На   город  наступали  революционные  армии,   бои   шли  у
Пластуновской, в тридцати верстах от Екатеринодара. Ростов оставался в руках
Советов.  А  генералы Алексеев и  Корнилов продолжали создавать и  усиливать
Добровольческую армию.  Корнилов с  боями шел по  Кубани на Екатеринодар.  О
каком заповеднике разговор?
     В  тот же  час я  вспомнил о  грустной обязанности,  которую должен был
исполнить.  Среди погибших в  моей  сотне были  псебайский старшина Павлов и
егерь  Щербаков...  Собрал  в  два  пакета  документы,  мелкие вещи,  папахи
погибших и пошел к их родным.
     Как  вестник бедствия заявился я  в  дом  бывшего псебайского старшины,
поклонился с порога и молча положил на стол пакет.  Семья уже знала о смерти
хозяина,  отплакала свое, но, когда развернули пакет с крестами за отвагу, с
письмами, когда увидели папаху с потеками крови, опять ударились в голос, да
так,  что дрожь по спине.  Карту с крестиком,  обозначавшим могилу на берегу
Бобровицкого озера в Белоруссии, я оставил вдове.
     И в семью Никиты Ивановича Щербакова уже пришла недобрая весть.  Могила
у Пинска... И там были слезы и рыдания.
     Вернувшись,  увидел у ворот сани,  запряженные парой, и верхового коня.
Гости.
     В  большой комнате отец вел неторопливый разговор с егерями.  Какова же
была моя радость, когда я увидел Христофора Георгиевича Шапошникова!
     - С возвращением,  Андрей Михайлович,  -  сказал он. - Вот и свиделись,
благодарение судьбе!
     Его  потемневшее на  солнце и  ветрах лицо  с  энергичными складками по
щекам,  его черные усы и густейшие волосы с едва заметной проседью создавали
впечатление воли и жизненной закалки. Вот на кого надежда!
     Василий Васильевич Кожевников сидел на корточках в углу.  Его одногодок
Седов, добровольный егерь из Сохрая, и наш сосед по улице пожилой Коротченко
поцеловались со мной и сели. Мама накрывала стол к чаю.
     - Не  стерпел я,  Андрей  Михайлович,  -  начал  Шапошников и  похлопал
ладонью по бумагам на столе.  -  Ты уж прости, что и отдохнуть тебе не дали.
Такие срочные дела...
     - Они по первотропу зубров уже посчитали, - гулко заговорил Кожевников.
- Четыреста двадцать три всех-навсех. А на Молчепе только восемь. Провоевали
мы зверя.
     Вот  он,  первый удар.  Если верить подсчету,  на  Кавказе уже потеряна
треть стада.  Треть!  Что  ожидает нас  весной,  когда в  ход  пойдут тысячи
винтовок, привезенных казаками с германского и турецкого фронтов?
     - Бумаги ты поглядишь потом, - сказал Шапошников. - Я тут на свой страх
и риск чего только не делал, куда не ходил и кому не писал!
     - У Бардижа были?
     - Сразу после смены власти. В этой папке и его грамота есть. Что толку?
А до этого у генерала Бабыча приема добился.  Тоже грамотку унес.  Цена этим
грамотам сегодня грош.
     - Кто же творил беду? Кто стрелял зубров?
     - Не все мужики на войну отбыли.  Промышляли куницу,  шкурки в цене.  А
между делом и по зубру стреляли, мясо для капканов - самая хорошая приманка.
Я  тоже ошибку допустил,  разговоры о зубровом заповеднике надо было в тайне
держать, а я по легкомыслию на всех углах шумел. Ну и дошумелся.
     - Не понимаю, - признался я. - Чего таить?
     - В станицах и аулах слух прошел:  "Ага, зубров решили сберечь? Для них
пастбища в  горах отнимаете?  А  много ли тех быков в горах?  Шесть или семь
сотен.  Ну,  а  если их не останется вовсе?  Тогда и заповедник не нужен?  И
пастбища для нашей скотины останутся, так? Возьмемся за зубров, перебьем - и
концы. Луга останутся у нас, у станичников".
     - Да разве об одних зубрах речь!
     - То  не в  счет.  А  все разговоры о  зубрах.  Вот почему прежде всего
повыбили зубров на Молчепе, там домашнего скота более всего. Нету зубров - и
луга свободны,  паси скотину.  Но  это  только одна из  причин.  Со  стороны
Загдана браконьеров много. Вот Седов дрался с ними, знает. Пулю до сих пор в
ноге носит.
