках, плакатов о  революции,  "которой  в  Америке  не
может быть", церкви и арифметических планов может оказаться недостаточно.  И
уже растут "американские легионы" и "лиги свобод",  понемногу  воспитываются
фашистские кадры, чтобы в  нужный  момент  превратиться  в  самых  настоящих
штурмовиков, которым будет приказано задушить революционное движение силой.
     Америка богата. И не просто богата. Она богата феноменально. У нее есть
все - нефть, хлеб, уголь, золото, хлопок - все, что только может лежать  под
землей и расти на земле. У нее есть люди - прекрасные работники,  способные,
аккуратные,  исполнительные,  честные,  трудолюбивые.  К  своему  обогащению
Америка  шла  быстрыми  шагами.  Страна   напоминает   человека,   делающего
стремительную  карьеру,  который  сперва  торгует  с  лотка  подтяжками   на
Ист-Сайде, потом открывает магазин готового платья и переезжает  в  Бруклин.
Потом открывает универсальный магазин, начинает играть на бирже и переезжает
в Бронкс.  И,  наконец,  покупает  железную  дорогу,  сотню  пароходов,  две
кинофабрики, строит небоскреб,  открывает  банк,  вступает  в  гольф-клуб  и
переезжает на Парк-авеню. Он миллиардер. Всю жизнь он стремился к этой цели.
Он торговал чем придется и как придется. Он разорял людей,  спекулировал,  с
утра до вечера сидел на бирже, он трудился по шестнадцать часов в  день,  он
делал деньги. С мыслью о деньгах он просыпался. С этой же мыслью он засыпал.
И вот он чудовищно богат. Теперь он может отдохнуть. У  него  есть  виллы  у
океана, у него есть яхты и замки. Но он заболевает неизлечимой болезнью.  Он
гибнет, и никакие миллиарды не могут его спасти. Стимулом американской жизни
были и остались деньги. Современная американская техника выросла и развилась
для того, чтобы быстрей можно было делать деньги. Все, что приносит  деньги,
развивалось, а все, что денег не приносит,  вырождалось  и  чахло.  Газовые,
электрические, строительные и автомобильные компании в  погоне  за  деньгами
создали очень высокий уровень жизни. Америка поднялась  до  высокой  степени
благосостояния, оставив Европу далеко позади себя. И вот тут-то  выяснилось,
что она серьезно и тяжело больна. И страна пришла к полному абсурду.  Она  в
состоянии сейчас, сегодня прокормить миллиард людей, а не  может  прокормить
свои сто двадцать миллионов. Она имеет все, чтобы  создать  людям  спокойную
жизнь,  а  устроилась  так,  что  все  население   находится   в   состоянии
беспокойства:  безработный  боится,  что  никогда  уже  не  найдет   работы,
работающий боится свою работу потерять, фермер боится неурожая,  потому  что
цены вырастут и ему придется покупать хлеб по дорогой  цене,  он  же  боится
урожая, потому что цены упадут и хлеб придется продавать  за  гроши,  богачи
боятся, что их детей украдут бандиты, бандиты  боятся,  что  их  посадят  на
электрический стул, негры боятся суда  Линча,  политические  деятели  боятся
выборов, человек среднего  достатка  боится  заболеть,  потому  что  доктора
заберут у него все его состояние, купец боится, что придут ракетиры и станут
стрелять в прилавок из пулемета.
     В основе жизни Советского Союза лежит коммунистическая идея. У нас есть
точная цель, к которой страна идет. Вот почему  мы,  люди,  по  сравнению  с
Америкой,  покуда  среднего  достатка,  уже  сейчас  гораздо   спокойнее   и
счастливее, чем она -  страна  Моргана  и  Форда,  двадцати  пяти  миллионов
автомобилей, полутора миллионов километров идеальных дорог, страна  холодной
и горячей воды, ванных комнат и сервиса лозунг  о  технике,  которая  решает
все, был дан Сталиным после того, как победила идея. Вот почему  техника  не
кажется нам вышедшим из бутылочки злым духом, которого в эту бутылочку никак
нельзя загнать обратно. Наоборот мы  хотим  догнать  техническую  Америку  и
перегнать ее.
     Америка не знает, что будет с ней завтра Мы знаем и можем  с  известной
точностью рассказать, что будет с нами через пятьдесят лет.
