местах по  самому краю уступа;  внизу смерть,  над
головой смерть.  Лида боялась ущелья,  Андрей Михайлович завязал ей  глаза и
вел  под  руку.  До  Хамышков добирались три  дня.  Грузы для кордона лежали
здесь,  удалось нанять лошадей. Караван пошел по глубокой грязи на Кишу. Еще
день-другой, и река не пропустила бы их. Успели.
     Детям на кордоне -  праздник!  Сахар увидели и оладий горячих поели.  А
Лидии Васильевне уже не сиделось,  торопилась к зубрам. Поехала одна, потому
что  Зарецкий вдруг  получил новое  известие и  вернулся в  Даховскую другой
дорогой, через Сохрай.
     В хатке она нашла одну Малиновскую. Где остальные?
     - Пошли искать Зорьку.  Третий день в  стадо не  приходит.  Как  метель
кончилась, ее будто ветром сдуло.
     Ну  вот,  как чуяла!  Молодая бизонка всю зиму рвалась куда-то,  искала
приключений. Однажды упала, рог сорвала. Теперь исчезла вовсе.
     На ночь егеря не явились. Утром на поиск поехали и женщины.
     Солнце грело, тугой ветер набегал с юга, снег тяжело оседал. Куда идти?
Опыт  подсказывал:   под  ветер,  на  хребет.  Сосняки,  место  скальное,  с
крутизнами.  Углубились в редкий сосновый лес, прошли через пихтарник. Среди
высокогорного березняка обнаружили кострище:  егеря  ночевали.  С  конями  в
поводу пошли выше, через луга.
     Весь  день  высматривали с  высот,  прислушивались.  Редко  где  падала
лавина, потрясет воздух - и опять лишь ветер свистит. Лида в который уже раз
оглядела ущелья в бинокль.
     Несколько  темных  фигурок  возникло  в  нешироком распадке.  Двигались
медленно, останавливались. Впереди ковыляла бизонка, сильно хромала, но, как
только егеря приближались, останавливалась и грозно опускала рога.
     Группы  сошлись.  Кожевников сердито запихивал растрепавшуюся бороду  в
вырез воротника.
     - И себе покоя не дает, и нам жару поддала, - бурчал он на Зорьку.
     - Где нашли? - спросила Лида.
     - В пропасть свалилась,  -  ответил Кондрашов.  -  Ногу поломала,  мы в
лубки взяли,  затянули. Ну и намучились, скажу тебе! Благо лежала меж камней
так,  что только брыкаться и могла.  Как в тисках.  Выворачивали ее, на ноги
ставили. Не приди мы еще час-другой, замерзла бы в недвижности.
     Зорьку привели к  концу второго дня.  Она  дичилась,  даже свою матку -
Гедэ - не подпускала близко. Забегая вперед, скажем, что после "прогулки" на
хребет нога у нее срослась, но хромота и какой-то злобный характер остались.
Никогда у нее уже не было потомков.  И ладно,  что не было: потомство чистой
бизонки могло только понизить кровность стада по зубру.
     Вечером,  собравшись в сторожке, зуброводы завели разговор о стаде. Что
будет?  Впереди тупик.  Одни самки.  И  никакой возможности получить быка со
стороны.  Ну поживет их стадо сколько-то лет,  постареют зубрицы - и все. На
этом  короткая история  нового  кавказского стада  завершится.  Чего  огород
городить?
     - Нет,  -  сказала Лидия Васильевна.  -  Не так.  Волна,  Еруня и  Лира
стельные,  скоро они дадут потомство от погибшего Журавля. И если будет хоть
один бычок,  через несколько лет  наше стадо снова начнет прирастать.  Пусть
близкородственное разведение,  это лучше, чем никакое. Если не всех, то этих
зубриц мы выходим и сбережем.