     Старик покачал головой, тронул бедро. Не на войне, а смерть была рядом.
     Когда гости собрались уходить, я спросил:
     - О Чебурнове что-нибудь известно, о злодее нашем?
     - О Семене? Сказывали, что с Керимом Улагаем в его ауле находится. Сюда
носу не  кажет.  А  Ванятка,  его  брат колченогий,  здесь торгует зубриными
шкурами.  И  через него браконьеры сбывают.  В  Майкопе шкура идет по  сорок
целковых.  Завтра суббота?  Ну,  так  на  воскресный базар как  раз завтра и
поедет.
     Проводив гостей, я сел разбирать бумаги, оставленные Шапошниковым.
     Знал  о  деятельной натуре Христофора Георгиевича,  но,  право  же,  не
предполагал,  что  он  так  много  успел сделать,  чтобы уберечь заповедного
зверя.  Оказывается,  уже  в  1907 году писал о  необходимости заповедования
Кавказа. Состоял в межведомственной комиссии Академии наук. Наметил границы,
правила охраны,  определил судьбу леса,  лугов,  зверя. И всюду писал слова:
"зубры",  "зубровый",  "для  зубров".  Понимал ценность диких быков,  но  не
догадался, что именно на этих его словах сыграют недалекие и корыстные люди.
     Читаю   любопытный  документ:   статью  академика  Ивана  Парфентьевича
Бородина о  заповедниках,  написанную еще до войны.  Шапошников был знаком с
ним, они встречались, кажется, в Берлине, где учился Христофор Георгиевич.
     "Россия не  может не примкнуть к  этому широкому движению,  охватившему
Западную Европу,  это  наш нравственный долг перед Родиной,  человечеством и
наукой.  Мы уже поняли необходимость охранять памятники нашей старины;  пора
нам  проникнуться сознанием,  что  важнейшими  из  этих  памятников являются
остатки   той   природы,    среди   которой   когда-то   складывалась   наша
государственная мощь  и  действовали наши предки.  Раскинувшись на  огромных
пространствах в  двух частях света,  мы  являемся обладателями в  своем роде
единственных сокровищ природы.  Это такие же уники,  как картины,  например,
Рафаэля, - уничтожить их легко, но воссоздать нет возможности".
     Бородин тогда же прислал статью Шапошникову.  И он сохранил ее. А рядом
- выписка  из  решения  Постоянной  природоохранительной  комиссии  Русского
географического общества.
     "Императорское  Русское  географическое  общество,   изучая  уже  более
шестидесяти лет наше отечество,  неоднократно констатировало в своих научных
трудах те большие изменения в  его природе,  которыя происходят под влиянием
культуры..."
     Ученые все подготовили для организации Кавказского заповедника.  Подали
документы  в  правительство.  Вот-вот  должно  было  последовать  высочайшее
решение.  Но наместник Кавказа отверг предложение ученых.  А  потом началась
война,  умер наместник, его преемником стал командующий войсками, брат царя,
и уже никто не вспоминал о зубрах и сохранении природы.
     Сразу же после образования Временного правительства Шапошников поехал в
Екатеринодар и  попал на прием к  атаману Войска Кубанского генералу Бабычу.
Тот еще держал власть в своих руках, но с каждым днем все более понимал, что
время  безраздельного  самоуправления уходит.  Тогда  и  он  принял  обличие
демократа,  всем улыбался и  ни  в  чем не отказывал.  Шапошников удостоился
пожатия  руки,  генерал  заговорил о  событиях  в  Петрограде,  вздохнул  и,
сказавши  негромко:   "Страшен  сон,   да   милостив  бог",   выслушал  дело
Шапошникова.  Тут же вызвал писаря и продиктовал: "Временно, до установления
истинного  хозяина  в   бывшей  великого  князя  Сергея  Михайловича  Охоте,
канцелярия наказного  атамана  учреждает  охрану  лесов  и  дикого  зверя  и
поручает лесничему Христофору Шапошникову наблюдение за порядком в  границах
Кубанской охоты".
     Не успел Шапошников вернуться в Майкоп,  как узнал, что генерал лишился
своих полномочий.  На  его  место пришел член  Государственной думы  Кондрат
Бардиж, "народный избранник", комиссар Временного правительства на Кубани.
