е.  Рождаются всевозможные толки,  предположения,  они
вызывают неуверенность,  ослабляют строгость в охране.  Чтобы положить конец
всяческим разговорам,  он,  Ютнер, твердо заявляет, что Охота пока остается.
Деньги на охрану,  содержание дорог и  кордонов он приказал перевести в банк
Екатеринодара.  Ведать  средствами поручено  капитану Калиновскому,  который
живет там же.  Старшим на месте остается Щербаков.  В ближайшее время будут,
как он считает, попытки массовой охоты, наезды разных лиц из Петербурга.
     - Ваша задача,  -  тут он улыбнулся, - не отказывать в содействии, но и
не  содействовать стрельбе.  Не  мне учить своих егерей...  А  вот о  зубрах
разговор особый,  почему,  собственно, я и пригласил вас, а не Щербакова. Мы
должны сделать все возможное, чтобы заповедность их на Кавказе осталась. Как
и в Беловежской пуще.
     Он заговорил строго, по-военному:
     - Зубров надо  сохранить,  Зарецкий.  И  приумножить.  Гордость русской
природы.  В  Европе  насчитывают по  зоопаркам  несколько  десятков  зубров.
Утерять последнее дикое  стадо  нельзя.  С  нас  достаточно печального опыта
Северо-Американских Штатов.  Я  пригласил вас,  чтобы  лично подчеркнуть эту
важную  задачу.   Вам   будет  нелегко.   Не   отступайте,   не   страшитесь
ответственности.  Познакомьтесь с Шапошниковым,  он вам поможет. Я заготовил
письмо для  Щербакова.  Калиновский извещен об  этих планах.  Вот его адрес.
Обращайтесь к  нему,  если потребуется помощь...  Что  я  еще  хотел сказать
вам?.. - Он устало закрыл глаза.
     Речь его походила на прощальную. Словно завещание диктовал.
     - Да, вот: доложите обстановку, - коротко приказал он.
     Я  рассказал  о  подсчете  зубров,   хотя  уже  писал  об  этом.  Ютнер
удовлетворенно кивнул.  Упомянул о  кончине  Лабазана и  об  изгнании Семена
Чебурнова.  Ну и, конечно, обо всех повседневных делах наших: ремонте дорог,
постройках,  новом егере.  Кажется,  он  остался доволен.  Не перебивал,  не
хмурился.
     Потом была долгая пауза.  Ютнер так и сидел с закрытыми глазами, словно
позабыв обо мне. Не открывая глаз, спросил:
     - Чувствую,  вам  хочется узнать о  судьбе кавказского зубренка.  Я  не
ошибся?
     - Об этом меня просил егерь Телеусов. И сам я...
     - Вашего зубренка в Беловежской пуще нет. Он у Гагенбека. В Гамбурге.
     - Плохая новость, - вырвалось у меня.
     - Как  знать.  -  Ютнер открыл глаза.  -  Как  знать,  Зарецкий.  Время
покажет.
     Мы простились. Он приказал навестить его завтра.
     Назавтра я  пришел примерно в  то  же  время.  Ждал  около двух  часов.
Наконец вниз сошел грустный молодой человек,  видимо родственник,  и сказал,
что ни сегодня,  ни завтра,  ни в ближайшие дни Эдуард Карлович принять меня
не сможет. Врач запретил ему заниматься всякой работой.
     - Мне можно возвращаться домой?
     - Конечно. Если нет других дел в Петербурге.
     Больше я не видел Ютнера. Никогда.


        "x x x"

     На  этом  заканчиваются записи в  темно-зеленой книге  дневников Андрея
Зарецкого. Ниже последней строки стоит дата: июль 1912 года.
     Не уверен, что все описанное во второй части дневников произошло именно
до июля 1912 года. Какие-то события могли случиться немного раньше, другие -
позже лета того года.
     Это мнение укрепилось,  когда я  обратил внимание на начальные страницы
третьей,  синей книги.  Там стояла дата: март 1917 года. Разрыв во времени у
аккуратного летописца,  как видим,  довольно велик,  около пяти лет.  Почему
Зарецкий так долго не открывал своего дневника,  понять трудно. За эти годы,
конечно,  многое могло измениться,  тем  более что  тучи над  головой Андрея
Михайловича сгустились после  выстрелов на  северном кордоне.  За  эти  годы
началась война,  потом революция.  К  счастью,  в  синей книге нашлось много
разрозненных листков - сделанные на скорую руку записи военных лет.
