рону
Сулиминой поляны.
     Издали  замечаем еще  одно  небольшое стадо  и  среди  быков  -  одного
второгодка.  Потом видим еще четырех быков;  голов не подымают от травы.  Но
нас чуют за версту и торопливо уходят.
     Весь  день шастаем по  знакомым тропам,  узнаем старые места,  радуемся
встрече со  зверем,  находим оленей,  шустрых серн,  маленьких ланей.  Живет
заповедник!
     Солнце пригрело,  мы забыли о  времени и  только на закате поворачиваем
обратно,  но  едем недолго:  решаем заночевать на  месте.  Все равно темнота
прихватит на  полдороге.  Спускаемся к  реке  и  обнаруживаем впереди черный
прорез  глубокого ущелья.  Неужели добрались до  Холодной?  Гузерипль отсюда
близко.
     - Давай проедем в тот березнячок,  -  предлагает Телеусов, и я понимаю,
зачем ему березняк:  там проходит тропа, а чуть выше - забытый балаган перед
Тыбгой. Можно провести ночь под крышей.
     Кони  идут неохотно,  они  навострились домой.  Понукаем,  ведем их  по
крутому подъему в  поводу.  Сюда  весна еще  не  добралась,  повсюду длинные
полосы снега.
     В просвете меж бугров усматриваем балаган и... трех лошадей под седлами
возле него. Кони незнакомые, дыму из железной трубы не видать.
     - Нечисто дело,  Андрей,  -  шепчет Телеусов. - Отведи-ка ты лошадок за
каменья, а я подлезу и высмотрю...
     Я  увожу коней,  привязываю их к  березе,  а сам подымаюсь выше,  чтобы
страховать  егеря.  Тревожно.  Вот  балаган  передо  мной.  Кладу  поудобнее
винтовку, затаиваюсь. Мне видно, как крадется Алексей Власович.
     Скрипит дверь.  Чуждый  звук  в  вечерней тишине альпики слышен далеко.
Выходят  трое,  подтягивают подпруги и  вскакивают в  седла.  Все  в  черных
полушубках,  ремни  крест-накрест,  башлыки,  винтовки.  Отъезжают  немного,
оборачиваются и кому-то машут руками. Теперь вижу еще двоих, они у балагана.
     Темнеет.  Отряхивая мокрый снег, подходит Телеусов. С минуту мы молчим,
смотрим друг на друга.
     - Знаешь,  поди,  кто?  -  говорит Телеусов.  -  Думаю,  те  самые,  из
бело-зеленых.
     - Что они делают здесь?
     Наверное, вопрос мой звучит наивно.
     - Не  иначе,  база  у  них  поблизости,  вишь,  темноты не  испужались,
поехали.  А  эти двое сторожат тропу,  а  может,  и  продукты и  все прочее.
Где-нибудь упрятано.  В  сторону Уруштена подались.  А  там Сашка и  Василий
проживают  ноне.   Эти  двое  тоже  опасны.   Вдруг  углядят  Шапошникова  и
Кожевникова,  ежели те  подымутся на  пастбища?  Повезло нам,  что на гнездо
нарвались.  Давай думать, как дальше. Снять мы их могем запросто. А не лучше
погодить?  Через них всю банду выловить можно.  В  самой середке заповедника
поселились, гады!
     Планы круто менялись. Придется не только зубров считать.
     Решили высмотреть,  куда  ходят эти  двое.  И  по  следу узнать о  трех
конниках,  уехавших на восток. Лишь с этими сведениями мы можем спуститься к
Гузериплю, чтобы предупредить друзей и обдумать, как действовать.
     Ночевали без  костра.  Застыли до  того,  что  под утро не  выдержали и
вскипятили себе  чай  на  крохотном огне.  Немного согрелись.  Кони обошлись
скупой порцией овса из седельных сум.
