- Поезд? - вскрикнула девушка: - куда вы везете меня?
   - Мне приказано лично доставить вас в Новочеркасск.
   И, не слушая ничего, он взял фуражку, портфель и кивнул головою  сол-
дату. Тот подошел к девушке, стуча об пол винтовкой.
   Через десять минут они оба сидели в двухместном купе скорого  поезда.
Солдат расположился в проходе. Брюнет курил и курил, одну за другой, па-
пиросы, не глядя на девушку. И Ревекка, отодвинувшись  на  самый  кончик
дивана, закрыла глаза и притворилась заснувшей.
   Дон, дон, дон, третий звонок. Тррр - свисток и в ответ свист  парово-
за, широко протяжный. Воздуху всеми легкими паровоз набирает перед  тем,
как помчаться. Потянулся, захрустели могучие кости, хряснули, как у  по-
дагрика, суставы длинного тела, и уже под ногами у едущих, мягко  двига-
ясь, забежали бесконечные ноги  вагонов.  На  перегонки,  на  перегонки,
раз-два и раз-два торопится поезд. Хорошо нежной  качке  отдаться  тому,
кто едет по собственной воле!..
   Что это? Вздрогнув, открыла Ревекка глаза от  леденящего  ужаса.  Над
ней побелевший, узкий взгляд нагнувшегося человека. Изо рта его  бьет  в
нее запах крепкого спирта. Руки нашаривают по жакетке, схватились за пу-
говицу, за воротник. Рванулась Ревекка.
   - Как вы смеете? Прочь от меня!
   - Ого, вы потише! Что за тон, душечка? Я обязан вас обыскать, не пря-
чете ли оружие или отраву.
   Ревекка толкнула его и кинулась к двери. Дергает  ручку,  стучит,  но
напрасно. Дверь заперта, стук не слышен. Тук-тук-тук семенят быстробегие
ноги вагона.
   - Рассудите, - сказал брюнет и, покачиваясь, подошел к ней поближе, -
мы здесь заперты с глазу на глаз на час времени.  Вы,  как  большевичка,
плюете на предрассудки. В этом вопросе я одобряю... Разумно. Отчего б не
доставить нам, без этих капризов и разных дамских затычек, по-товарищес-
ки удовольствие? А? Обоюдно, я вам, а вы мне.
   Ревекка молчала. Собрав свои мысли, обдумывала она,  что  ей  делать.
Из-под ресниц, косым незамеченным взглядом скользнула к окну - занавеска
не спущена, стекло не двойное. Скоро станция. Лучше всего  -  молчать  и
выиграть время.
   - Обдумайте... А пока разрешите, я с обыском. Без предвзятости, чест-
ное слово. Терпеть не могу брать женщину, как датского дога,  сахар  со-
вать, заговаривать и другое тому подобное. Я сердитых женщин терпеть  не
могу. Я люблю, чтобы ласковые, быстренькие, как фокстерьерчики, сами ру-
ку лизали... Не толкайтесь, зачем же, я деликатно.
   С отвращением, стиснув зубы до скрипа, отводила Ревекка  гулявшие  по
карманам ее паскудные руки. Но не выдержала, закричала отчаянно,  вырва-
лась и с размаху кулаком разбила окно. Стекло  -  драгоценность,  орудие
самозащиты!
   В руке, изрезанной до крови, зажала она священный осколок. Спокойная,
лебединая плавность, куда ты девалась? Как  безумная,  сверкая  глазами,
стояла Ревекка в ореоле рыжих кудрей.
   - Подходите теперь, мерзавец, посмейте! - кричала она чужим самой се-
бе голосом.
   - Ведьма! - рявкнул брюнет и, быстро нагнувшись, схватил ее за  ноги,
крепко стиснув руками.
   Но Ревекка вцепилась в ненавистный затылок. Осколком стекла она реза-
ла вздутую шею, кусала зубами тужурку. В окне замелькали  фонари,  осве-
щенные окна, поезд замедлил ход - станция.