     Одни события удалось восстановить по статьям, книгам и журналам - этому
бесценному  дару   минувшего,   прикоснуться  к   которому   позволяют  наши
исторические библиотеки. В частности, это относится к положению кавказских и
беловежских зубров в  год перед империалистической войной,  во  время войны,
затем в годы революции 1917 года и гражданской войны.
     Другие события пусть не  полностью,  но все же оставили след в  военных
записях Зарецкого и  в  письмах,  обнаруженных,  как  уже говорилось,  между
страниц во второй книге дневников.
     Их оказалось восемь, все на имя Зарецкого, все без конвертов, аккуратно
развернутые листки тонкой почтовой бумаги форматом меньше обложки книги.  По
этой причине они,  наверное,  и сохранились:  письма оставались незаметными,
они не  вылезали в  стороны и  не подымали обложки.  Они стали как бы частью
сшитых страниц,  слегка приклеившись к ним, и потому не выпали, когда старый
дневник переезжал вместе с другими вещами из дома в дом.
     А  между тем письма эти проливают свет как на  жизнь Андрея Зарецкого и
его  семьи,  так и  на  историю с  зубрами,  которая очень органично вошла в
повседневность нашего героя и всех его окружающих - и друзей и недругов.
     Скажу еще раз, что чтение записок Зарецкого я начал не с красной книги,
содержание которой теперь  уже  знакомо читателю,  а  именно с  этих  писем,
обнаруженных тотчас же,  как только в  руках у  меня оказались дневники и я,
любопытствуя,  начал листать их,  привыкая к чужому почерку и останавливаясь
то на одной, то на другой интересной для меня фразе.
     Трудно было  удержаться от  желания в  первую очередь перечитать именно
письма.  Если не все,  то хотя бы некоторые,  написанные более разборчиво. И
если не все подряд, то хотя бы выборочно, чтобы уловить информацию, сокрытую
в строках письма.
     Разве не так поступаем мы и  теперь,  так сказать,  уже в  новое время,
когда получаем из рук почтальона письмо; бросив взгляд на обратный адрес или
штамп   почтового   отделения,   нетерпеливо   обрываем   кромку   конверта,
разворачиваем листки и  бегло  -  со  страницы на  страницу -  просматриваем
строки,  имена,  последние фразы и  подпись.  А уж потом,  успокоив тревогу,
надежду,  радость,  просто любопытство,  позволяем себе не спеша, вдумчиво и
без пропусков перечитать письмо еще и еще раз от начала и до конца.
     И вот теперь,  обнаружив досадный пропуск длиной почти в пять лет, беру
на  себя  смелость рассказать о  том,  что  нашлось в  письмах давно ушедших
людей,  в  военных записях Зарецкого,  дополнить их  изысканиями по печатным
источникам тех лет и  по разговорам с немногими людьми,  оставшимися в живых
до семидесятых годов.
     Если я  не  привожу дословного текста оригиналов,  то  делаю это не для
того,   чтобы   изменить  сущность  давно   прошедших  событий  или   как-то
приспособить факты истории к  ходу действия по книге.  Вспомним,  что сюжет,
все развитие романа строятся не  на  чистой авторской выдумке,  а  на основе
записей в дневниках главного героя. Единственная цель пересказа писем взамен
дословного изложения их  -  сохранить усвоенный автором стиль  произведения,
особенность изложения мыслей,  пусть несовершенных и  не всегда гладких,  но
уже  привычных  для  читателя,  обнаружившего  терпение  дочитать  множество
страниц до этого самого места.
     Итак,  рассказ о  событиях,  не попавших в дневники Зарецкого,  которые
составили целую главу,  и  его записи уже с  войны до  февральских дней 1917
года,  тем  более интересные,  что  из  них мы  узнаем о  судьбе беловежских
зубров...


        "РАССКАЗ О СОБЫТИЯХ,"
                      НЕ ПОПАВШИХ В ДНЕВНИКИ ЗАРЕЦКОГО

              Письмо зоолога Филатова. Гагенбек и его агенты.
                      Судьба Кавказа. Пожар в Псебае.
            Сообщение из Петербурга. Что происходит в Гузерипле.
                    Неожиданная охота. Унижение Улагая.
                     Знакомство с хромым барсом. Война.


        "1"

     Зоолог  Филатов,   с   которым  Андрей  Михайлович  Зарецкий  не  сумел
встретиться в  Петербурге,  куда приезжал по вызову Ютнера и за своей женой,
сдержал слово и прислал обстоятельное письмо в Псебай.