     До  рассвета  подобрались к  обрывчику возле  самого  балагана.  Тут  и
залегли,  усмотрев  впереди  тропу,  по  которой  спускаются за  водой.  Как
рассвело, слышим, дверь запела, ведро звякнуло. Вдавились в камни, смотрим в
оба.  Спускается...  Сонный,  зевает,  полушубок наброшен на плечи, бородат.
Молчком зачерпнул воды, стал было подниматься, но вдруг поставил ведро - и к
нам.  Мы носы в землю,  замерли.  Слышим,  остановился, сапоги заскрипели по
камню,  полез на обрывчик.  Что такое? Глянули, ноги видим, а сам в дыру под
берегом уткнулся,  шарит,  сопит.  Пещера.  Вылез,  в руках мешок, а в мешке
угловатая поклажа. И к своему ведру, а потом в балаган.
     Переглянулись мы.  Тайник-то вот он! Подобрались, нашли пещерку, киркой
выбитую под берегом на сажень выше от ручья. А в самой пещере битком набито:
ящики, мешки, винтовки.
     Больше нам ничего и не надо,  все ясно.  Скорее вниз, и пусть чоновцы с
Суреном начнут выковыривать отсюда бандитов. Мы поможем.
     - Разделимся для  скорости,  -  предложил Телеусов.  -  Давай  так:  ты
подавайся через Кишу и  Хамышки в  Майкоп за подмогой.  А  я  возьму лесом и
левей и  выйду на  Гузерипль предупредить наших.  Не  ведая беды,  под  пулю
выйдут!  И сами пострадают, и дело сорвут. Отряд веди до Хамышков, я встрену
и проведу дальше.


        "4"

     Я подвязал покороче хвост Кунаку, осмотрел сбрую, винтовку за спину и -
в седло.
     - Ну, Кунак!..
     Он словно понимал,  что придется выложить все силы,  пошел прытко,  где
можно -  рысью.  Тропа каменистая,  снег в тени,  грязь в низинах. Лошадиные
бока и  круп скоро покрылись ошметками грязи,  сапоги и  полушубок тоже.  На
подъемах я  соскакивал,  бежал сзади,  опять запрыгивал в  седло -  и рысью,
рысью. Пора сражения, час войны... Через два часа хода Кунак дышал загнанно,
бока его взмокли, да и мне все время хотелось скинуть одежду.
     На  виду  кордона  я  устроил  винтовку  поудобней,  но  безлюдье  было
очевидным.  Желна стучала прямо над домом.  Остановился на  несколько минут,
дал Кунаку остыть,  и  дальше,  теперь уже низом,  по  черной,  засасывающей
тропе.
     Ночь -  вот она,  мы оба дышим с трудом,  Кунак пошатывается, но минуты
очень дороги,  и река уже близко, надо дотемна непременно перейти ее, потому
что ночью это во сто раз трудней.
     На берегу я  срезал длинный шест и,  когда вошли в  брод,  держась чуть
выше по течению,  этим шестом упирался, чтобы Кунак не скользил. Вода лизала
стремя, страшно гудела, но все обошлось.
     К  дому Телеусова едва шел,  ведя за  собой Кунака,  опустившего голову
чуть не до земли.  Здесь ночуем,  а  завтра марш еще на семьдесят верст.  До
Майкопа.
     Вдруг на дороге двое с винтовками.
     - Стой!
     Руки так и опустились.  Вот что значит на минуту потерять осторожность!
Ни взад ни вперед.
     - Кто такой? Откуда? - И винтовки в грудь.
     - С охоты.  Тутошний я,  -  отвечаю первое,  что пришло в голову, а сам
лихорадочно соображаю,  как вывернуться.  Темно, не разглядишь, что за люди.
Неужто бело-зеленые проникли и сюда?..
     - Топай вперед! И винтовку со спины не цапай, слышь, охотник!
     Пошли по улице, они чуть сзади, по сторонам. Ноги едва идут. Страшно. И
досадно. Вот положение!
     У  одного дома  вижу  коновязь,  много  лошадей,  ходят  люди,  цигарки
светятся. Остановили, взяли коня, винтовку. Слышу:
     - Товарищ командир, неизвестного привели!