     И все-таки мы можем очень многому научиться у Америки. Мы  это  делаем,
но уроки, которые мы берем у Америки, эпизодичны и слишком специальны.
     Мы  первым  долгом  должны  изучить  Америку,  изучить  не  только   ее
автомобили, турбогенераторы и радиоаппараты (это  мы  делаем),  но  и  самые
приемы работы американских рабочих, инженеров, деловых людей, в  особенности
деловых  людей,  потому  что  если   наши   стахановцы   перекрывают   нормы
американских рабочих, а инженеры часто не уступают американским (об этом  мы
слышали  от  самих  американцев),  то   многие   наши   деловые   люди   или
хозяйственники значительно отстали  еще  от  американских  деловых  людей  в
точности и аккуратности работы.
     Мы не будем сейчас говорить о достоинствах наших хозяйственников, об их
идейности, работоспособности. Это достоинства  коммунистической  партии,  их
воспитавшей. Не будем мы говорить и о недостатках американских деловых людей
- об их безыдейности, алчности, беспринципности. Это недостатки воспитавшего
их капитализма. Для нас гораздо важнее сейчас изучение их достоинств и наших
недостатков, потому что нам необходимо у них учиться. У них  должны  учиться
не только инженеры, но и хозяйственники - наши деловые люди.
     У американского делового человека есть время  для  делового  разговора.
Американец сидит в своем офисе, сняв  пиджак,  и  работает.  Работает  тихо,
незаметно, бесшумно. Он никуда не опаздывает, никуда не торопится. Телефон у
него  один.  Его  никогда  никто  не  дожидается  в  приемной,  потому   что
"аппойнтмент" (свидание) назначается обычно  с  абсолютной  точностью  и  на
разговор не уходит ни одной  лишней  минуты.  Занимается  он  только  делом,
исключительно делом. Когда он заседает - неизвестно.  По  всей  вероятности,
заседает он очень редко.
     Если американец сказал в разговоре, даже мельком: "Я это  сделаю",  ему
ни о чем не надо будет напоминать. Все будет сделано. Уменье держать  слово,
держать крепко, точно, лопнуть, но сдержать слово, - вот самое важное,  чему
надо учиться у американских деловых людей.
     Мы писали об американской демократии, которая на деле не дает  человеку
никаких свобод и только маскирует  эксплуатацию  человека  человеком.  Но  в
американской жизни есть явление, которое должно заинтересовать нас неменьше,
чем новая модель какой-нибудь машины. Явление это - демократизм в отношениях
между людьми. Хотя этот демократизм также прикрывает социальное  неравенство
и  является  чисто  внешней  формой,  но  для  нас,  добившихся  социального
равенства между людьми, такие  внешние  формы  демократизма  только  помогут
оттенить справедливость  нашей  социальной  системы.  Внешние  формы  такого
демократизма  великолепны.  Они  очень  помогают  в  работе,  наносят   удар
бюрократизму и подымают достоинство человека.
     Советский Союз и Соединенные Штаты - эта тема необъятна. Наши записи  -
всего лишь результат дорожных наблюдений. Нам просто хотелось бы  усилить  в
советском обществе интерес к Америке, к изучению этой великой страны.
     Мы выехали из Вашингтона в Нью-Йорк. Еще несколько часов - и поездка по
американской земле окончится. В эти последние часы  мы  думали  об  Америке.
Кажется, в нашей книге мы рассказали все, что думали.
     Американцы очень сердятся на европейцев, которые приезжают  в  Америку,
пользуются ее  гостеприимством,  а  потом  ее  ругают.  Американцы  часто  с
раздражением говорили нам об этом. Но нам непонятна такая постановка вопроса
- ругать или хвалить.  Америка  -  не  премьера  новой  пьесы,  а  мы  -  не
театральные критики. Мы переносили на бумагу свои впечатления об этой стране
и наши мысли о ней.
     Что можно сказать об Америке, которая одновременно ужасает,  восхищает,
вызывает жалость и дает примеры, достойные  подражания,  о  стране  богатой,
нищей, талантливой и бездарной?
     Мы можем сказать честно, положа руку на сердце:  эту  страну  интересно
наблюдать, но жить в ней не хочется.



        Глава сорок седьмая. ПРОЩАЙ, АМЕРИКА!

     В Нью-Йорке было свежо, дул ветер, светило солнце.
