ал.  И к нам вот,  родители
посоветовали, с письмом.
     Она бежала на  Кишу,  падала,  оступаясь с  твердой троны,  вскакивала,
что-то бормотала. Предчувствие непоправимости не покидало ее.
     Женщина с кордона пошла следом, но отстала. Садилась от слабости.
     Задыхаясь от  усталости,  Лидия Васильевна вошла в  дом.  Паренек спал,
прислонившись спиной к теплой печке.  Худой,  синие жилки на лбу и руках,  в
чем  душа держится.  Жалость остро кольнуло сердце.  И  хотя вся  дрожала от
нетерпения,  все-таки  успела  поставить на  горячие  угли  чай,  достала из
карманов сухарики, кусок сахара. Тогда тронула мальчика за плечо.
     - Проснись-ка, садись к столу.
     Он открыл глаза,  с испугом оглядел комнату. Кажется, вот-вот закричит.
Лидия Васильевна обняла его.
     - Садись, выпей чаю. Вот сахар. Вот кусочек мяса.
     А  сама села напротив.  Мальчик не спускал с  нее глаз.  Сделал глоток,
другой и поперхнулся, когда она спросила:
     - Зарецкие живы?
     Мальчик  замотал  головой и  застыл:  лицо  женщины стало  белым,  губы
задрожали.
     - Уже давно, - сказал он, словно за давностью не так страшно.
     - Как, что?! - Все во рту у нее высохло, насилу проговорила.
     Он  не  сразу рассказал,  знал со  слов других.  Те люди,  что хоронили
Зарецких,  жили  через два  дома  от  парнишки,  вот  и  шепнули про  ночные
похороны, а потом про бумажку, которую нашли у Дануты Францевны.
     - Ты привез?..
     - Ага. Мать просила передать, если найду вас.
     Листок из тетради,  перегнутый в восемь раз, потертый, намокший и снова
высохший.  А  на  нем  карандашные строчки Дануты Францевны,  едва заметные:
"Дорогие мои,  Миша и Лида.  Мы с отцом в тюрьме,  сейчас поведут на смерть.
Прощайте, и храни вас бог. Мы примем конец спокойно и с достоинством. Судьбе
неугодно,  чтобы мы увидели и  приласкали внуков.  Прощайте,  да будет мир с
вами".
     Парнишка просто не  знал,  что  делать,  когда Лида  упала на  пол.  Он
тормошил  ее,  звал:  "Тетя,  вставайте,  ну  вставайте же,  я  еще  не  все
рассказал,  пожалуйста,  не плачьте, воды выпейте, вот она, вода..." Он даже
прыскал ее изо рта,  поил,  залил всю,  но в чувство привел. Она поднялась и
сама села, потом легла на кровать.
     В  этой позе безысходности ее и застала женщина,  которая шла за ней из
зубропарка.  Они  поплакали вместе,  потом в  два  голоса стали требовать от
хлопца подробностей,  и  он  сказал,  что мертвого Зарецкого от  реки тащила
жена, ее даже не ранили, потому что при расстреле ее загородил муж. А умерла
перед самыми похоронами мужа. И в одной могиле...
     Что-то  трудно поправимое произошло в  этот недобрым час с  Лидой.  Она
слегла.  На кордон приехал Кондрашов,  посидел возле нее, повздыхал и уехал.
Вскоре привели коней,  егеря устроили носилки.  И  хотя Лидия Васильевна уже
могла ходить и даже сердито кричала, что здорова, ее не послушали, уложили в
носилки и повезли сперва в Гузерипль,  а оттуда через заснеженный перевал на
южную сторону, в Сочи.


        "2"

     Весь  мир  облетела весть  о  крупных боях  между  Волгой и  Доном,  об
окружении  немцев  и,   наконец,  о  полном  разгроме  армии  Паулюса.  Этим
поражением военная  кампания сорок  третьего года  не  кончилась.  Оккупанты
попятились, затем побежали на запад.
     Их  войска,  действующие на  Кавказе,  оказались под угрозой окружения.
Танковую армию  фон  Клейста  вышибли  из  Моздока.  В  наших  газетах тогда
появилась карикатура с хлестким двустишьем Маршака:

                       Сказал фон Клейст про наш Моздок:
                       "Сюда я больше не ездок".