     Гора с плеч! То был передовой отряд Сурена.
     Мы с  ним обменялись едва ли десятком слов.  Тотчас прозвучала команда,
по крыльцу застучали сапогами,  все быстро, бегом. Предлагаю подождать утра,
но  Сурен уже решил по-своему:  половина бойцов под его командой выходила на
тропу в  Гузерипль,  с  остальными приказал мне  идти  утром через Кишинский
кордон до балагана.
     - Вас встретит Телеусов,  без него на луга не выходите,  заплутаете,  -
сказал я Сурену.
     Он кивнул. Мы отошли в сторону, я еще раз подробно рассказал о встрече.
Сурен слушал спокойно, но даже в темноте глаза его поблескивали от волнения.
Он присел,  устроил тетрадь на колено, боец посветил ему зажигалкой. Исписал
листок и, подозвав трех бойцов, приказал:
     - В Майкоп.  Как можно скорей.  Оперуполномоченному Евдокимову.  И ни в
коем случае по  дороге не  зевать.  Если опасность,  депешу уничтожить.  Ну,
учить вас не надо, сами понимаете.
     Мне он сказал:
     - Из  Майкопа или  Лабинска сегодня-завтра  должен выйти  второй отряд.
Отрежем Улагаю путь к другим полковникам. Я написал, что надо закрыть дорогу
Преградная - Ахметовская.
     Не помню,  спал я в эту ночь или не ложился. Предстояла переправа через
Белую.  Что могли егеря на  привычных лошадях,  то  было не  по силам многим
бойцам.  Мы отыскали два каната саженей по семьдесят и  укрепили их на обоих
берегах.
     Когда занялся рассвет,  уже  были  натянуты канаты,  и  часть всадников
пошли бродом меж канатов,  держась за них,  как за перила. Белая прибавилась
за  ночь,  выглядела страшно.  Кони храпели,  скользили по  каменистому дну.
Операция прошла благополучно.
     День в  пути,  бивак в  пихтовом лесу,  снова тяжелая тропа в  сплошном
тумане,  наконец,  выход за  полосу ненастья,  и  вот мы у  цели,  на опушке
березового криволесья.  С высотки,  куда забрались с командиром,  смотрим на
балаган. Труба дымит. Значит, улагаевцы на месте.
     Снизу донесся настойчивый крик сойки:  так кричит не  птица,  а  егерь.
Спускаемся.  Телеусов и Сурен стоят с конями,  оба в грязи,  лица усталые, а
кони... Смотреть жалко.
     - Такая мысль,  -  предлагает Сурен. - Сторожей взять живыми, они могут
рассказать... И ждать приезда разводящих. Окружим балаган. И чтобы ни одного
выстрела.
     Коней увели,  оставили с  ними пятерых бойцов,  все  остальные пошли со
мной замыкать кольцо. Развел их по двое, по трое на самых выгодных высотках.
     Мы с  Телеусовым и  еще два бойца сняли верхнюю одежду и налегке прошли
оврагом к самому балагану.  Пахло вареным мясом, там готовили ужин. Осмелев,
я подобрался к стенке балагана.  Бандиты говорили громко,  весело. Я услышал
отчетливо произнесенные слова:
     - Завтра сходим на номер первый,  а к вечеру вернемся, как раз и сотник
подъедет, смену привезет.
     - Плохо нам тут, а? - сказал второй.
     - Скука, Сергеич. Там хоть в картишки душу отведем.
     Не будем мы брать их ночью! Пусть отправляются на "номер первый", пусть
сотник найдет их на месте. Сотник?! Уж не Семен ли у этой банды заводилой?
     Вернувшись в овраг, я рассказал Телеусову о новом плане.
     - Значит, у них не одна потайка. Где вторая? Не на востоке, откуда ждут
сотника.  Только в сторону Молчепы.  Ну и ладно, там тропа уже под надзором,
Шапошников караулит.