   - Ну, подожди! - крикнул, выпрямившись и кулаком ударив Ревекку, брю-
нет: - Я покажу тебе, гадина, потаскуха! Ты деликатного обращенья не хо-
чешь, так получишь другое. Думаешь, много с тобой  церемоний?  В  ставку
тебя, к дикой дивизии сейчас повезу, рыжая кошка. Небось,  надеешься  на
тюрьму? Надейся, надейся!
   Он постучал, и солдат тотчас же вошел к ним.
   - Охраняй ее пуще глаза, - сипло  вымолвил  соблазнитель  и,  фуражку
забрав, удалился. Сел солдат молчаливо на место.
   Дверь осталась открытой. В окно сквозь дыру дул яростный ветер  осен-
ний, пропитанный дымом. Броситься вниз, доломав остальное? Но тяжко  ле-
жит на ней неподвижное око солдата. Стиснула  руки  Ревекка,  сочившиеся
теплой кровью. Поводила, как львица, глазами.  Уже  не  думала  жалкими,
благополучными мыслями "за что, за какую вину?".  Знала:  нет  спасенья,
произвол, насилие, ужас. И мать последнего мужества,  благодатная  нена-
висть, поила ее своей спасительной силой.
   - Низкие, у! - казалось, что ненависть гонит ногти из пальцев,  уско-
ряя их рост, зубы делает острыми, точит, как стрелы, зрачки, отравляя их
ядом проклятья; и, готовя ее на последнюю  битву,  приподымает  толчками
сердца, как для полета...
   Горит огнями в осеннюю ночь под Новочеркасском генеральская ставка.
   Ходит большими шагами, руки в карманы, войсковой старшина. Кутят орлы
его, дикой дивизии нынче пригнали баранов для шашлыка. Под навесом жарят
куски, нанизав их на вертел.  Повар  дивизионный,  грузин,  известнейший
мастер поварского искусства, покрикивает на помощников.  Возле  лужайки,
на скамьях, лежат бурдюки, просмоленные крепко. Много  их,  больше,  чем
убитых баранов. И кружки нацеживая из бурдюков, пьют, в  ожидании  мяса,
черкесы. У столов музыканты завели гортанную  песню.  Воет  маленький  в
дудку, визжа пронзительным визгом, бьет другой в барабан,  а  третий  на
струнах выводит: чорт разберет, что за музыка, дикая, цепкая.  Уцепилась
крючком за тебя как удочка, и, разрывая сердце, тянет,  тянет,  тянет  в
томлении душу.
   - И-ах! - не выдержал, выскочил кто-то из-за стола, подбоченился, вы-
шел в присядку.
   - Ийя! - завертелся другой, выбрасывая, как безумный, колено. По кру-
гу, волчком, осою жужжащей, за ним третий, четвертый  и  пятый.  Первый,
кто бросился в летающую лезгинку, руки  вскинул,  ногу  выставил,  павой
поплыл. И опять подбоченился, каблуком отбивает.
   - И-ах! - кричит душа, мало ей, выхватил револьвер из-за пояса первый
танцор; - бац-бац-бац, - выстрелил в воздух. И затрещали,  как  орехи  в
зубах великана, частые выстрелы.
   - Мясо несут!
   А к мясу корзинами фрукты. И бурчит в бурдюках, как в чьем-то  голод-
ном желудке, выпускаемая струя. Течет коньяк, как водица.
   Рев сирены... В свете багровом от факелов - электрический свет  авто-
мобильного глаза. Ставка. Доложить старшине войсковому Икаеву,  согласно
распоряженью, доставлена арестованная политическая преступница.
   В гул азиатского пира, со связанными руками, перед белком, налившимся
кровью, старшины войскового, Икаева, проходит Ревекка.