     Вражеские дивизии со всего Кавказа поспешно покатились на северо-запад.
     Впереди Россию ожидали два года жестоких боев,  но победа уже виделась.
Люди вздохнули свободней.  Вот  очищен Пятигорск,  Нальчик,  Невинномысская,
Армавир.   Вот   последние  оккупанты  оставили   Майкоп,   разграбленный  и
оскверненный.
     Сюда приехали егеря из заповедника.
     Тех добрых людей,  что хоронили Зарецких,  уже не оказалось,  как и  их
домов. На окраине стояли закопченные трубы да валялись битые кирпичи. Ровное
место у  реки за военное лихолетье поросло дикой травой.  Напрасно парнишка,
проживший на Кише несколько месяцев,  два дня вместе с егерями искал дорогую
могилу. Найти заветное место им не удалось.
     Опечаленные, вернулись зуброводы домой.
     На другой день у загона,  где сбились зубры,  Павел Борисович Кондрашов
сказал:
     - Вот она, память об Андрее Михайловиче и его супруге.
     Зубры,  уже отъевшиеся за весну и успевшие вылинять,  спокойно стояли в
дальнем углу загона,  похожие на  изваяния из  темного благородного металла,
такие чистые,  упитанные,  словно и не было в их жизни трудной военной поры.
Жизнь  и   покой  им  обеспечили  люди  -   своим  трудом  и  кровью  своей,
невозвратимыми потерями.
     В середине лета на Кишу доставили пачку писем с фронта:  писали молодой
Зарецкий, Задоров, Жарков, Теплов. Все живы, все воюют. Были также письма из
Москвы  от  Насимовича,  Гептнера,  из  Аскании-Нова.  Спрашивали о  зубрах,
беспокоились, удалось ли сохранить зверей, что с людьми, с заповедником?..
     Из южного отдела в  Гузерипль и на Кишу приехал энергичный,  не знающий
покоя  Петр  Алексеевич Савельев,  который  водил  воинов  и  партизан через
перевалы.  Его  усилиями путь в  заповедник для  браконьеров с  юга  удалось
перекрыть.  Пока в  заповеднике не было директора,  он вместе с  зуброводами
писал ответы ученым.  Живы-здоровы зубры!  И единственно, о чем просят нынче
зуброводы -  прислать быка для кавказского стада.  Может, сохранился какой в
Беловежской пуще? Может, по пути к Берлину удастся найти?
     Ну и  конечно,  писал о  трагедии Зарецких.  Самой своей смертью Андрей
Михайлович заслонил кишинское стадо.
     Из  главка  приехал Василий Никитич Макаров,  руководитель заповедников
страны.  Видно, перепало лиха и на его долю. Постарел, сгорбился. Он поездил
по  Кише,  Умпырю,  поговорил с  кандидатом на пост директора Лаврентьевым и
сказал зуброводам:
     - А что, мужики, не пустить ли нам зверя побегать? Соскучились, поди, в
загородке. Вон какая благодать вокруг!
     - Разбегутся, - сказал осторожный Лаврентьев.
     - В  грозные дни не разбежались.  Походят окрест и вернутся.  Да и куда
уходить?  А вы досматривайте за блистательной десяткой.  Скоро,  думаю, наши
ученые вернутся.  Лидию Васильевну мы  уже  отыскали,  она  собирается сюда.
Хлопочем о Михаиле Андреевиче, чтобы не заигрался там на фронте со смертью.
     Бычки,  родившиеся более года назад, стали крепенькие, рослые. Особенно
выделялся Ермыш - богатырь!
     Как они носились, когда распахнули ворота! Бычки прежде всех галопом, с
открытыми ртами.  Мигом  пересекли поляну  и  в  лес!  За  ними  понеслись и
взрослые.
     До  вечерней зари  зубров  не  тревожили,  на  закате  всадники поехали
высматривать их.  Стадо мирно паслось на  одной из дальних полян,  километра
четыре от загона.
     Макаров облегченно вздохнул:  в такую злую пору -  и сохранили! Правда,
невероятно высокой ценой...
     Сторожили до утра,  увидели,  как спокойно вышло стадо,  рассыпалось по
лугу.  Насытившись,  молодь  стала  играть,  бодаться -  силушку испытывать.
Наигравшись, Ермыш обошел всех сородичей и улегся возле Лиры.
     - Неужели ухаживает?  -  спросил себя Кондрашов.  -  Ежели так,  то еще
через год ждем приплода.