     Есть  в  его  письме  строки о  событии,  в  общих  чертах известном из
дневника, но с новыми деталями. Филатов, в частности, писал:
     "Не  последняя роль  в  продаже  Кавказа  за  границу принадлежит таким
известным людям,  как  принц Ольденбургский и  его  родственник граф  Арним,
владелец лесного парка и замка Бойценбург в Укермарке. О том, что в зверинце
Беловежской пущи  появился зубр  кавказской расы,  Гагенбека известил принц.
Престарелый Гагенбек,  собиратель  редких  зверей,  не  пожалел  усилий  для
приобретения Кавказа".
     Вернемся на два года назад и уточним эту новость.
     Письмо принца Ольденбургского Карл Гагенбек получил в летние дни, когда
по  причине недуга уже более трех недель не  выходил из дому и  не занимался
делами, полностью препоручив хлопотный Штеллингенский зоосад своему младшему
сыну Генриху. В те дни Генрих находился в итальянской столице, где устраивал
новый зоологический сад.  Вызывать сына Карл не захотел.  А письмо требовало
немедленных действий.
     Больной поднялся с  кровати и  постоял,  прислушиваясь к  себе.  Голова
кружилась.  Приступы болезни начались много лет  назад,  но  каждый раз  они
становились все жестче.  Гагенбек глянул на себя в  зеркало.  Там отразилась
высокая,  подтянутая,  вовсе не стариковская фигура. Сухощавое лицо могло бы
принадлежать и сорокалетнему, не будь бледных мешков под глазами. Шестьдесят
пять. Проклятая Африка! Тропики отняли у него здоровье.
     Гагенбек поборол  слабость и  дернул  шнурок  звонка.  В  спальню вошла
служанка.
     - Узнайте, Паула, здесь ли Григер или Вахе. Попросите их ко мне.
     Шаркая туфлями, он прошел в кабинет и сел за письмо. Перо не слушалось,
буквы прыгали.
     Да, лучше Вильгельма Григера и Карла Вахе ни один из его сотрудников не
знал   Россию.   В   свое  время  они   встречались  с   принцем,   получили
рекомендательное письмо  к  одному  буддийскому ламе,  по  какой-то  причине
находившемуся в  Петербурге.  Рекомендация и  письмо ламы  сослужили Григеру
добрую службу,  когда он  прибыл во  Внутреннюю Монголию,  и  через два года
переговоров,  охоты и  торговли привез в  Штеллинген двадцать восемь молодых
диких  лошадок,  известных в  зоологии как  лошади Пржевальского.  Ценнейшее
приобретение!
     Вспоминая былую  удачу,  Гагенбек  слабо  улыбнулся,  весьма  довольный
собой.  Он  не  скрывал тщеславия и  не  любил,  когда  кто-то  обходил его,
приобретая невиданных в  Европе диких зверей.  Может быть,  именно тщеславию
владельца и  обязан  зоосад  Гамбурга  таким  разнообразием животных:  почти
семьдесят видов  одних  только  млекопитающих со  всех  континентов земли...
Кстати, экспедицию в Монголию он послал в тот день, когда русский натуралист
Фальц-Фейн,  в зоологическом парке которого под названием "Аскания-Нова" уже
были дикие лошади из Азии, отказался продать ему хотя бы один экземпляр.
     Досточтимый принц  писал,  что  кавказский зубр  в  Беловежской пуще  -
единственный экземпляр в русских зоопарках.  Единственный...  Выходит, этого
подвида нет и у Фальц-Фейна на Украине. Тем хуже для русского зоолога.
     Вильгельм Григер явился под вечер.  Степенный,  располневший охотник за
дикими зверями теперь редко выезжал за  пределы Европы.  Он  полезно работал
здесь, в Штеллингене.
     - Вы на ногах,  Карл?  -  Лицо Григера осветилось улыбкой, он осторожно
пожал руку больного. - Очень рад. Значит, на пути к здоровью.
     - Дело, дружище. Оно не терпит отлагательства. Прочти вот это.
     Григер взял письмо, прочитал. Поджав губы, сказал:
     - Они могут, конечно, продать. Но потребуют большие деньги.
     - Граф Арним - вот кто поможет тебе.
     - Каким образом? Зубр не у него, а в Беловежской пуще.
     - Граф слишком большой любитель зверей и охоты,  чтобы не отыскать пути
для приобретения.  У него в Бойценбурге гуляет немало зубров.  Пообещаем ему
этого кавказца.
     - Но почему он не купит кавказца сам? - воскликнул Григер.