   - Позвольте доложить, - торопится кто-то,  -  преступница  покушалась
вдобавок всего на убийство, стеклом ранила в голову следователя  Зарима-
на, учинила буйство и пыталась бежать.
   - Карашо, - промолвил Икаев.
   Ночь течет. Совещается старшина с Зариманом.
   - Не далась, чертовка, - мямлит следователь, - и вообще, по-моему,  с
ней канителиться нечего. Руки развязаны. Вы всегда можете  сослаться  на
покушенье к убийству, я забинтую затылок.
   - Кров кыпит у дывизии, - соглашается старшина.
   А на лужайке черкесы костер развели, через огонь проносятся по коман-
де. Все безумней дудит музыкант, все быстрее дробь у того,  кто  бьет  в
барабан, и рассыпаются струны под руками у третьего, струнника.
   - Ийях! - гуляет душа, кочуя по телу. Ноги, руки взлетают, чертя, как
планеты, узоры. Губы в вине над острыми, словно у волка, зубами. Не сме-
ется черкес, он скалится, приподняв над острою челюстью тонкую, с черным
усом, губу.
   Короток суд. Политическая преступница, обвиняемая в подстрекательстве
молодежи, покусилась на убийство следователя Заримана и во  время  своей
доставки на  место  суда  дважды  учиняла  бунт  и  попытку  к  бегству,
вследствие чего приговорена к ста ударам нагайки.
   Нагайка! Свистела она, прорезывая осеннюю ночь, у костра, в руках пи-
ровавших танцоров. Каждый танцор захотел покормить ее телом преступницы.
И голодная, взалкав, трепетала в стальных кулаках ожидая кормленья,  на-
гайка.
   Привязали Ревекку к скамейке, оголив ее. Рот окровавлен у ней от глу-
боких укусов. Извивается, норовя укусить, и безумные, не  моргая,  глаза
извергают проклятья. Не страшно Ревекке, не больно: мать последнего  му-
жества, великая ненависть, кормит ее своей спасительной силой.
   И с языка у Ревекки слетают пронзительные слова:
   - Убийцы, погибнете, сгинете, как собаки, сотрется с лица  земли  лед
ваш, а имена, как песок, засыплет проклятье!
   По очереди наслаждаются, свистя нагайкой, черкесы.  Но  жутко  им  от
проклятий и суеверно косится каждый на тень свою.  Странно  им,  что  не
дрожит распростертое тело, не бьется. И, лютея час от  часу,  долго  еще
нагайкой хлещут по мертвой.
   ГЛАВА XXX.
 
   Школа пропаганды.
 
   - Организация, - говорит профессор Булыжник в интимном кругу, -  мать
всякого дела. Я недаром прошел немецкую школу. Хотите  выиграть  дело  -
организуйте правильный штат, лучше больше, чем меньше, составьте подроб-
ную смету, лучше крупную, нежели мелкую, учредите  при  этом  две  конт-
рольных комиссии, увеличивши их добросовестность постоянным окладом, - и
вы на пути к одержанию победы.
   Золотыми словами своими профессор Булыжник стяжал  популярность.  Что
слова - золотые, знало об этом казначейство Добровольческой армии. И что
слово может стать золотом, убедились ораторы и  писатели,  притянутые  в
отдел пропаганды.
   - Учитесь, друзья мои, - говорил им маститый профессор: -  учитесь  у
заклятых врагов, как Петр Великий учился у шведов. Вы знаете, что приве-
ло к революции? Прокламации, ловко составленные листовки, летучки, возз-
вания. Спросите-ка у любого купца, он вам скажет, что сущность торгового
дела в рекламе.
   - Так по-вашему революция осуществилась благодаря удачной рекламе?
   - Несомненно. Это дело рассчитано было на  многолетия,  с  риском.  И
упорство рекламы привело, наконец, к убежденью, что революция неизбежна.