     К концу марта потеплело. Появились выгревы. Зубриц все реже закрывали в
загоне.  Они  еще  до  свету  толпились  у  ворот.  Старая  трава  и  ожина,
позеленевшая  кора  молодых  ильмов  и  осинок  манили  куда  сильнее,   чем
залежавшееся сено и перемороженный топинамбур. Овес давали только стельным.
     Вожаком стада была Еруня. В злой схватке с Волной еще в начале зимы она
победила и  с  того  времени строго следила за  порядком.  Даже  своенравной
Зорьке,  которая  хоть  и  хромала,  но  телом  была  крупней ее,  от  Еруни
доставалось, если та дальше других отходила от стада.
     Время от времени в  зубропарке появлялся Андрей Михайлович,  неизвестно
откуда и как. Оглядев стадо, он говорил с Лидой и вновь исчезал.
     Тропы стали подсыхать. Кондрашов решил наведаться в Хамышки, а оттуда в
Майкоп  или  Гузерипль.  Невмоготу без  вестей.  Все  чаще  плакала  Евгения
Жаркова. Видели в слезах и Малиновскую. Боялась за своего Бориса.
     Кондрашов побывал только в Гузерипле.
     - Народу там!  - сказал удивленно. - Во всех домах как походный лагерь.
Беженцы.  Все тутошние,  из Майкопа, Тульской. И молодые есть, чуть что - из
кармана броню тянет.  Обзавелись. Как и директор наш. Там других забот нету.
Лишь бы бежать. Перевал рядом, туда смотрят. Не нравится мне все это!
     В  газетах,  которые он привез,  писали о крупных боях южнее Харькова и
западнее Миуса. А от той реки Миус до Ростова рукой подать. Нашлось письмо и
от  Михаила  Зарецкого  -   на  имя  директора.  Требовал  особого  внимания
зуброводам,  стаду. Теперь эту бумажку читала-перечитывала Лидия Васильевна,
гневаясь на  директорскую резолюцию через все письма:  "Зам.  по зубрам -  к
сведению и исполнению".  Подумала: если Миша написал директору, то он не мог
не написать ей, в Майкоп, конечно.
     Опять откуда-то  приехал Андрей Михайлович,  едва с  коня сполз,  такой
измученный и  с  такими  горькими складками у  рта,  что  Лида  не  рискнула
спросить о письмах. Он догадался, что ее мучит.
     - Я не из дома, - сказал. - Вот поеду за женой...
     - Что в мире?
     - Неладно в мире, - скупо ответил он.
     Разговор этот случился в конце апреля.  А вскоре зуброводы уже не спали
целую ночь.  Трудно телилась Волна.  Зарецкий,  Лида, все другие готовы были
оказать помощь. Обошлось. Под утро кордон облетела весть: бычок! Ур-ра!
     Его  назвали Витязем.  Сын  Журавля и  внук Шенбрунна,  прямого потомка
Кавказа.
     Через неделю отелилась Еруня.  И снова бычок.  Трижды ура!  Его назвали
Ермышом. Сын Журавля и внук Бодо, потомка Кавказа.
     - Прекрасно! - Зарецкий заулыбался. - Теперь только Лира. Ну, с ней все
будет хорошо. И если третий бычок... Сама матушка-природа помогает нам.
     Он собрался уезжать. Попросил Василия Васильевича поехать с ним.
     - Я и сам хотел с тобой,  - сказал Кожевников, - да ты вовсе бирюком со
своими тайнами. Не подступиться.
     В день их выезда отелилась Лира. Третий бычок! Его назвали Луганом. Сын
Журавля и внук Бодо.
     - Вернемся с Данутой Францевной, - сказал Зарецкий.
     И молодо, с просветленным лицом вскочил на коня.


        "4"

     Зарецкий и его седобородый друг неторопливо двигались в сторону Сохрая.