        "3"

     В июле 1944 года наши войска очистили от немцев район Беловежской пущи.
     Из  сорока  четырех  зубров,   какие  находились  здесь  перед  войной,
советские и польские наблюдатели обнаружили семнадцать голов. Они укрывались
в самых глухих уголках леса.
     В  это же  лето на Кише отелились Еруня и  Ельма.  Обе принесли мертвый
плод.  Потом отелилась Жанка, телочку назвали Желанной, но малышка оказалась
очень  слабой  и  вскоре  пала.  Только зубрица Лира  порадовала веселенькой
телочкой,  которая всем своим видом показала,  что намерена жить. Эту первую
дочку молодого Ермыша назвали Лаурой. Одиннадцатая в кавказском стаде.
     - Война и доси показывает себя,  -  с горечью сказал Кондрашов.  - А то
было бы стадо почти как в пуще.
     Прошел слух,  что Лидия Васильевна уже в Гузерипле. Встречать ее поехал
Кондрашов.
     Он увидел Лиду в молодом саду, что вырос перед домами. Ходила от дерева
к дереву,  к одной ветке щекой прижмется,  другую погладит,  а у самой лицо,
как у именинницы. Так соскучилась по Кавказу!
     - Славу богу!  -  Егерь обнял ее,  как родную дочь.  - С приездом вас в
родные края!
     И полез во внутренний карман за письмами.
     Она  села  тут  же,   под  деревом,  крепко  закусила  губы,  чтобы  не
расплакаться. Кондрашов отошел.
     Лидия  Васильевна выглядела строже  и  старше.  Худоба  оттеняла скулы,
загар скрывал бледность.  Но когда Кондрашов снова подошел,  глаза Лиды были
полны тихой радостью. Ожила! Жив Миша, воюет! Скоро будет!
     - А у меня своя лошадка,  -  похвасталась она. - Я на ней через перевал
ехала. Варнак по кличке, Савельев подарил. Будем собираться? Я мигом!
     Сказать,  что  Лидия Васильевна осталась довольна состоянием зубров,  -
значит,  ничего не  сказать.  Увидев стадо на  воле,  полюбовавшись малюткой
Лаурой и  могучим Ермышом,  она  просто не  нашла слов,  чтобы выразить свою
радость. Вот оно, счастье!
     Первые дни она со  своим Варнаком не  отходила от стада.  Высматривала,
записывала каждое происшествие в стаде,  повадки бычков,  проделки Лауры.  А
вернувшись в сторожку,  садилась писать письма.  Всем-всем.  Знайте,  добрые
люди,   что  живут  на  Кавказе  зубры,  что  все  плохое  для  них  позади!
Человеческий подвиг,  такой незаметный на  фоне великих военных потрясений и
побед,  совершен в  лесах заповедного Кавказа.  Это  тоже  победа над  злом.
Сохранено ядро  благородного дела,  начало  которому положил и  отец  и  сын
Зарецкие. Восстановлен почти утерянный вид животного!
     Предваряя  слова  выдающегося биолога  Бернгарда Гржимека,  которые  он
скажет позже,  Лидия Зарецкая писала мужу на фронт,  что "зубры,  как и  все
другие звери,  это краса нашей планеты и  неоценимое богатство наше,  являют
собой самую высшую форму общей собственности человечества,  с  чем я  тебя и
поздравляю, мой дорогой! И жду, жду, чтобы поделиться этой радостью здесь".
     А  старший лейтенант Михаил  Андреевич Зарецкий уже  ехал  в  Москву из
района  военных действий в  Восточной Пруссии.  Весть  о  трагической смерти
родителей  Михаил  Андреевич  получил  более  полугода  назад,  боль  успела
притупиться,  хотя именно в те дни он заметил,  что у него побелели виски. В
неполные тридцать три года.
     В Москве он пришел к Макарову. Старик обнял его.
     - Что уцелели семнадцать беловежцев,  -  сказал Макаров, - это приятная
неожиданность.  Спасибо польским зоологам.  Но вот что парадоксально:  почти
все зубры не чисто равнинные,  а беловежско-кавказские, поскольку ведут свой
род от тех зубров, которых Польша купила в Германии. Потомки Кавказа! Только
что мы узнали и о чистых беловежцах.  В Пшине, на Верхней Силезии живут семь
или  восемь  чистых беловежцев,  реальная надежда на  возрождение равнинного
зубра.  Думаю,  что польские зоологи не упустят этой возможности.  Ну, а те,
что в Беловежской пуще... Со временем их придется оттуда убрать. Куда?..
     - На Кавказ, естественно, - не задумываясь, ответил Зарецкий.
     - Да,  конечно. Кровь горного подвида. Но они - собственность Польского
государства.  Уже  идут  переговоры с  новой  Польшей.  Скорее  всего,  пуща
окажется на польской стороне. Можно договориться... - Он потер свой лоб. - О
чем мы толковали с тобой перед войной?..
     - Мы  говорили о  покупке быка для  кавказского стада.  Быка-кавказца и
пяти зубриц.
     - Вот-вот.  После  долгой  отсрочки  вернемся  и  к  этому.  Говорить с
польскими коллегами будут  Гептнер,  Дементьев,  у  них  давнее знакомство с
Жабинским. Как только кончится война...
     - Теперь недолго, - сказал Зарецкий.
     - Итак,  ты едешь домой, к жене, и вместе начнете работу в заповеднике.
При первой необходимости я вызову тебя в Москву.
     - Просьба,  Василий Никитич.  Хорошо  бы  отозвать с  фронта  Задорова,
Теплова и Жаркова. Они очень нужны в заповеднике.
     - Попробуем,  -  не очень уверенно отозвался Макаров.  - Ты видишь наши
пустые комнаты?  Некоторые из ученых сюда уже не вернутся. Скажу откровенно:
ты  не  долго  задержишься на  Кавказе.  Проблема зубров выходит за  пределы
Кавказа.  Она  приобретает всероссийский характер.  Главк  не  обойдется без
твоей помощи.  Вот так.  Ну а  прежде всего прошу тебя поклониться и от меня
праху твоих родителей... Ах, Андрей Михайлович, Андрей Михайлович!..