   Забегали молодые писатели и старые публицисты по разным архивам люби-
телей, доставали из библиотек "Былое", "Исторический Вестник", "Колокол"
Герцена, разыскивали прокламации, изучали их стиль и словесный  порядок.
Ослов же, художник, с собратьями сидел над мюнхенским  Симплициссимусом,
набрасывая всевозможные карикатуры.
   Во всех городах открылись лавочки пропаганды. По всем городам заезди-
ли антрепренеры, подыскивая подходящих людей для публичных  концерт-аги-
таций. В центральном же помещении отдела, на  обширном  дворе,  обучался
отряд новобранцев. Ему говорили:
   - Как выйдете из дому, прежде всего оглядитесь. А как оглянетесь, от-
метьте себе, не видно ли где человека нетрезвой наружности, шибко  худо-
го, походка с раскачкой, желательно без руки или с  проломленным  носом.
Такой человек для нашего дела находка. Сейчас же к  нему.  Ты,  говорите
ему, из красных. Он станет отнекиваться. Нет нужды, твердите:  из  крас-
ных. Возьмите под арест. Наддайте хорошего жару, но с присмотром, не  то
он проломит себе остальное, да и помрет нашему делу в убыток. Проморив с
две недели, пустите к нему совопросника, можно с бутылкой. "Так  и  так,
ты бы лучше признался, что удрал из-под красных за  жестокое  обращение,
был истязуем в чеке, получил разрыв сухожилья и показать можешь под пра-
вославной присягою, каковы большевистские тайны. Тебя за это  простят  и
даже отчислят награду". Двести против одной, что арестованный согласится
и в ножки поклонится. Это заданье номер первый,  под  названием  "свиде-
тельства очевидцев". Дело пустое и легкое!
   И когда новобранцы постигнут заданье, им дается второе:
   - Теперь, братцы, помните: ум хорошо, а два лучше: Взявшись за  руки,
остановитесь на улице и твердите друг дружке: нет ли, брат, у тебя донс-
ких денег? И если случатся в том месте прохожие, твердите  пошибче:  нет
ли брат, у тебя донских денег? Один пускай улыбнется с хитринкой и отве-
тит: "есть-то есть, только нужны самому, не обхитришь". Тогда  вы  иска-
тельно обратитесь к прохожему: не согласен ли тот обменять на английские
фунты или французские франки донские кредитки? Удивится, конечно, прохо-
жий, заподозрит, а вы приставайте, давайте все  больше  да  больше.  Тут
пусть мимо пройдет третий из вашего брата и, как честный  благожелатель,
шепнет прохожему: "не продавайте! Донские деньги в цене, большевики  до-
живают последние дни и донские кредитки по всей вероятности будут объяв-
лены европейской валютой!" Этак сделать приходится не раз и не два, а  с
полсотни разов, да пройтись по базарам с тою же речью. Нужды нет, если и
скупите где кредитку, заплатив за нее английским  фунтом.  Через  неделю
поднимется в обывателе крепкое настроенье.
   И это заданье исполнив, рекрут обучается третьему,  самому  сложному.
Берет он простейший и ординарнейший лист бумаги.  Берет  чернила,  перо,
плюет себе на руки (истинно-русское, благочестивое правило,  чтоб  вышло
не зря, а в аккурат) и пишет длинными торопливыми буквами:
 
   Тов. Троцкий!
   Сколько раз я тебе говорил, что ты погубишь все наше дело!? Зачем  не
уничтожил расписку амстердамской почтовой конторы! Зиновьев и я всю ночь
сидели, обдумывая план реабилитации, - ничего не вышло. Чорт  тебя  дер-
нул! Прикажи, чтоб аэроплан N 3 был всегда на-готове у Иверских ворот. Я
уже написал в Цюрих насчет квартиры. Запасись паспортом.
   Твой Ленин.