Кони шли,  опустив головы и мотая поводьями. Андрей Михайлович сидел в седле
задумавшись.  Мысль его то и  дело перескакивала от войны к зубрам,  опять к
войне и судьбе близких.  Как работать, воевать, как действовать людям, чтобы
выиграть войну  и  всем  вернуться к  мирной  жизни?  Михаилу и  Лиде  жизнь
посулила успех.  Три бычка -  словно перст судьбы,  загляд в будущее. Всегда
есть и будет неумирающая совесть человеческая,  нравственная и духовная сила
для добрых дел! Для двух поколений Зарецких она связана с возрождением диких
зубров, частицы нашей многоликой природы.
     Двигались кони.  Поспешно проходил летний  день.  Всадники поднялись на
взлобок,  окруженный лесом. Отсюда, с травяной поляны, поднятой близ слияния
двух горных рек,  открывался широкий обзор.  Справа и  чуть позади бугрилась
многоголовая гора  Тхач,  за  которой лежала  станица.  Там  недавно побывал
Зарецкий.  Белые  облака  кучно  двигались над  горами.  Изредка прорывалось
солнце.  Тихо и  покойно зеленели леса,  где проходила их юность,  дороги их
старости.
     Чужой звук возник над горами. Лошади насторожили уши. Гул моторов падал
с  неба.  В который раз за последние дни проходили немецкие самолеты.  Куда?
Зачем? Прерывистое гудение нарастало.
     Егеря рысью подскочили к одинокому клену и укрылись в его тени.
     Два  самолета довольно низко шли  прямо на  них,  с  запада на  восток.
Неожиданно из  первого,  а  затем и  из  второго,  который летел чуть  выше,
посыпались фигурки людей. Освещенные низким солнцем, вспыхнули парашюты.
     - Десант! - крикнул Зарецкий.
     Кожевников скинул  винтовку,  словно  пуля  его  могла  достать далеких
отсюда врагов. Он шевелил губами, беззвучно считая парашютистов. Зарецкий не
отрывался от бинокля,  наблюдал,  куда опускаются десантники. Первые фигурки
исчезли в  лесу севернее Тхача.  Последние приземлились на  западных склонах
горы.
     Самолеты  развернулись и  стали  набирать высоту.  Все  стихло.  Кавказ
окрасился в красноватый цвет позднего заката.
     Враг уже был в заповеднике.
     Кожевников смотрел на Зарецкого. Тот разворачивал карту.
     "Чего они хотят?  - спросил он у самого себя. - Сели в безлюдное место.
Не  случайно,  конечно.  До  Ходзи отсюда километров десять.  До Хаджоха все
двадцать.  Куда пойдут?  Зачем?  - Он смотрел на Кожевникова. - Единственный
ответ: пойдут к дорогам, чтобы перерезать основные тропы на перевал. Значит,
главные силы наступают, а в тылах устраивают панику".
     - Мимо зубров ихняя дорога, вот какое дело, Михайлович. Рядом...
     - Да.  Диверсанты могут пройти возле Киши, чтобы попасть к Лагерной, на
дорогу к Белореченскому перевалу и к Сочи. Еще где? От Тхача минуют Бамбак и
выйдут между Чернореченским кордоном и Псебаем.  Словом,  перережут тропу на
Красную Поляну через Псеашхо. Сколько их?
     - Сорок три.
     - У меня получилось сорок один. Ну, Васильевич, к нам война пришла.
     - Командуй, хорунжий, - строго сказал Кожевников.
     - Я  опережу их.  За ночь буду в Хамышках,  подыму партизанский отряд и
дам ориентиры. Пусть заслоняют Сохрай и Кишу. Потом еду в Даховскую, оповещу
центр,  соберу местную группу и с ней приду в район высадки, чтобы прочесать
лес.  Ты возвращайся в зубропарк, предупреди наших, пусть уходят из поселка.
Дети,  понимаешь? А дальше действуй по обстоятельствам. Перекрой им дорогу к
Черноречью. Наши подойдут из Псебая.
     Они обнялись, вскочили на коней. И сразу исчезли.