     В  апреле 1917 года настойчивый Христофор Георгиевич поехал в город еще
раз.  Он  попал туда в  дни  манифестаций.  Гремели оркестры,  толпа кричала
"ура!",  Бардиж,  явно  перенявший  у  Керенского  адвокатское краснословие,
выступал на  разных собраниях и  митингах по  пять  раз  на  день.  И  когда
лесничий прорвался,  наконец,  к нему, Бардиж, не глядя на посетителя, пожал
руку,  пробежал глазами прошение и  процитировал свои же слова из только что
произнесенной речи:
     - "Общинные земли  станиц и  хуторов,  леса  и  угодья составляют общее
достояние казачества..."  -  А  потом уже  добавил:  -  Не  время говорить о
сохранении великокняжеской Охоты...
     - Но зубры, доисторические звери... Их перестреляют!
     - Проявите самостоятельность, согласуйте с казачьим кругом в предгорных
станицах. Не станем подрывать только что рожденную демократию!
     Бардиж уже не мог говорить просто.  Только высокими фразами.  И  все же
Христофор  Георгиевич  добыл  в  новой  канцелярии бумагу,  уполномочивающую
"лесничего  Шапошникова,  в  пределах  дозволенного обстановкой,  продолжать
охрану лесов и дикого зверя в бывшей Кубанской охоте".
     Эта  бумага лежала теперь на  столе.  Что  она значила?  Мы  только что
узнали: 14 марта в Екатеринодар вошли революционные войска, власть перешла в
руки  ревкома.  Упоминались новые  фамилии:  Кравченко,  Автономов,  Полуян,
Ивницкий.  Все  члены  Кубанской рады,  Кондрат  Бардиж  и  отряды  генерала
Покровского покинули город и укрылись в лесах у Горячего Ключа.


        "2"

     Ночью   вызвездило  и   прояснилось.   Свежевыпавший  снег   нестерпимо
заблестел.  На солнце быстро оттаивали стволы дубов и  сосен.  Лес у  Псебая
грелся под  мартовскими лучами,  стоял тихий и  умиротворенный.  С  деревьев
падали пласты снега, ветки взмывали вверх. Этот шорох, уханье снега, солнце,
детские голоса на улице, синее небо - все говорило о весне.
     Я  вывел Куницу и  Кунака,  они  побегали,  поиграли и  пристроились на
солнцепеке, забыв о сене и хозяине. Даже зажмурились.
     За воротами послышались голоса. Шапошников крикнул через забор:
     - Седлай, Михайлович, надо успеть!
     - Ах,  да!  Ванятка Чебурнов. Сегодня суббота, он поедет в Лабинскую. И
нужно успеть перехватить его. Новая война...
     Сказавши матери,  что скоро вернусь,  я  сунул за пояс револьвер,  и мы
четверо  -  с  нами  еще  Кожевников и  Коротченко -  рысью  пошли  вниз  по
разъезженной дороге, уже заметно потемневшей.
     ...Чебурнов ехал барином.  Хорошая сбруя, черно-красная дуга, расписная
кошевка на подрезах*. Конь бежал неспешной рысью.
     ______________
     *  Кошевка на  подрезах -  легкие санки,  окованные по  низу,  чтобы не
скатывались по льду в сторону.

     Как же он испугался,  когда четыре всадника остановили выезд!  Закрылся
руками и затих. Думал - конец.
     - Слезай! - приказал Шапошников.
     Ванятка перевел дух. Узнал голос и открылся.
     - Слава те...  -  Он перекрестился. - Я ведь подумал: красные... Ты чо,
Христофор, напужать задумал?
     - Слезай - и в сторону. Проверим, что везешь.
     - А по какому такому праву?  -  Чебурнов прищурился. - От какой власти?
Чью, спрашиваю, власть сполняете?
     - Свою власть, - нетерпеливо бросил Шапошников. - Ну-ка, живей!
     И сам соскочил с седла.  Мы все спешились.  Вылез наконец и колченогий,
скинул тулуп. Сказал без зла:
     - Да это что ж?  Седни вы обкрадете меня,  как банда. Завтрева я вас со
своими суседями встрену. Самоуправство, граждане казаки, получается.
     Василий Васильевич молча сгреб в  сторону сено  из  кошевки,  вытряхнул
тяжелые мешки. Две шкуры зубров пали на снег. В третьем мешке были легонькие
шкурки куницы.
     - Ну, вот, - Шапошников глянул на меня. - У кого взял, Ванька?
     - У того взял,  кто стрелил.  Тебе-то что?  -  Чебурнов наглел с каждой
минутой, он понимал, что прав у нас никаких нет.
     - Конфискуем, - сказал Шапошников.
     - В свою,  значит, пользу? Это называется грабеж середь бела дня. В суд
подам,   комиссару  Безверхому.   А  он  и  шлепнуть  могет,  особливо  ваше
благородие.