 
   Написав, зовет он парнишку и говорит ему: "Ваня, я обещал  тебе  сде-
лать кораблик, вот посмотри". И делает из бумажки кораблик, потом петуш-
ка, а после солонку. Наигравшись, парнишка привяжет при вас веревочку  к
бумажонке и будет с ней бегать по комнатам, давая мурлышке занятье. Мур-
лышка бумажку процапает, понадкусит. После рекрут отымет бумажку и,  по-
лив на нее ложкой варенья, положит под муху. Муха  обшмыгает  бумажонку,
поставит несколько точек. Тогда остается лишь утоптать ее сапогом  после
хорошей прогулки. В таком виде бумажка становится важная штука, -  доку-
мент. Теперь вниманье! До сих пор забава была, а сейчас экзамен на  зре-
лость. Взяв дохлого голубя, наденьте ему мешочек на шею, а в мешок поло-
жите бумажку, вперемежку с землею.  Сунув  за  пазуху  голубя,  возьмите
ружье монте-кристо, удостоверение от градоначальника, что  имеете  право
на производство охоты в Балабановской роще, и в базарный день идите себе
на соборную площадь. Мирно идите, с бабами разговаривая, луская семечки,
почесывая в голове. Народу тьма-тмущая. Вдруг, расталкивая ротозеев,  по
площади мчится рекрут номер два, ваш подручный. Кричит:
   - Братцы, гляньте, на небе-то голубь! Почтовый голубь с сумою, зовите
милицию, пожарных, собаку ищейку!
   Переполох на базаре, глядят, опрокинув затылки, бабы, дети,  мальчиш-
ки, мужики прямо в небо. Тут вы хвать монте-кристо, стреляете  холостыми
зарядами бац-бац! Смятение: ой-батюшки! ой, отцы небесные, убили, убили!
И в суматохе из-за пазухи вынув мертвого голубя, во  всю  мочь  бросайте
его туда, где народу погуще, бабам на волосы. Орите сочно, с надсадой:
   - Дуры! Расступись! Политическое дело! Я стрелял в почтового  голубя,
пусть доставят меня по начальству.
   Свистки, милицейские, топот, ругательства, давка. Голубь пойман.
   - Родимые, голубок!
   - Мертвенький, и у его ридикульчик на шее!
   - Расступитесь, отдать вещественное доказательство по начальству. Ты,
паря, как смел стрелять? А не хочешь ли полгода отсидки?
   - Извините, господин полицейский. Вот мое законное  удостоверение  на
производство охоты. А кроме того почтовый голубь есть  хфакт  политичес-
кий. Прошу вас на месте составить протокол с  приложением  свидетельской
подписи.
   - Н-ну! Уж и не знаю, верить ли, однако, весь город свидетели. Непос-
тижимое происшествие! - говорит, весь в поту, редактор местной  газетки:
- Пойман голубь и при нем собственноручный документ огромной  политичес-
кой важности!
   Дальше следует передовица:
   "Мы запрашиваем амстердамскую почтовую контору,  что  ей  известно  о
настоящем случае?"
   Начало положено, всяк теперь дело докончит.
   Профессор Булыжник за ужином метким примером иллюстрирует методы про-
паганды и в присутствии градоначальника Гракова, поручика Жмынского, ко-
менданта Авдеева, дам патронесс и министра донского искусства с  бокалом
речь произносит. Непобедима теперь Добровольческая Дружина! Скоро, скоро
мы вступим, друзья мои, верной ногой в первопрестольную! С такою  поста-
новкою дела, можно сказать, ничего нам не страшно!
   - Ешь, пей, веселись, - воскликнул Жмынский игриво: -  иными  словами
тыл укреплен, фронт продвигается, обыватель может спокойно нести  сбере-
жения в банк. Да здравствует Главнокомандующий!
   Тост был подхвачен.
 
   ГЛАВА XXXI.
 
   Куда можно дойти по-Булыжнику.
 
   Пируют в тылу, валясь под столы, тыловые. Льется  вино  из  удельного
склада нещадно. Весело на душе обывателя, шумно на улицах города... Ско-
ро, скоро!