     Утром сторожа с  винтовками и  заплечными мешками отправились на запад.
Их провожали десятки глаз. А мы преспокойно вошли в пустой балаган.
     Вечером приготовились.  Ждем.  Улагаевцы возвращались беспечно,  у стен
балагана сняли с плеч винтовки,  поговорили,  покурили на лавочке и вошли...
Четверо на  двоих,  что  они могли сделать?  Только моргали испуганно.  Пять
минут - и они сидят, крепко повязанные.
     - Фамилия вашего сотника? - спросил я.
     - Чебурнов из Псебая.
     - Где стоит со своей сотней?
     - Возле Умпырской долины.
     - А Улагай?
     - Не знаем. Никто не знает. Он живет скрытно.
     Итак, командование бело-зеленых отдало центр заповедника бывшему егерю,
знатоку троп.  Пропадет наш  зверь!  Тревожно и  за  Никотиных,  от  них нет
вестей.
     Одежду с  пленных сняли,  два бойца примерили их  полушубки.  Вот они и
встретят сотника. Убийцу моих родителей.
     В ту ночь я опять не мог уснуть.  Сидел,  выходил из балагана, открытым
ртом хватал холодный воздух. Такое волнение!..
     Сурен сжал мне локоть.
     - Понимаю ваши чувства. Но Чебурнов нужен нам живым. Живым! Надо узнать
об Улагае. Будьте сдержанны, Андрей Михайлович.
     Мы  ушли из  балагана,  оставив там  двух переодетых.  Кольцо окружения
уплотнилось.
     ...Четыре всадника замаячили вдали  у  леса.  Было  далеко за  полдень.
Влажная тишина  стояла на  взгорье.  Сотник ехал  осторожно -  один  всадник
впереди,  двое поотстали.  Издалека посвистели. Из балагана вышли, помахали.
Но те не торопились. Двое отделились, поскакали по лугу вправо, влево, потом
рысью  поехали  к  балагану,   спрыгнули;  встречавшие  их  засуетились,  но
отворачивались и помалкивали.
     Едва один из приезжих зашел за угол балагана, как получил такой удар по
челюсти,  что свалился,  даже не  ахнув.  Его приятель привязал коня и  тоже
шагнул за стену. Короткая борьба - и он на земле.
     Остальные двое покрутились на месте, подъехали и соскочили с седел.
     - Как ночевали, хлопцы? - громко спросил Семен.
     - А ни чо, - ответил боец и схватил с земли винтовку. - Руки на голову,
ну!
     Семен как раз ослаблял подпругу коня.  Словно дикая ласка, скользнул он
под брюхо лошади,  в  руке у  него оказался наган.  Не  целясь,  выстрелил в
бойца,  и  тот свалился.  Винтовочные выстрелы затрещали со  всех сторон,  к
балагану  бросились три  десятка  бойцов.  Сотник,  как  затравленный зверь,
стрелял,  вертясь на месте,  израненный конь его ржал,  запутался,  упал,  а
Семен разрядил барабан и сунул руку в карман.  Тускло блеснула граната, трое
бросились на сотника,  граната выпала, ее мгновенно отбросили в овраг. Взрыв
потряс воздух.
     Все. Борьба окончена.
     Я подошел к связанному Семену.
     Приходилось мне  видеть глаза рыси  в  капкане.  Помнил взгляд немецких
драгун в рукопашном бою - страшные, звериные глаза. Семен неотступно буравил
меня именно таким ненавидящим,  испепеляющим взглядом.  Что сделал бы  он со
мной, попади я в его руки!..
     Рядом стоял Сурен,  глаза его  возбужденно поблескивали.  Дело сделано.
Сотника усадили прямо на землю.
     - Говорить можешь? - спросил Сурен. - Или язык от страха проглотил?
     - Развяжи руки-ноги, я те покажу, испужался али нет. Пляши, ваша взяла!
Но ишшо не конец, ишшо не все.
     - За что убил моих стариков? - вдруг спросил я.
