на,  Орлова  и  Ковалева,  которые имели  прямую связь  с  генералами
Врангелем и Сергеем Улагаем,  находившимися в Париже. Разведчик указал место
встречи:  хутор Тегинь.  Дом,  где  собрались главари,  был окружен.  Смелый
разведчик погиб во  время этой операции,  но гибель его одновременно стала и
концом организованной борьбы всех  бело-зеленых.  Банды потеряли управление.
Они таяли, исчезали. По горным селениям начались большие аресты укрывавшихся
от возмездия.
     В  августе 1924 года в  Армавире состоялся суд над 69 наиболее опасными
бандитами.
     В  горах стало спокойнее.  Но  выстрелы не  прекращались.  По дорогам и
лесам тихо крались браконьеры.

     Мы решили осуществить свое намерение.
     Строим на  склоне горы Сосняки,  в  семи верстах от Кишинского кордона,
большой загон,  размером двести на двести сажен с  крепкой оградой.  Мечтаем
заманить сюда четырех обнаруженных зубров с телком, если не летом, то зимой,
когда с кормами будет хуже. В самом загоне у нас посеяна брюква, которую так
любят  зубры.  Мы  косим  сено  и  ставим  стожки  опять  же  внутри ограды.
Настроение приподнятое.  Если  эти  зубры уцелеют и  размножатся,  то  стадо
начнет восстанавливаться.
     В  один из  вечеров,  когда над Главным Кавказом то  и  дело вспыхивала
безмолвная зарница - эта усмешка неба, - до нас вдруг донесся выстрел, потом
еще три кряду.  Безмятежность как рукой сняло. Ужели новая банда в верховьях
Киши?.. До рассвета все были в седлах. Задоров вырвался вперед.
     Он  и  обнаружил на берегу ручья застреленного быка Чудо,  а  поодаль -
мертвого зубренка с разбитой головой.  Сел возле него,  руками закрыл лицо и
застонал,  как от боли. Потом вскочил - и бегом по ручью, куда уходили следы
убийц. Мы поспешили за ним.
     "Охотники" уже взбирались по боковине распадка наверх.  Их было пятеро.
Двое  добрались до  каменного уступа,  вот-вот  скроются.  Телеусов  вскинул
винтовку и выстрелил. Один на уступе споткнулся, упал. Второй залег и открыл
ответный огонь. Трое остальных бросили поклажу.
     Их выручила темнота.
     Но преследование продолжалось.

     На  этом  заканчиваются записи  самого Андрея Зарецкого.  Привычный нам
почерк в старой тетради с синим переплетом больше не встречается.
     Описание дальнейших событий,  связанных с заповедником,  сделано другим
лицом, разными чернилами и, похоже, от случая к случаю.
     Кто вел дневник? Прямой ответ мы находим уже в первых строках следующей
страницы.
     "К запискам моего мужа,  -  написано здесь, - никто не прикасался почти
три  месяца,  пока  жизнь Андрея оставалась под  угрозой.  Лишь вчера доктор
сказал,  что опасность удалось отвести.  Я  вздохнула свободней и  позволила
себе  короткий отдых.  Убедившись,  что  Андрей спокойно спит,  отыскала его
записи  и   прочитала  вот   эту   последнюю  строчку:   "Но   преследование
продолжалось".
     Чтобы не утерялась нить событий,  позволю себе уже собственными словами
передать трагедию, о которой мне подробно рассказали егеря".
     ...Далее Данута Зарецкая пишет.