     - Послушай. Пообещаем отдать кавказца... но не сразу, а через несколько
лет.  За  три-четыре года зубр оставит нам потомство.  Зубрята-полукровки от
беловежских зубриц,  естественно,  наша собственность. Часть их продадим как
редкость,  вернем затраты.  Вот  тогда  и  отправим этого кавказца графу.  С
благодарностью.  Но за этот будущий подарок он обязан оказать нам помощь. Он
это сделает, если хорошо обдумает.
     - А вдруг договорится сам и возьмет зверя в Бойценбург?
     - Деньги,  деньги,  Вильгельм!  Ты  был  прав,  когда сказал о  больших
деньгах.  Мы  не  постоим за  этим.  Арним скуповат и  ни  за что не захочет
тратиться, если есть возможность получить что-то даром.
     Григер с уважением посмотрел на хозяина:
     - Когда прикажете ехать?
     - Завтра.  Запасайся билетом.  Поедешь  до  Пренцлау,  оттуда  двадцать
километров по  шоссе.  Возьмешь письмо.  Кому?  О,  Арнимы могут писать кому
угодно,   даже  самому  царю.   Русская  государыня  приходится  им  далекой
родственницей.  А Беловежская пуща -  владение царя.  Зубр Кавказ тоже. Если
государю угодно,  он прикажет добыть для себя сколько угодно кавказцев.  Нам
разрешит - мы добудем.
     Граф  Арним  не  увидел никакого препятствия для  столь выгодного дела.
Горный зубр? Гагенбеку он верил. Правда, Вильгельм Григер выехал в Петербург
без  письма.  Граф сказал:  "Ждите меня в  российской столице".  Григер ждал
месяц. И получил из рук самого Арнима указание управляющему царской охотой в
Беловежской пуще:  продать  Гамбургскому зоосаду  за  четыре  тысячи  рублей
золотом зубренка под кличкой Кавказ.
     Через  месяц  вагон с  плотно сбитой клеткой,  в  которой стоял Кавказ,
прибыл на новое место.
     Клетку  повезли  в  Штеллинген,  поставили задней  стенкой к  дверям  в
отдельный загон,  граничащий с обширным лесным массивом, где гуляли буйволы,
бизоны, беловежские зубры и олени. Двое рабочих высадили стенку клетки.
     Кавказ пятился задом, осторожно подымая ноги над перемешанным навозом.
     Карл  Гагенбек сидел поодаль в  коляске и  смотрел.  Его  сын  Генрих и
Вильгельм Григер стояли рядом.
     Хозяина поразил и несколько удивил вид животного.
     Кавказу шел третий год,  тело его под темной короткой, местами курчавой
шерстью уже налилось силой возмужания.  Но  в  росте он уступал беловежцам и
тем  более  бизонам.  Сурово-угрюмая  морда,  увенчанная черными рогами,  не
опускалась,  как  у  бизонов,  а  гордо и  властно сидела на  мощнейшей шее,
обросшей гривой.  Он казался недоступным и  боевым.  Темно-карие глаза дико,
даже  злобно  осматривали незнакомый  загон,  людей,  редкоствольный лес  за
оградой.  Нос шевелился,  запахи раздражали уставшего зверя. Зубр потоптался
на месте,  разминая ноги,  и  вдруг с  ходу сделал прыжок,  второй и  ударил
рогастым лбом в  доски забора,  за которым находились люди.  Раздался треск.
Все шарахнулись прочь.  Но ограда выдержала.  Кавказ, возбужденно размахивая
хвостом, уже обегал загон, выискивая слабое место.
     - Характер истого азиата, - с нескрываемой гордостью произнес Гагенбек.
- Приобрести такого зверя!.. Поздравляю тебя, Вильгельм.
     Выпустить новичка к другим быкам наметили не раньше,  как через две-три
недели. Но Кавказ решил эту проблему по-своему. Уже на другое утро Гагенбеку
доложили,  что азиат находится в  общем загоне.  Он  перескочил двухметровую
ограду, затеял драку с беловежцами, отбил двух коров и теперь спокойно ходит
с ними.
     - Так тому и быть. Пусть ходит, - распорядился Гагенбек.
     Прошло немногим менее  года,  и  у  беловежской зубрицы по  имени Гарде
появился темненький,  веселого нрава  зубревок-бычок  со  смешной  бородой и
по-отцовски горделиво поднятой мордой.
     Его назвали Гаген.
     - Что скажешь, Вильгельм? - спросил хозяин своего агента.