        "5"

     Василий Васильевич углядел немцев уже  на  рассвете.  Двумя  цепочками,
медленно,  как  ходят  в  горах опытные люди,  они  направлялись к  Лабенку.
Зарецкий не ошибся: шли, чтобы перерезать тропу на Главный Кавказ.
     Старик действовал осмотрительно.  Он  оставил коня  между скал и  минут
сорок шел по  лесу,  не теряя из виду парашютистов.  Понял,  что это бывалые
воины.  Они  то  и  дело оставляли позади двух-трех дозорных для наблюдения.
Останавливался и Кожевников.  Потом эти двое-трое догоняли группу. Догонял и
он. С огромными тюками за спиной, с аккуратными ящичками в руках, автоматами
на груди,  они шли метрах в трех друг от друга,  молча и спокойно.  Двадцать
два человека.
     Когда  враги сделали привал,  Кожевников вернулся за  конем,  обошел их
стороной и,  заранее угадав,  где  пойдут,  опять поставил коня  в  укрытие,
подпругу не ослабил, а сам стал за камень выше тропы.
     Винтовку он положил на камень. Подходите...
     Снизу показалась каска,  худощавое лицо, плечи. И как только над тропой
поднялась грудь ведущего,  он  выстрелил.  Не  промахнулся,  всего-то метров
полтораста.   Немец  упал  лицом  вперед.  В  ту  же  минуту  лес  огласился
захлебывающимся треском.  Егерь удивился:  у них пулеметы?! Он еще не слышал
автомата.  Пули, как осы шипели в листве, сбивали ветки. Чуть согнувшись, он
поспешно отступил к коню.
     Забравшись в  седло,  поехал  как  можно  скорей  и  дальше от  треска,
остановился километрах в  семи от Уруштена.  Придут и сюда.  Но теперь будут
осторожней,  рассыплются по двое,  по трое,  чтобы прочесать лес. Ничо... На
ночь соберутся. И тогда...
     Кожевников опять  перехитрил их.  Сделал круг  и  зашел сзади.  Бинокль
помог обнаружить цепь:  то куст шевельнется, то камень скатится. Ждал, когда
соберутся на отдых и выставят охранение.
     Под вечер он  подобрался ближе.  Теперь немцы сели отдыхать в  каменной
нише, отрядив в охранение троих. Но недоглядели, что выше ночлега подымалась
горушка.  Два диверсанта уселись так,  что Кожевников видел их с горки,  как
окуней в  чистой воде.  Ну  как  тут не  выстрелить?  Грянуло,  один обмяк и
скатился.  Автоматы молчали.  Немцы  поняли,  что  стрелять наугад -  только
патроны тратить. Сейчас сами выйдут на охоту.
     Того он и добивался. Кружитесь на месте, а к Уруштену - ни-ни! Пока там
нет наших людей.
     Егерь убрался из опасной зоны,  вышел к верхней Шише и часов через пять
ходу оказался в зубропарке.  Здесь объявили тревогу, укрыли детишек и женщин
в землянках.  Не выходить.  Не подавать голоса. Около зубров оставили одного
старого егеря.
     Чуть  свет  Кожевников и  три  зубровода выехали опять  к  Черноречью -
встречь врагу.  Воевать надо не возле зубров,  а  как можно дальше от зверя.
Тем  более что  диверсанты уже поняли,  что обнаружены,  и  удвоят внимание.
Скорее всего, затаятся на время.
     Выполнял свой долг и Зарецкий.
     В  считанные часы на  Сохрай и  на  Кишинский кордон из Хамышков выехал
отряд  из  семнадцати всадников.  Противника они  не  встретили,  но  заняли
указанные им позиции, прикрыв кордон и зубропарк.
     Андрей Михайлович тем временем уже скакал в Даховскую. Вот когда добрым
словом  помянул  он  предусмотрительного  комбрига!  Местный  отряд  удалось
собрать  быстро.  Зарецкий объяснил задачу,  и  еще  тридцать верховых пошли
встречать парашютистов до  выхода их  на реку Белую,  где проходила дорога к
Гузериплю и на перевалы.