     ...Они возобновили погоню рано утром. Прекрасные следопыты, егеря очень
скоро обнаружили преступников в  пихтовом лесу,  тем более что те  не  могли
уйти далеко: несли раненого. Но и сдаваться не собирались.
     Началась перестрелка,  тот  лесной бой,  где  побеждает не  обязательно
сильнейший.
     Вскоре  один  из  браконьеров поднял  руки.  Каково же  было  удивление
Алексея Власовича,  когда он признал в пленнике своего соседа Циркунова!  Не
стерпел: ударил по лицу что было силы, закричал:
     - Ты что же, Матвей, душу продал?!
     От  него узнали,  что в  шайке не  те,  на кого думали,  не бандиты,  а
местные,  хамышковские,  которых жажда охоты увела в лес,  а потом и сделала
едва ли не убийцами.
     Пленного заставили крикнуть своим,  чтобы сдавались.  В  ответ началась
стрельба.  Озверели. Браконьеры уходили, огрызаясь. Но они не могли уйти. За
лесом шла открытая луговина. Ни укрыться, ни убежать.
     Воистину правда: поднявший руку на зверя уже не задумается поднять руку
и на человека!  Стреляли,  ни на что не надеясь. Был ранен Кожевников. Егеря
тоже поранили еще одного.
     Лишь на опушке, поняв, что дальше хода нет, кто-то из негодяев крикнул:
"Сдаемся!" Но когда Андрей пошел на них,  хлопнули сразу два выстрела,  и он
упал.
     Почему они  так  поступили,  решившись на  хладнокровное убийство?  Акт
отчаяния? Или старые счеты?..
     Браконьеров обезоружили,  заставили нести своих раненых,  а  моего мужа
уложили  на  конные  носилки  и  быстро  направились в  Даховскую,  где  был
фельдшерский пункт.
     Два дня они добирались оттуда до Майкопа.  По-видимому,  Андрей потерял
много крови. Он часто впадал в беспамятство. И даже в больнице, куда вызвали
меня,  он несколько дней не приходил в  себя.  Пуля прошла через правый бок.
Очень опасное ранение и не менее опасная перевозка.
     Вместе со мной дежурили друзья Андрея.  То и дело прибегал Мишанька.  В
эти дни сын как-то сразу повзрослел.

     ...Он поправляется.
     Мы подвозим его в коляске к окну,  Андрей смотрит на близкие горы уже в
глубоком осеннем  убранстве и  горестно вздыхает.  Изредка,  но  с  каким-то
нехорошим постоянством кашляет. Каждый раз это очень мучительно для него.
     Доктор сказал мне:
     - Прежняя жизнь с  разъездами и  с  ночевками у  костра для вашего мужа
полностью исключается.  Только спокойная работа в учреждении.  О заповеднике
придется забыть. Подготовьте его к этой перемене в жизни.
     Легко сказать -  подготовьте.  Всякое свидание мужа с  Шапошниковым,  с
друзьями-егерями  Андрей  начинает и  кончает  вопросами о  зубрах.  Задоров
рисует ему только благополучные картины.  Но я-то знаю: слова Бориса. - ложь
во  спасение.  Недавно  нашли  останки  еще  двух  зубров.  Бросили затею  с
устройством загона.  После ранения Андрея у  всех  опустились руки,  исчезла
уверенность в сохранении последних зверей. Даже у Шапошникова.
     - Поздно,  -  сказал  он  мне.  -  Трагедия любого вида,  оставшегося в
критическом меньшинстве...
     Мне  кажется,  это  понял и  Андрей.  Дела всей его жизни недостало для
преодоления препятствий.
     Когда  я  завела  разговор  о  перемене  места,   он  отнесся  к  моему
предложению с подозрительной апатией,  словно раньше меня все уже решил и на
все согласился.
     - И   Мишаньке  учиться  лучше  в   Краснодаре,   -   добавила  я   для
убедительности.
     Но могла бы и не добавлять. Он согласно кивнул.
     Андрею предложили место в лесном отделе. Согласился без раздумья.
     Перед тем как расстаться с  Майкопом,  мы съездили в Псебай.  Встретили
нас  очень тепло.  Большая толпа жителей сопровождала на  пути  к  церковной
ограде. Там мы положили на могильные плиты родителей бессмертники.
     После этого мы  уехали из  Майкопа.  Проводить нас собрались все егеря.
Запряженная коляска стояла во дворе, мы с Мишанькой сидели в ней, Андрей все
чего-то медлил.
     - Подождите,  -  сказал он  и  пошел в  сарай,  где  тревожно ржала уже
проданная другому человеку Куница.  Я подошла и стала у дверей.  Долгих пять
минут Андрей прощался со своей Куницей, что-то шептал, прислонившись щекой к
конской голове.
     Как она ржала и била копытом,  когда мы выезжали со двора! Андрей сидел
в коляске,  закусив губы и глубоко вздохнув,  попросил свернуть на городское
кладбище. Там мы постояли у могилы Кати и Саши Кухаревичей. Простились...