     - Подвернулись,  дурни.  Не за ими приходил,  за тобой, изменник, да за
твоей...   -  Тут  он  сказал  грязное  слово.  -  Пощечинки  ее  припомнил,
расплатиться надумал. Успели вы сбежать...
     Сурен взглядом остановил меня.
     - Испить бы, - попросил Семен. Губы у него ссохлись.
     Принесли воды. Он выпил и повалился на спину.
     - Ну что,  -  насмешливо спросил он.  - Стреляй, чекист, пока я не убег
еще раз. Не отвернусь.
     - Повременим,  -  спокойно ответил Сурен. - Нас интересует Улагай, твой
начальник. Где он?
     - Далеко, отселева не достанешь. А будет ишшо дальше.
     - Не скажешь?
     - Дурака сыскал.
     К Сурену наклонился его помощник, прошептал что-то на ухо.
     - Твои хлопцы куда умней, жизнь себе выкупают. Уже сказали, где Улагай.
Считай, что твоей сотни нет.
     Лицо Семена исказилось, он завертелся, тяжело задышал.
     - Сколько бойцов имеет Улагай? - спокойно спросил Сурен.
     - Иди ты...
     Семен играл ва-банк.  Терять ему было нечего.  Все содеянное им слишком
весомо. Сурен встал и пошел допрашивать других.
     Я сидел перед поверженным врагом, а видел белое, уже заострившееся лицо
покойной матери,  ее торопливую записку. "Прощай, Андрюша, прощайте..." Рука
тянулась к нагану.
     - Кто их убил?
     - Я за тобой шел, да за твоей... Вот бы отыгрался!..
     - Ну, меня ладно, старые счеты. А женщину, сына?
     - Скажу,  пожалуй.  Господин полковник потому и разрешил мне дать крюку
на Псебай,  чтобы привез я  к  нему твою красотку супружницу.  Понадобилась.
Може, с собой увезти захотел...
     - Куда увезти? - Я не узнал собственного голоса.
     - Этта тебе не  узнать.  А  вот  покамест я  вез  бы  ее  до  господина
полковника, она десять разов пожелать своей смерти захотела бы. И передал бы
живую, да тольки... Ох, не вышло!
     Не  помню,  какую картину я  представил себе,  не помню,  как револьвер
очутился  в  руке,  как  щелкнул  взведенный  курок,  но  тут  сильная  рука
перехватила мне запястье.  Револьвер выпал.  Семен смеялся,  закинув голову.
Да,   смеялся  каким-то  истерическим  смехом,  визгливо  и  страшно.  Он  и
рассчитывал на  это:  не  сдержусь,  убью.  И  все для него кончится в  одно
мгновение.
     Когда темная ярость прошла,  я  увидел Шапошникова.  Он  подбрасывал на
ладони мой наган.
     Семен  отсмеялся.  Свесил голову и  сделался серым,  жалким.  Христофор
Георгиевич спросил его:
     - Скажи, блудливый егерь, много зубров твои люди побили?
     - Не считал, - сухо ответил он. - Не с зубрами воюем, с комиссарами.
     - А мы вот за зубров воюем, и как видишь, не одни.
     - Продались комиссарам...
     - Недалекий ты человек,  Семен,  -  спокойно возразил Шапошников.  - На
природу восстал, она же тебя и повергла.
     Меня позвали к  Сурену.  Он допрашивал в балагане нервного,  чернявого,
совершенно раскисшего урядника.
     - Послушайте. Повтори, Лучинин, или как тебя там.
     Тот послушно заговорил:
     - Полковник живет отдельно от  полка.  Двадцать охранников при  нем.  А
полк устроился в лесу. Землянки понарыли, человек четыреста, много офицеров,
при оружии,  больше английском. Место выбрали в верхнем течении Тягини южнее
Ахметовской,  а  сам где-то  на Большой Лабе.  Хочет передавать командование
Козликину, тот у Баталпашинской.
     - Почему передает?