     Сам он связался по рации с  райкомом,  сообщил о диверсантах и месте их
высадки.  У  всех  мостов появились патрули.  Вдоль дороги в  горы  укрылись
посты.
     Зарецкий бросился догонять даховский отряд:  он  знал старую лесовозную
дорогу, по которой пошли партизаны.
     Два дня отряд провел в  напряженном ожидании и  разведке.  Немцы словно
провалились.  Лишь  на  третий день совсем юный парнишка прибежал со  своего
поста и сказал Зарецкому, едва переведя дух:
     - Тама, в сторожке!..
     - Сколько их? - спросил Зарецкий.
     - Они ж  прячутся!  В  сторожке семеро.  У ручья двое плескались.  Ну и
которые в карауле, я их не видел.
     - До  утра мы  их  окружим,  -  командовал Зарецкий.  -  Чтоб ни звука!
Часовых не тревожить.  Когда посты отправятся к сторожке,  будем сближаться.
Двадцать винтовок ударят после моего выстрела по тем,  кто будет на виду, по
самой сторожке,  она из досок,  не защита.  А десять будут бить по тем,  кто
прорвется. Я стану в камнях, у ручья, оттуда хорошо видна вся вырубка.
     Он не особенно надеялся на своих необстрелянных партизан.  Только бы не
испугались автоматного огня, трассирующих пуль, взрыва гранат!
     До  рассвета время  прошло спокойно.  Костров немцы не  жгли.  Мелькали
какие-то  бледные  огоньки,  пожалуй,  спиртовки.  Передвигались  тени.  Это
менялись постовые. Лес молчал. Приглушенно бормотал ручей.
     Засинел воздух предрассветного часа.  Зарецкий увидел всю  диверсионную
группу.  Они толпились у  сторожки,  видимо,  слушали инструктаж.  Двадцать,
кажется. Половина отряда. У четверых в руках были чемоданчики. Уж не динамит
ли?   Больно  аккуратно  обращаются.  И  тут  пришло  решение:  стрелять  по
чемоданчикам. Вдруг получится?..
     Он дождался, пока один из немцев стал к нему боком, чемоданчик открылся
широкой стороной. Тщательно прицелился...
     Своего  выстрела Зарецкий не  услышал -  все  покрыл  резкий  визгливый
взрыв.  Группу  буквально  разметало.  А  лес  уже  наполнился  винтовочными
выстрелами.  Чуть  позже  затрещали автоматы.  Рванул  автомат в  бузине  за
сторожкой,  еще  два  захлебывались у  самого ручья.  Неожиданно перед собой
Зарецкий увидел две фигуры в маскировочных куртках.
     - Halt! - по-немецки крикнул он. - Niederlegen!*
     ______________
     * Стой! Ложись! (нем.)

     Один  бросил автомат и  сел.  Второй повел  было  стволом,  но  кто-то,
опередив Зарецкого,  выстрелил сзади,  и пуля сшибла с немца каску, намертво
уложив его.
     Бой уходил вниз по ручью.
     Струсивший  немец  послушно  лежал,   разбросав  руки.  Подбежал  боец,
крикнул:
     - Товарищ Зарецкий, четверо ушли!
     - Обыщи, - он показал на лежавшего. - И построже с ним.
     Досадно,  что ушли.  Зарецкий забрал у  пленного пистолет,  документы и
пошел к сторожке, чувствуя, как страшно колотится сердце.
     Разбросанные мертвые тела.  Клочья одежды.  Взрыв уложил семерых. Бойцы
деловито обыскивали мертвых.
     От  ручья  раздался  сдавленный крик.  Зарецкий оглянулся.  Здоровенный
немец уже  перепрыгнул ручей и  зигзагами мчался к  лесу.  Боец  корчился на
земле. В спине у него торчала рукоять ножа. Андрей Михайлович с плеча дважды
выстрелил по бегущему. Но слишком колотилось сердце...