     Первое  письмо,   полученное  нами  уже  в  Краснодаре,   -  от  Бориса
Артамоновича Задорова.  Не стану приводить его.  Скажу только,  что написано
оно было в самых оптимистических тонах.  "Они еще живы, за двумя я постоянно
слежу, - писал Задоров. - Они зимуют на склоне горы Алоус".
     Письмо датировано июнем 1925 года.
     Осенью,  1927  года  на  горе  Алоус безвестные пастухи застрелили двух
зубров. Об этом узнали через месяц.
     Возможно,  это  были Бойкая и  Рыжий.  Во  всяком случае,  зубров здесь
больше не видели.
     Кавказский подвид  зубра,  пережив своих  беловежских братьев на  шесть
лет, исчез как дикий зверь с лица земли.
     Но  где-то  жили потомки Кавказа,  в  жилах которых текла кровь горного
подвида.


        " * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ * "

        "ЗЕЛЕНЫЕ ЛИСТЫ ИЗ КРАСНОЙ КНИГИ"


                                Глава первая

                     Молчаливый Кавказ. Поиски зубров.
                Сын избирает профессию. Заблуждение егерей.
                  Поездка в родные края. Вести из Москвы.
                        Охотоведческая станция Киша.


        "1"

     Зубров на Кавказе нет. Нет. Нет!
     Но люди,  похоже, не замечали этой потери. Мало ли кого нет после такой
войны!
     Все  так же  ходили егеря по  тропам заповедника,  стараясь охранить от
злых  людей  оставшихся  оленей,   косуль,  туров  и  медведей;  перед  ними
открывались те же красочные просторы альпики,  но тоска по утраченному зубру
не проходила.  Мир казался пустым.  Знали,  что зубров нет, но не мирились с
этим знанием.  А  вдруг?..  Всякий раз,  подымая бинокль,  Борис Задоров или
Алексей Телеусов надеялись на чудо.
     Пожалуй,  самым деятельным искателем зубров в конце двадцатых годов был
Борис Артамонович Задоров.  Он верил в  свою удачу.  Он спал и видел зубров.
Они чудились ему в густой тени пихтарника,  среди скал,  у солонцов - днем и
ночью.  Он  находил старые погрызы на  стволах ильма и  осины,  шел по  едва
приметным следам, видел заросшие чесальные горки, натыкался на кости зубров,
черепа. Все приметы налицо!
     Задоров жил в Майкопе. Молодая жена его с апреля по октябрь видела мужа
едва ли две-три недели.  Уходил он из дома убежденный в удаче,  говорил, что
на этот раз он найдет,  эт-точно,  потому что проникнет в  самое-самое...  А
возвращался потерянный,  с  потухшим взглядом и  сердился,  когда кто-нибудь
заговаривал о зубрах.
     В такие дни он садился писать очередное письмо в Краснодар,  как рапорт
начальству,   хотя  Андрей  Михайлович  Зарецкий  уже   не   был  для  егеря
начальством.
     Побыв неделю дома,  Борис Артамонович скучнел и  вскоре опять исчезал в
горах.
     Хамышки и  дом Алексея Власовича Телеусова были ему по пути,  разговоры
егерей начинались и  кончались зубрами,  они усаживались на бревне у  дома и
молча сидели, прислушиваясь к шорохам близкого леса.
     Телеусов поглаживал пепельно-серую мушкетерскую бородку и думал о своем