     - Как  первоклассный шахматист,  вы  способны видеть  на  десять  ходов
вперед, - ответил Григер.
     - Представляешь  настроение  Фальц-Фейна,   когда  он  узнает  об  этом
событии? Распорядись, чтобы газеты не пропустили случая описать...
     Своеобразный реванш за отказ продать лошадь Пржевальского.


        "2"

     Письмо  Филатова,  как  и  последний разговор с  Ютнером,  не  оставило
никаких сомнений у Зарецкого относительно судьбы Кавказа.  Зубренок навсегда
утерян для России.
     И  он  и,   уж  конечно,  Алексей  Власович,  "крестник"  зубренка,  не
стеснялись в  выражениях по  адресу  людей,  для  которых личные отношения и
деньги дороже природы родной страны.
     Никита Иванович Щербаков во  время  одного из  таких  разговоров сказал
Телеусову:
     - Чего ты кипятишься?  Пымай еще одного-другого, отправим в Питер, а то
в Москву, там зверинцы есть. Нехай живут и плодятся!
     - Королю аглицкому,  шведскому або цесарю римскому запродадут!  Нет уж,
учены, теперича ни за какие блага! Пущай тута гуляют.
     Сам  же  Зарецкий вгорячах даже письмо написал Андриевскому и  позволил
себе,  хоть и вежливо,  упрекнуть его в произошедшем. Ответа не последовало.
Но  среди  сохранившихся писем есть  одно  очень характерное и  неожиданное:
письмо Владимира Алексеевича Шильдера.
     На  листке  отличной  бумаги  с   золотым  обрезом  генерал  поздравлял
хорунжего Зарецкого с  наследником!  Как и  от кого узнал он об этом,  можно
было лишь гадать.  Но узнал даже имя мальчика -  Михаил,  по деду, и очень к
месту -  наконец-то! - вспомнил своего однополчанина, старого штабс-капитана
Михаила Николаевича Зарецкого, которого тут же поздравил со званием дедушки,
пожелал долголетия и счастья в семье.
     После такого письма старый Зарецкий,  несомненно,  весь  день  ходил по
дому в своем парадном мундире.
     В   конце  столь  милого  письма  Шильдер  приписал  несколько  фраз  -
свидетельство разговора с Андриевским - о судьбе утерянного зубра.
     "Бывает,   что   мысли  наши  о   будущем  не   совпадают  с   властной
действительностью. Тогда возникает вполне понятное разочарование. Именно это
произошло с Кавказом.  Драматизировать происшествие,  как делаете это вы, не
следует. Россия, слава богу, была и остается обладателем редкого вида дикого
зверя.  В вашей власти,  Зарецкий, сохранить горное стадо в естественном его
развитии".
     Видимо,  Андрей Михайлович не раз и  не два перечитывал это исполненное
достоинства письмо.  Душа его понемногу успокаивалась. В самом деле, что мог
егермейстер Андриевский или Шильдер,  когда люди,  обладающие неограниченной
властью, в семейном кругу решают любые проблемы. Подумаешь, зубренок!..
     Вспоминал  Зарецкий  и  полные  загадочности  слова  покойного  Ютнера,
сказанные при  свидании на  Мойке,  в  Петербурге:  "Как знать,  как  знать,
Зарецкий..." Что он имел в виду,  этот многоумный натуралист,  более ученый,
чем управитель Охоты?  Ужели считал, что Кавказу будет лучше в Гамбурге, чем
в Беловежской пуще? "Как знать, как знать..."
     Сохранилось и еще одно письмо,  адресованное Дануте Зарецкой, письмо от
ее институтской подруги Вали, несомненно, ответ на письмо, в котором молодая
мама  извещала  подругу  о  благополучном рождении  сына  Мишеньки,  который
"оказался на редкость спокойным, крупным (представляешь, почти девять фунтов
и росточком чуть менее четырнадцати вершков!) и головастеньким.  Он почти не
кричит, спит да кушает, а я гляжу на него и никак не могу наглядеться. Ужели
мое?  Наше с Андреем? На кого похож? Бабушка Соня уверяет, что вылитый отец,
а  мне сдается,  что прекрасный,  как моя молодая мама,  чей портрет висит в
доме тети,  где мы  все живем и  где доктор Войнаровский с  помощью умелой и
ловкой Катюши,  о  которой я  уже писала тебе,  приняли маленького хлопчика,
впервые вдохнувшего глоток кавказского воздуха".
     В  этом  письме  отчетливо  прозвучали  и  тревожные  мысли  Дануты  об
опасностях,  которые окруж