        "4"

     Молодой Зарецкий приехал в разрушенный, неузнаваемый Майкоп.
     С чувством глубокого горя шел он к дому родителей. К тому, что осталось
от их усадьбы.
     Половина дома сгорела.  Вторая -  с оголенной, черной от копоти печью -
выставляла напоказ оклеенную рваными обоями стену.  Ветер громыхал остатками
железа на крыше. Дверей и рам не было, пол выломан. В саду стояли изломанные
полусухие яблони.
     Зарецкий постоял,  поправил на  спине  тяжелый рюкзак и  пошел  к  тому
месту,  где Курджипс впадает в Белую.  Без устали ходил и ходил он по дикому
полю до самой ночи. Густой кустарник и трава заслонили землю. Никто не может
показать...
     Опечаленный,   добрался  он  до  переезда,  остановил  грузовик.  Шофер
подбросил его до Хаджоха. Дальше - пешком.
     На кордоне он нашел женщин - Задорову, Дубровскую, еще двух незнакомых.
Со слезами,  причитаниями кинулись они к  Зарецкому и,  только узнавши,  что
мужья их живы-здоровы,  осушили слезы,  забегали,  чтобы как лучше приветить
дорогого человека.
     - Где Лида? - спросил он.
     - В Гузерипле. Вчера все туда уехали. На общее собрание.
     - Зубры близко?
     - Там же, в Сосняках, пасутся. Целехоньки и здоровы. С ними Кондрашов и
старший Никотин.  Ну  а  сейчас давай-ка  в  баню,  все  готово.  Отмоешься,
отдохнешь, а на утренней заре в седло. Лида ждет тебя не дождется!
     Когда    перед   зуброводами   предстал   всадник   в    плаще   поверх
стираной-перестираной  гимнастерки,   егерь   Александр  Никотин   испуганно
поднялся и попятился: уж больно похож на отца в дни гражданской войны...
     Зарецкий  соскочил.   Обнялись,   расцеловались.   И  пошли  разговоры,
расспросы о войне,  которая шла к победному концу,  о делах в заповеднике, о
зубрах, конечно.
     - Они на воле? - спросил Зарецкий.
     - Дикарями заделались,  нас  вовсе не  признают,  -  сказал Кондрашов с
одобрением.  - Ермыш в стаде вожакует. Кажись, в будущем году опять телятами
обзаведемся. Поедем, глянешь.
     Как  застучало сердце  у  Зарецкого,  едва  бинокль  приблизил спокойно
лежавшее стадо! Время вдруг перебежало назад и остановилось на дате 1940. На
той дате,  когда здесь приживались первые асканийцы. Опытным глазом Зарецкий
определил,  что зубры здоровы,  спокойно живут на новой -  или на старой?  -
своей родине.
     К  загону  он  не  вернулся.  Уже  к  вечеру  от  Сосняков благополучно
спустился в Гузерипль.
     Шло собрание.  Говорила Лидия Васильевна -  не о  зубрах,  а  о  людях,
которые сохранили их,  совершив,  как  она  выразилась,  "подвиг,  достойный
нашего героического поколения". Михаил Андреевич остановился в сенцах. Двери
были открыты,  он  ухитрился схватить взглядом ее  лицо.  Сердце скакало,  в
глазах пощипывало -  такая нежность и  жалость к жене,  худенькой,  бледной,
охватила его!
     Кто-то крикнул:
     - Гляньте, Зарецкий! Вот он стоит, мужики!
     Лида как осеклась.  И руки к груди прижала. Все оглядывались, вставали,
громыхали стульями, заговорили сразу в тридцать голосов. Зарецкий оказался в
комнате,  и вот они близко,  лицом к лицу...  Как бросилась она,  совсем без
памяти!  У  всех  глаза туманом застлало.  Какое там  собрание!  Высыпали на
холодный лужок перед домом и так,  окружив счастливых,  проводили, то и дело
останавливаясь, до дома.