     И  оглядел  меня  злыми,   жестокими  глазами.  Вспомнил,  кто  ему  на
браконьерской охоте ногу прострелил.
     - Как же это выходит,  господа княжеские управители? Кому ноне служите?
- Он нагло глядел на нас.
     - Народу,  глупец,  -  крикнул Шапошников, раздражаясь. - Ты скажешь, у
кого взял шкуры?
     - И  не подумаю.  Ничо ты мне не сделаешь,  Христофор.  А  ну отойди от
возка! Свое добро везу, не краденое.
     - Вези,  Ванятка, вези. Только вот шкуры мы конфискуем, это краденое. И
дальше будем так поступать,  понял? Зубров бить запрещено, так и скажи своим
приятелям.  Их не словим,  так тебя,  перекупщика, побеспокоим. Любая власть
зубра бить не позволит. Мы перед обществом в ответе за зверя. Грузи на вьюк,
Васильевич.
     Чебурнова мы и пальцем не тронули.  Погрузили шкуры, вскочили в седла и
повернули на Псебай.
     Колченогий долго стоял на  дороге,  раздумывал над случившимся,  гадал,
куда теперь ехать -  возвращаться или в  Лабинскую.  Все-таки поехал дальше.
Куниц продавать. И жаловаться, если найдет кому.
     А  мы  ехали  и  скрывали смущение.  Действительно,  кто  мы?  Как  нам
действовать? Даже не могли решить, что делать со шкурами, пока Кожевников не
предложил:
     - Свезем их к станичному шорнику.  Пущай на сбрую пустит,  не пропадать
же добру.  И за работу себе чего-то оставит. А сбрую мы заберем. Будут егеря
- раздадим, все не покупать.
     Именно  в  этот  день  у  нас  зародилась  еще  неясная,  не  до  конца
продуманная мысль:  а не создать ли нам свою Охоту, раз нет никакого другого
хозяина?  Кликнуть по окрестным станицам:  так и так, кто желает записаться,
может готовить для себя дрова,  щепу, сено, даже охотиться на мелкого зверя.
Но чтобы следили за порядком, охраняли зубров, оленей, туров...
     События между тем развивались своим чередом.
     Из  Армавира к  Дануте  приезжали за  лекарственными травами,  привезли
известие,  что  большевики создали там  областной Совет.  Вся степная Кубань
воевала.  Революционная  армия  медленно  продвигалась  с  северо-востока  к
городу,  а  белая армия Корнилова сделала рывок на юг и  через Кореновскую и
Усть-Лабинскую -  почти тем же  путем,  каким мы шли домой,  -  прорвалась в
предгорную станицу  Калужскую,  где  и  соединилась с  войсками Покровского,
оставившего Екатеринодар.
     Кто-то    привез   из   Екатеринодара   газету   "Известия   областного
исполнительного комитета Советов", она вышла в субботу 30 марта. Я читал ее.
Крупными буквами под заголовком было напечатано:  "Вся власть Советам!" А за
лозунгом шла статья:  "К населению Кубанской области" -  призыв поддерживать
Советы,  бороться с контрреволюцией.  Подписал воззвание комиссар Волик.  На
другой день пришел слух,  его передавали почему-то шепотком, даже испуганно:
убит Корнилов...
     Весна  вплотную  подступила к  горам.  Зазеленели верба  и  тальник  по
берегам Лабенка.  В  светлом пока лесу прорезались первые цикламены.  Данута
хлопотала с  утра  до  ночи,  готовила свой женский отряд в  первый поход за
цветами,  корнями и почками. Когда мы говорили о ее работе, она так и сыпала
названиями  -   одно  другого  мудреней:   скополия  корниолийская,  литрум,
золототысячник,  ботрихиум,  петров крест...  Всюду льется кровь и  страдают
люди. Кто облегчит эти страдания?
     Комиссар лабинского отдела Безверхий вдруг  прислал мне  и  Шапошникову
предписание: 3 апреля к одиннадцати ноль-ноль явиться в Армавир по заявлению
гражданина Чебурнова. Торгаш все же написал донос!
     Мы  поехали на дрожках Шапошникова,  прибыли к  одиннадцати ноль-ноль и
нашли в доме станичного атамана такую сутолоку,  столько народу,  что добрых
два часа безуспешно проискали Безверхого,  которого никто почему-то не знал.