     - Едет в  Турцию,  так говорят.  Там сборный пункт объединенного совета
Дона, Кубани и Терека. Руководил генерал Алексеев, потом полковник Гамалей.
     - Как поедет?
     - Через Санчарский перевал,  Гудаут и  морем.  А  точно никто не знает.
Совет этот у озера Деркос, по ту сторону границы.
     Шапошников опять спросил о зубрах, теперь у этого урядника.
     - А что делать,  чем кормиться?  -  Урядник говорил дрожащим голосом. -
Охотимся за оленем, за зубром, бьем, вялим мясо впрок.
     - На Умпыре?
     - Я там не был. Не знаю. Там другие.
     "Там  другие"...  От  таких  слов  дрожь  по  телу.  Последнее  убежище
заповедного зверя - и "там другие".
     Мы  вышли  из  балагана,  вдохнули свежего воздуха.  Отряд  собирался в
путь-дорогу.  Комендант деловито переписывал мешки и  ящики,  извлеченные из
тайника. В другом тайнике нашли винтовки, гранаты, боеприпасы.
     - Не  прознает ли Улагай о  разгроме своих глубинных баз?  -  спросил я
Сурена.
     - Отсюда никто не  вырвался.  Люди Чебурнова скрываются где-то  близко.
Может быть,  на Умпыре. Вот отправим пленных, займемся ими. С вашей помощью.
Вы знаете все подходы, а это уже немало. Надо освобождать зубриные места.
     - Единственная возможность спасти уцелевших зверей.
     - Если  бы  сработала чоновская засада  на  Большой Лабе!  -  задумчиво
произнес Сурен. - Как облегчилась бы наша атака! С двух сторон!
     Отряд,  вьючные кони, крепко связанные пленные пошли через луга и лес к
Гузериплю.  Повел их Телеусов.  Мы с Шапошниковым остались на месте -  вдруг
кто-то из чебурновской сотни заявится узнать,  где командир! Егеря вернутся,
и мы вчетвером отправимся верхней тропой к Умпырю,  чтобы подготовить атаку.
По  пути узнаем,  что с  Никотиными.  Отряд Сурена подойдет нижней дорогой к
перевалу Балканы, а оттуда и в долину.
     Все  затихло на  Тыбге.  Мы  выспались.  Сидели  со  своими  думами  да
поглядывали на дальний лес, откуда могли появиться белые.
     Весна творила свое  дело в  горах.  Березки у  балагана позеленели.  На
склоне  горы  запестрели желтые лютики и  купальницы,  розово зацвел горлец,
открылись фиолетовые буквицы.  Тугие  головки темной чемерицы пробили землю.
Ветер принес снизу горьковатый дух черемухи.  Залился,  запел в  лесу дрозд.
Писклявый голосок  улара  позвал  самочку.  Тепло,  чисто,  красота великая.
Трудно воевать весной: уж очень хочется жить. Просто жить.
     Дождались Телеусова и  Кожевникова.  Приехали отдохнувшие,  веселые.  И
сразу похвастались подарками:  у обоих на поясе болтались тяжелые кольты.  И
нам с Шапошниковым привезли.
     Пошли мы,  как и положено,  с разведкой:  один впереди,  трое россыпью.
Спустились  в  узкий  каньон  Киши,  пробрались через  густой  пихтарник  и,
поднявшись на перевал,  разделяющий эту реку с Уруштеном,  стали за укрытием
на  отдых.  Отсюда  далеко виделись лесные распадки,  черные скалы,  волнами
уходящее нагорье.  Правее сверкала снегами Псеашхо, такая отчетливая, что мы
пересчитали на одном отроге семнадцать оленей.
     - Куда выйдем? - спросил я у Алексея Власовича.
     - На Лабенок, только по другую сторону долины. С тылу.
     Он говорил,  но не отрывался от бинокля,  все смотрел в одну точку. И я
стал  смотреть.  Сквозь  нежно-зеленую пену  молодых дубовых крон  в