   А команда, обученная на центральном дворе, входит во вкус чем дальше,
тем больше.
   - Организация, я вам доложу, это первое дело, - говорит молодчик дру-
гому: - к примеру ежели вас посылают на фронт для военной  корреспонден-
ции, так неужто вам ехать? Под дождем, в такую-то слякоть, сыпняком  за-
болеть от солдата? Очень нужно. Поймите, нужна  информация,  а  не  ваша
простуда. Тут умному человеку и показать, пошло ль в прок ученье. А  из-
готовить у себя на-дому информацию, имея немецкую карту  нашей  области,
дело пустое. Тут ошибся разве на одну приблизительную, не более.
   И той же дорогой пошли дорогие разведчики, засылаемые в глубь страны,
где сидят еще красные. У пограничников есть хорошие  вина,  зарыты  кон-
сервные банки. Умеют они превесело дуться в картишки. Сходятся к ним все
люди солидные, те, что при деньгах. У одного - контрабандный товар, дру-
гой перемахивал через границу беглеца и беспаспортника, третий  попросту
вспарывает у случайных убитых карманы, четвертый шпионствует за  прилич-
ную мзду и нашим, и вашим. Веселый народ, образованный и с  деньгами.  С
ними выпить одно удовольствие, а захотят, так найдется для  них  по-бли-
зости и подходящая дама.
   Вместо опасного продвиженья в глубь страны, сиди себе с ними, да выс-
лушивай разные речи. Пьешь, закусываешь, перебросишься с ними в  картиш-
ки, глядь - и выудил информацию, все, что нужно. А иной, твое дело смек-
нув, и продаст тебе, хотя не за дешево, все же дешевле чем  твое  беспо-
койство, все первые сведенья.
   Проще того дело делается агитатором деревенским. Встал  он  поздно  у
себя на-дому, шторки на окнах спущены до самого низу. На  случай  звонка
отвечает слуга Федосей, из казаков:
   - Нету-ти барина, они на паганду в деревню уехали. А когда воротятся,
не знаем.
   Встанет барин во втором часу дня, не позднее. Тотчас же несут ему со-
ды, проветрить губы от выпивки. Помывшись, одевшись, напьется он  кофею,
подзакусит, малость хлопнет из рюмочки для поддержания духа. Зовет Федо-
сея:
   - Ты, вот что... Ведь ты казак из станицы Цымлянской?
   - Так точно.
   - Ну что, брат, скажи-ка ты мне, разве при большевиках вас не  граби-
ли, не увозили пшеницы?
   - Свозили пшеницу, а при немце и того хуже.
   - Нет, ты молчи про немца. Я тебе дело говорю.  Ты  скажи,  ведь  при
нас-то, при белых, лучше стало? Сообрази.
   - И то лучше.
   - Я вот, например, ничего для тебя не жалею. На, допей водку.
   - Премного вашей милости.
   И пишет в докладе:
 
   "Станица Цымлянская.
   Встречен казаками очень приветливо, особенно  старыми.  Разговорился.
Отвечают охотно. Как дети, жалуются на обиды. При разговоре о  большеви-
ках сжимают кулаки: хлеб до последнего зернышка грабили звери, хуже, чем
немцы. Это врезалось в память, и станица знает теперь лучше всякой  про-
паганды, кто ей друг, кто ей враг. Провожали с иконой до самой околицы".

   Правда, последнюю фразу написал уж под пьяную руку, распив вторую бу-
тылку. Но, отрезвившись, исправил.
   Работа покончена, и как хороши вечера агитатора! При спущенных шторах
соберутся друзья, немного числом,  зато  самые  близкие,  благонадежные.
Сбегает Федосей в клуб, к повару Полю, за порцией лучшего  ужина,  хлоп-
нут,  взрываясь,  бутылки.  Расстав