     Отряд собрался.  Недосчитались пятерых.  У  сторожки и  в  лесу  лежало
шестнадцать диверсантов. Ушли пятеро.
     Приказав собрать оружие и похоронить убитых,  Зарецкий отошел в сторону
и  лег на  землю.  Он  закрыл глаза,  попробовал глубоко и  редко дышать.  С
таким-то здоровьем трудно воевать.
     Стало немного лучше.  Зарецкий сел, осмотрелся. Листва на дубах шумела.
Поднялся ветер. В зарослях лесной малины уже распевала малиновка.
     Он вспомнил о  бумагах,  которые взял у  диверсанта-убийцы.  Солдатской
книжки  не  оказалось.  Только  русские деньги  и  два  письма  из  Винницы.
Развернул одно и  с каким-то страхом прочитал русские строчки:  "Дорогой наш
Колюшка!  Вот  уже  два месяца от  тебя нет вестей..."  Что такое?  Повернул
конверт: "Действующая армия, 2543 - 87, Митиренко Н.С.". Предатель!..
     Зарецкий сгреб все бумаги,  начал просматривать. Немецкие буквы, опять,
опять.  Берлинский штамп,  какая-то  справка по-немецки,  газета  "Фелькишер
беобахтер",  письмо на  украинском языке из  Львова,  Янушу Припечко,  снова
немецкое. Похоже, среди диверсантов не только немцы!


        "6"

     События на Уруштене развивались иначе.
     Пока  в  Лабинске,  Псебае,  Мостовской,  полупив  известие о  десанте,
собирали партизан,  пока дозванивались до  Краснодара,  чтобы дали указание,
прошло немало времени.
     Между тем  четыре егеря из  зубропарка уже  прибыли к  опасному месту и
двинулись по лесу в сторону Псебая, чтобы отыскать след врага. Они долго шли
по левому берегу Лабенка,  не обнаружили ничего подозрительного и  повернули
навстречу фашистам, затаившимся где-то у Бамбака.
     Трудно  обмануть опытных егерей,  знающих не  только  свой  лес,  но  и
психологию человека,  впервые попавшего в такой лес.  Диверсанты, напуганные
стреляющими горами,  потерей двух, как потом выяснилось офицеров - командира
отряда  и  обер-лейтенанта из  дивизии "Эдельвейс"*,  засели у  хребта Малый
Бамбак, километров за двадцать от того места, где стрелял Кожевников.
     ______________
     * "Эдельвейс" -  дивизия,  куда входили немецкие горные егеря,  знатоки
войны в условиях гор. Названа именем высокогорного цветка.

     Скалы,  бурелом,  ущелья,  дичь  и  глушь  принесли  чужакам  некоторое
успокоение. Оторвались... Они укрылись в небольшой пещере.
     Егеря выслеживали их, как выслеживают зверя.
     День,  еще день.  Уже вдоль дороги по Лабенку сидели в  секретах бойцы.
Уже Зарецкий ехал с маленьким отрядом к Псебаю, а поиск все продолжался.
     Немецкий отряд решил,  что опасность миновала.  Они пошли к Черноречью,
взорвать мост на Уруштене. В походе их и обнаружили. Выдал запах кофе, очень
стойкий чужой запах,  далеко слышный в  утренние часы в  лесу,  когда воздух
стелется понизу.  Егеря  нашли покинутую ночевку,  след  рубчатых альпийских
ботинок и пошли по этому следу - двое в центре, еще двое - чуть отставая, по
сторонам.
     Один   диверсант  остановился,   сказал  впереди  идущему,   чтобы   не
беспокоился,  сел поправлять сбившийся носок.  Кажется,  натер ногу.  В этой
позе,  нагнувшегося над ботинком, его и стукнули по голове. Еще одним врагом
меньше.  Тело оттащили с тропы, а сами заняли позицию для стрельбы и отхо