        "5"

     В  сорок пятом вернулся Задоров,  с медалями и орденами,  в капитанских
погонах. А спустя три месяца после Дня Победы встречали Теплова и Жаркова.
     Едва  вырвавшись из  объятий жены,  Борис Артамонович крикнул Никотину,
стоявшему в стороне:
     - Сколько?
     - Двенадцать! - донеслось в ответ.
     - Все мои награды - ваши, хлопцы! - закричал капитан.
     Всю  войну  он  помнил о  своих зубрах.  Война -  это  заразная болезнь
человечества.  А забота о таком звере, о природной целости - это сама жизнь.
Потому и  бежал он  в  день  приезда от  несколько обиженной супруги своей в
Сосняки,  чтобы  увидеть,  убедиться.  Вернулся домой  уже  к  ночи,  сказал
умиротворенно: "Порядок, эт-точно" - и ласково взглянул на дорогую женщину.
     Весь  научный отдел собрался,  как  и  до  войны.  Лидия Васильевна уже
составляла план научных работ.  Жарков готовился в  первый поход на  Бамбак,
где  ботаник Альпер  обнаружила несколько новых  растений-эндемиков и  звала
понаблюдать туров и  серн.  Но  тут  пришел приказ о  переводе двух ученых в
Воронежский  заповедник,  где  война  не  пощадила  никого  из  сотрудников.
Зарецкого тем же приказом вызывали в Москву.
     Договорились,  что  Лидия Васильевна пока  останется в  Гузерипле.  Она
вызвалась проводить мужа до Майкопа.
     ...Шел  второй  мирный  год.  Израненную землю  уже  затягивала молодая
зелень.  В  предгорных селениях стучали топоры,  пахло свежей щепой.  Бывшие
солдаты строили новые дома, ставили заборы. С особенной жадностью пахали или
вскапывали лопатами огороды,  удивляясь,  что  земля эта  не  пахнет окопным
духом, радуясь ее материнской силе. Во дворах голосили молодые петушки.
     В  святом для Зарецких междуречье,  куда пришли они,  не  сговариваясь,
тоже  появились строители,  огородники.  Новые хозяева селились на  бросовых
землях.
     Зарецкие обошли всех,  сказали,  кто здесь похоронен, дали адрес, чтобы
написали,  если обнаружится захоронение, и молча, рука об руку, постояли над
крутым, все так же осыпающимся берегом.
     Проводив мужа, Лидия Васильевна верхом возвратилась на Кишу.
     В  конце  апреля -  начале мая  стадо зубров пополнилось сразу четырьмя
малышами от  Ермыша.  Лишь  пятый  оказался неспособным к  жизни.  Через три
недели зубрята резвились, оглядывая мир удивленными большими глазами.
     Стадо уходило на  три,  на пять километров от загона.  За зверей уже не
беспокоились.  Только  Борис  Артамонович часами не  слезая с  коня,  издали
наблюдая зубров. Он и увидел, как погиб один из малышей. Зубренок разбежался
и   хотел  перескочить  через  валежину  на  лугу,   но  зацепился  ножками,
перевернулся и упал, сломав себе шею.
     Зубрица два дня не  отходила от него и  никого близко не подпускала,  а
Задоров бил себя по голове и обзывал последними словами. А что он мог? Жизнь
диктовала извечные законы отбора.
     Стадо  все  прибавлялось.  В  сорок  восьмом зубров  уже  насчитывалось
восемнадцать.  В следующем -  двадцать одна голова. Теперь все быки во главе
со  старым Ермышом ходили отдельно,  тогда как зубрицы с  малышами составили
собственное самостоятельное сообщество.
     В Москву к мужу уехала и Лидия Васильевна. Уже с дочкой.
     Перемены шли чередом. И вот на Кавказ привезли зубра Пущанина с хорошей
долей кавказской крови.  А  с  ним и пять зубриц.  План восстановления вида,
прерванный, но не перечеркнутый войной, действовал.
     Ему   предшествовали  события,   которые   Макаров  называл  "проблемой
всероссийского масштаба".


        "6"

     Новая граница между дружественными Советским Союзом и Польской Народной
Республикой пролегла через Беловежскую пущу, разделив ее на две почти равные
части.
     Зубровый  питомник  с   семнадцатью  уцелевшими  зубрами   оказался  на
те