друге Зарецком,  который хоть и далеко, а все неотделим от зубров. Вспоминал
он и бычка Кавказа, которого они с Зарецким давно-давно увезли в чужие края,
с  этого самого прибрежного лужка,  что  напротив дома.  А  вдруг у  Кавказа
сохранилось потомство,  если самого уже нет?  Конечно, нет. Ведь быку сейчас
было  бы  больше двадцати пяти  лет.  Ну,  а  если  потомки,  внуки  Кавказа
рассеялись по  белу свету?  Можно выторговать пары две да привезти вот сюда,
на Кишу, где бирюком проводит лето Василий Васильевич Кожевников...
     С  Задоровым он  этими фантастическими планами не делился,  поскольку и
сам не  очень верил в  них.  Был бы Андрей Михайлович при деле,  тогда можно
попытаться...  От него редко залетает письмецо.  Справится о  здоровье,  два
слова о себе,  поклон от Дануты Францевны...  О зубрах не вспоминает, больно
ему вспоминать. Чуть не вся жизнь им отдана.
     А  Борис  Артамонович сидел рядом,  покуривал и  размышлял,  какими еще
тропами пройти? Он не проникал памятью в далекое прошлое, находясь во власти
одного устремления - отыскать уцелевших зубров. А вдруг они перевалили через
хребет и  затаились в  пихтовых лесах у  озера Кардывача?  Именно там в 1925
году браконьеры убили зубра.
     Уговаривать старого егеря он воздерживался.  Два раза они ходили вместе
с  Телеусовым.  Облазили Кишу,  Бамбак и Агише,  а во второй -  сопровождали
ученых из Москвы,  которые тоже приехали искать. Тогда с ними был и знакомый
Филатов, потом еще один профессор, по фамилии Розанов. Вместе с заместителем
Шапошникова по  науке  Александром Гунали  они  исходили заповедник вдоль  и
поперек.  Ничего не нашли,  но с десяток волков постреляли,  их расплодилось
так много, что людей не боялись.
     - Слышь,  Власович,  что  мне  Шапошников сказывал?  -  Задоров щелчком
отбросил цигарку.  -  Говорит,  что  к  ним запрос пришел,  чтобы продали за
границу несколько наших зубров.
     - А то не знают... - начал было Телеусов. - Кто такие?
     - Есть  Международное общество сохранения зубров.  Всех  зубров,  какие
живы,  записали в  книги  и  глаз  не  сводят.  Эт-так  Христофор Георгиевич
сказывал.  Президент того  общества,  по  фамилии Примель,  послал  письмо в
Москву. Ему ответили, что на Кавказе зубров нету. А я вот не верю!
     Телеусов промолчал.  Он  опять подумал о  быке Кавказе и  его потомках.
Если всех зубров записали, то уж и этих потомков не обошли. Как бы узнать?
     И вдруг неожиданно сказал:
     - А я,  пожалуй, составлю тебе компанию, Борис. Вдвоях-то веселей. Куда
ты надумал иттить?
     - Начнем с лагеря Исаева. И до Березовой, до Сочинки.
     Прежде  чем  лечь,  Алексей  Власович  продиктовал  Задорову  письмо  в
Краснодар,  Андрею Михайловичу Зарецкому,  с  просьбой узнать,  что там этот
Примель -  или как его?  - в самом деле записывает зубров по всей Европе или
нет?  А  если записал,  то  не  нашлось ли  сыновей или  внуков Кавказа,  их
крестника,  пойманного,  если Андрей Михайлович еще не забыл,  в одна тысяча
девятьсот девятом году на Кише...