     Удивительно красив  Нью-Йорк!  Но  почему  становится  грустно  в  этом
великом городе? Дома так высоки, что солнечный свет лежит только на  верхних
этажах. И весь день не покидает впечатление, что солнце закатывается. Уже  с
утра закат. Наверно, от этого так грустно в Нью-Йорке.
     Мы снова вернулись в этот город, где живет два миллиона  автомобилей  и
семь миллионов  человек,  которые  им  прислуживают.  О,  это  замечательное
зрелище,  когда  автомобили  выходят  на  прогулку  в  Сентрал-парк!  Нельзя
отделаться от  мысли,  что  этот  громадный  парк,  расположенный  посредине
Нью-Йорка, устроен для того, чтобы  автомобили  могли  подышать  там  свежим
воздухом. В парке есть только автомобильные дороги, пешеходам места оставили
очень мало. Нью-Йорк захвачен в плен автомобилями и автомобили ведут себя  в
городе как настоящие  оккупанты,  -  убивают  и  калечат  коренных  жителей,
обращаются с ними строго, не дают пикнуть.  Люди  отказываются  от  многого,
лишь бы напоить своих угнетателей бензином, утолить их вечную жажду маслом и
водой.
     Кроме автомобилей, есть еще один ужасный  властелин  в  Нью-Йорке.  Это
грохот. Грохот выделывается здесь в громадном количестве.  Под  землей  воет
собвей, над головой гремит надземная железная дорога,  сотни  тысяч  моторов
одновременно  гудят  на  улицах,  а  к  ночи,  когда  шум  немного  стихает,
явственнее слышатся тревожные и длительные сирены  полицейских,  пожарных  и
гангстерских автомобилей. Вой  приближается,  проносится  мимо  и  пропадает
где-то вдали. Кого-то  застрелили  из  ревности,  кого-то  -  из  ненависти,
кого-то - просто не поделив добычи.  А  может  быть,  кто-нибудь  повесился,
отравился, прострелил себе сердце, не вынеся  жизни  в  городе  автомобилей,
грохота и головной боли.
     "Бромо-зельцер" - напиток  против  головной  боли  -  продается  всюду,
наравне с апельсиновым соком, кофе и лимонадом. Скоро "бромо-зельцер"  будут
ставить в меню. Обед будет выглядеть так: на первое  -  "бромо-зельцер",  на
второе - "чили", мексиканский суп, на третье - рыба "соль", а на  сладкое  -
опять "бромо-зельцер". И если в одном Нью-Йорке  телефонов  больше,  чем  во
всей Англии, то, безусловно, в этом же одном Нью-Йорке  за  день  потребляют
порошков от головной боли больше, чем в Англии за  полгода.  В  более  тихих
районах Нью-Йорка квартиры стоят дороже не потому, что они лучше, а  потому,
что здесь меньше шума. В Нью-Йорке  торгуют  тишиной,  и  этот  товар  стоит
дорого. Это что-то вроде английского костюма. Дорого - зато хорошо.
     В Нью-Йорке нельзя расстаться с чувством тревоги. По  самой  оживленной
улице проезжает вдруг банковский броневик, выкрашенный в ярко-красный  цвет.
Пулеметы броневика направлены прямо на толпу молодых людей в светлых шляпах,
которые прогуливаются с сигарами в зубах. Так в Нью-Йорке перевозят  деньги.
Везти их можно только в броневике, иначе расхватают эти самые молодые люди в
светлых шляпах. Что-то очень  уж  подозрительно  и  грозно  они  усмехаются,
засунув руки в карманы своих узеньких пальто!
     Несколько  дней  мы  прощались  с  нью-йоркскими  друзьями,  улицами  и
небоскребами.
     В день отъезда мы пришли на Сентрал-парк-вест и  поднялись  в  квартиру
мистера  Адамса.  Дверь  нам  открыла  негритянка,  показав  такие   сияющие
африканские зубы, что в передней стало светло.
     В столовой мы увидели мистера Адамса, который прижимал  к  своей  груди
маленькую беби. Рядом стояла миссис Адамс и говорила:
     - Ты уже держал беби пять минут. Теперь моя очередь.
     - Но, но, Бекки, - отвечал мистер Адамс, - не говори  так.  Мне  больно
слушать, когда ты так говоришь.
     На столе и на полу валялись распакованные посылки.  Среди  веревочек  и
оберточной бумаги лежали самые разнообразные  вещи:  старый  плед,  бинокль,
воротничок, несколько ключей с большими гостиничными бляхами  и  еще  всякая
всячина.