Лишь один бравый хлопец,  весь увешанный оружием и  набитыми сумами,  на наш
вопрос ответил голосом, привыкшим кричать "ура" и "даешь!":
     - Безверхий? Ха! Деж ему быть, как не на фронте! У Екатеринодара контру
добивает.
     Возвращаясь домой,  мы всю дорогу проговорили о  зверях и бывшей Охоте.
Шапошников признался,  что  давно думал организовать общественную,  Народную
охоту,   чтобы  взять  леса  под   строгий  контроль.   Еще   при  Временном
правительстве он высказывался на областном съезде лесников,  но съезд отверг
его мысль: покушение на права станичников...
     - Теперь область советская, - сказал я. - Новые взгляды.
     - А что,  можно предложить.  Но я,  Андрей Михайлович,  сейчас не могу.
Честно скажу: устал, боюсь сорваться и загубить идею. Переговоры лучше вести
тебе.
     - Почему не попробовать?
     И  тут же  я  вспомнил о  Кухаревиче.  Вдруг отыщу?  Уж  он-то поможет!
Непременно.
     - Есть знакомые в городе?
     - Есть.  Помните егеря в Гузерипле и его жену? Правда, не знаю, где они
сейчас, но поищу. Они подскажут, куда обратиться.
     - Дам на всякий случай еще адресок. Коня поставишь, переночевать можно.
Поезжай.  А  мы  тем  временем возьмем под  контроль лесные дороги.  Уговорю
старых егерей. И по станицам проеду, беседу проведу.
     В  середине  апреля  я  верхом  выехал  в  Екатеринодар -  снова  через
Усть-Лабинскую,  потому что все другие дороги были у  белых и  очень опасны.
Выбитые из города отряды Покровского кружили за Кубанью.  Ехал только днем и
все  время настороже.  Моя  егерская форма со  знаками лесничего была своего
рода защитой от нападения.
     Дорога оказалась забитой народом.  Одни  возвращались в  город,  другие
бежали из города.  Никто меня не остановил,  не спросил документов, которых,
впрочем,  у  меня и  не  было,  если не  считать,  конечно,  диплома Лесного
института.
     Он меня и выручил, когда, долго путаясь по коридорам областного Совета,
я показался кому-то подозрительной личностью.
     - Оружие есть? - Охранник в полувоенной форме взял меня за руку.
     Я  вытащил и  отдал  револьвер.  Теперь меня  держали крепче.  Повели к
коменданту.
     Комендант,  пожилой человек,  с виду рабочий,  недоверчиво повертел мой
диплом,  изучающе уставился в  лицо.  Револьвер лежал  перед ним  на  столе.
Спросил:
     - Почему не сдали согласно приказа?
     - Не знал приказа,  оружие всегда при мне. Такая работа. В лесу, как на
фронте.
     - Что вы ищете в здании Совета?
     Пришлось рассказать о  беде  с  зубрами,  о  нашем желании взять охрану
бывшей княжеской Охоты в свои руки.
     Пожалуй, он не поверил. Революция, смерть, разруха, а этот ненормальный
о зверях думает. Или за нос водит.
     - Проводите его в  лесной отдел,  -  сурово решил он.  -  И смотрите...
Оружие останется у меня. Придете сюда, тогда и решим.
     Меня повели в здание на Гимназической улице. Здесь тоже суетились люди,
бегали из двери в дверь, громко говорили в телефон.
     Принял  меня  ладного вида  человек,  крупный,  широкогрудый,  с  лицом
интеллигента. Представился:
     - Постников, лесничий. Садитесь.
     Я  покосился на  охранника и  сел.  Постников молча  слушал минут пять,
кивал,  умные глаза его оттаяли, смотрели все более сочувственно. После моих
слов: "до зубра, до заповедника никому, видать, нет дела" - сказал:
     - Это не совсем так.  Вы плохо информированы,  коллега. - Тут Постников
порылся в столе,  полистал журнал,  бумаги. - Вот послушайте. Немногим более
месяца  назад  петроградский ученый Шеллингер ходатайствовал перед  Народным
комиссариатом просвещения  РСФСР  о  необходимости учредить  Государственный
комитет охраны памятников природы и  отдел охраны природы.  Его  предложение
принято. Готовится декрет о заповедниках. Почетный академик Бородин вместе с
заведующим  Зоологическим музеем  Московского  университета  Кожевниковым  и
профессором Шокальским организовали в  Петрограде совещание  при  Постоянной
природоохранительной комиссии  Географического  общества,  и  это  совещание
наметило заповедники первой очереди,  в том числе Астраханский, Ильменский и
Кавказский.  В условия