     - Вот, вот, сэры, - сказал мистер Адамс, горячо пожимая нам руки, - мои
вещи понемножку начинают стекаться  ко  мне.  Остается  разослать  ключи  по
гостиницам - и все будет в порядке. Только шляпы нет.
     - Все-таки было бы лучше  получить  ее  в  Вашингтоне,  -  назидательно
сказала миссис Адамс, ловко выхватив из рук мужа девочку.
     - Но, но, Бекки, - застонал Адамс, - ты не должна поступать так. Мы  же
дали на вашингтонский почтамт  распоряжение  прислать  шляпу  сюда.  Отпусти
беби, ты чересчур долго держишь ее на руках. Ребенку  это  вредно.  Дай  ему
побегать по комнате.
     Но не успела Бекки спустить девочку на пол, как мистер Адамс с  криком:
"Нет, нет, серьезно!" - схватил беби и прижал ее к груди
     Раздался звонок, и в комнату вошел почтальон с посылкой.
     - На этот раз это она! - крикнул Адамс.
     Да, это была она. Мистер Адамс с торжеством извлек из ящика свою старую
любимую шляпу и сейчас же надел ее на голову.
     - Идем! - закричал он звонким голосом. - Вы сегодня уезжаете,  сэры,  а
до сих пор еще не подымались на вершину  "Импайр  Стейт  Билдинг".  Было  бы
глупо этого не сделать. Да, да,  сэры,  если  вы  хотите  знать,  что  такое
Америка, вы должны подняться на "Импайр".
     Когда  беби  увидела,  что  ее  родителей   снова   уводят   незнакомые
джентльмены, которые уже утащили их однажды на два месяца, она заревела. Она
топала ножками и кричала, заливаясь слезами:  "No  more  trips!"  -"Не  надо
больше путешествий!"
     Родители клялись беби, что уходят только на пять минут, но она с плачем
твердила, что "в тот раз они тоже говорили, что уходят только на пять минут,
и не возвращались очень долго".
     Спускаясь в лифте, мы еще слышали плач ребенка. У  папа  энд  мама  был
сконфуженный вид, но неистребимое любопытство светилось в их глазах.
     - В шестнадцатый раз подняться на "Импайр", - бормотал мистер Адамс,  -
это очень, очень интересно, сэры!
     В последний раз мы проехали  на  империале  автобуса  по  Пятой  авеню.
Манекены с розовыми ушами смотрели на  нас  из  витрин.  Между  автомобилями
пробирались три цирковых  слона,  приглашая  нью-йоркцев  посетить  вечернее
представление.
     Жизнь шла своим чередом.
     Мы поднялись на крышу "Импайр Стейт Билдинг".
     Сколько раз, проходя мимо него, мы не могли  удержаться  от  вздохов  и
бормотанья: "Ах, черт! Ну, ну! Ox, здорово!", или  еще  чего-нибудь  в  этом
роде. И поднялись на него только за два часа до отъезда из Америки.
     Первый лифт поднял нас сразу на восемьдесят шестой этаж.
     Подъем продолжается всего лишь одну минуту. Разумеется, здесь  не  было
видно ни этажей, ни площадок. Мы мчались в стальной трубе, и только уши, как
бы наполнившиеся водой, и какой-то странный холодок в области живота  давали
понять, что мы поднимаемся с необычайной быстротой.  Лифт  не  лязгал  и  не
стучал. Он двигался  стремительно,  плавно  и  бесшумно.  Только  вспыхивали
крохотные  лампочки  у  двери,  отсчитывая  десятки  этажей.   На   площадку
восемьдесят шестого этажа мы ступили немного ослабевшими ногами.
     Второй лифт доставил пассажиров  на  крышу  здания,  и  сквозь  большие
стекла галереи мы увидели  Нью-Йорк.  Вчера  шел  снег.  На  улицах  он  уже
растаял, но на плоских крышах небоскребов еще лежал чистыми, нежными  белыми
квадратами. Горный воздух на вершинах небоскребов не давал снегу таять.
     Невероятный город, оперенный гребенкой молов, лежал внизу. Серый зимний
воздух  слегка  золотился  от  солнца.  По  черным  узеньким  улицам  сигали
крохотные автомобили и поезда надземных дорог. Городской шум доносился  сюда
слабо, не было слышно даже воя полицейских сирен. Кругом гордо по