        "2"

     Тяжелое ранение, затяжная болезнь и отлучение по этим причинам от дела,
с которым Зарецкий связал лучшие годы своей жизни,  -  все оставило глубокие
шрамы в его душе.  Он не слишком замечал перемены в своей внешности,  как не
замечаем мы  все,  старея  и  меняясь,  потому что  ежедневно видим  себя  в
зеркале,  а  постепенность скрашивает и  не  такое.  Данута не имела желания
говорить на эту тему.
     Старели,  жили тихо, оба работали и все житейские неприятности с лихвой
перекрывали взаимной любовью и заботой, которая отмечает удачные семьи.
     У  них  рос  сынок,   он  повторял  их  самих  в  юности.   Достаточное
вознаграждение за старость.
     Трехоконный дом их стоял недалеко от кубанского затона,  длинной петлей
завернувшего на городскую окраину у старого казачьего укрепления, где теперь
была больница и здание бывшего городского головы.
     Из  двух окон дома и  с  террасы на западной стороне открывался хороший
вид.  Берег круто падал,  внизу зеленели сады, а поверх их виднелся заречный
простор. Когда заходило солнце, на том краю степи рельефно возникали горы.
     Андрей Михайлович мог  часами смотреть на  голубой Кавказ,  где  провел
счастливые годы своей жизни.  Лицо его  с  высоким лбом,  на  который падала
прядка белых волос,  выражало в такие минуты отчаянную тоску.  Он никогда не
жаловался,  ничего не  говорил жене,  но она все замечала и  тоже переживала
тайную печаль мужа. Город так и не заменил им лесных уголков Кавказа.
     Письма Бориса Артамоновича он  читал  по  многу  раз.  Как  и  Задоров,
надеялся в душе, что зубры отыщутся.
     С великой надеждой встречал у себя Шапошникова, чаще других посещающего
город.  Усадив гостя, он прежде всего просил: "Рассказывайте..." - и слушал,
не  сводя глаз с  директора.  Все  знал,  что происходило в  заповеднике.  К
сожалению,  дела там шли не блистательно.  Оправдания,  конечно, находились.
Страна залечивала военные раны,  планы  развития только намечались,  денег и
сил не хватало. Заповедник во всем ощущал нехватку. Ну что такое для трехсот
тысяч гектаров семнадцать лесных сторожей, как теперь именовались егеря? Мог
ли  этот  "полувзвод" всерьез бороться с  незаконной охотой,  поддерживать в
порядке кордоны, тропы и дороги, учитывать дикого зверя?
     Когда  пришло  письмо  из  Хамышков,  в  доме  Зарецких как  раз  сидел
Шапошников -  старый,  хмуро насупившийся и  раздраженный.  Отпив два глотка
крепкого чая, он как-то очень резко отодвинул чашку и сердито сказал:
     - Не  могу  спокойно говорить с  ними!  Доводы -  как  о  стенку горох!
Неизлечимая глухота, когда дело идет об охране природы.
     Директор только что  пришел из  областного Совета,  где  "деловые люди"
высказали ему очередное неудовольствие работой заповедника:  почему директор
сам не находит денег для охраны,  не проявляет хозяйственной инициативы,  не
продает населению лес, дранку, сено, не сдает в аренду выпасы.
     - И  это  твердят мне  работники Главприроды!  -  возмущенно выкрикивал
Шапошников за столом.  - Я настаиваю на развитии науки в заповеднике, толкую
о  неприкосновенности  его  богатств,  об  охране,  устройстве  станций  для
студентов и ученых,  а мне вбивают:  пили лес,  продавай дранку, сдавай луга
для скота.  Черт знает что!  Уйду я,  Михайлович,  не могу. Согласиться, что
заповедник -  источник материальной выгоды?  Это  прежде всего  эталон дикой
природы, лаборатория для ученых!
     - Да-да,  -  Зарецкий согласно кивал. - В декрете Совнаркома еще в 1921
году  прямо  записано:  земли под  заповедниками и  национальными парками не
могут быть обращены под  обработку или  разработку естественных богатств без
разрешения народного комиссара просвещения...
     - Знай  свое  твердят:  власть  на  местах!  Областной межведомственный
комитет  по  охране  природы не  в  силах  противостоять нажиму  станичных и
адыгейских общин.  Они  требуют выпасов на  заповедной территории.  Станицам
нужен лес,  пихта,  она тоже в  заповеднике.  Менять границы?  Да сколько же
можно? Уже меняли!
     Шапошников крупно вышагивал из угла в угол, по-стариковски горбясь.
     - А что зубры? - спросил Зарецкий. - Теплится надежда...
     Директор как-то странно посмотрел на него. Разве не знает?
     Он   остановился  у   открытого   окна.   За   Кубанью   синели   горы,
маняще-таинственные,   далекие,   сказочные.   Постояв   так   и   несколько
успокоившись, Христофор Георгиевич сказал, не отрывая глаз от зубчатых гор:
     - Уйду  я.  Нету  моих  сил.  Но  без  борьбы  сохранить заповедник для
потомков нельзя. Устал я от этой борьбы. Или уже старость?..
     - У меня письмо от наших егерей.  Хотите,  прочитаю? Интересное письмо,
новая мысль.
     Шапошников подвинул к себе остывший чай,  большими ладонями обнял чашку
и не шелохнулся, пока Зарецкий не кончил читать. Спросил:
     - Телеусов сочинил?
     - Писал Задоров. Но мысль Телеусова.
     - А  что?  -  Директор откинулся на  спинку  стула.  -  Идея  носится в
воздухе.   Я   напишу   Григорию   Александровичу  Кожевникову,   профессору
Московского университета, думаю сообщит о быке Кавказе и его потомстве. Если
говорить о  восстановлении стада,  то  нам  нужны зубры только с  кавказской
кровью, потомки Кавказа. Вот проблема, а?
     Он повеселел.  Еще поговорили.  К ним присоединилась Данута.  Вспомнили
Псебай, Майкоп, Кишу.
     - А где же Мишанька? - спросил гость. - Давно не видел добра молодца.
     - Время,  время,  -  вздохнула Данута.  -  Имя  Мишанька к  нему уже не
подходит.  Теперь Миша,  Михаил.  Закончил десятилетку,  проводили в Москву.
Бредил университетом.  Одно на  уме:  работать со зверями.  Волнуемся,  ждем
вестей.
     Данута быстро поднялась, вернулась с фотографией.
     - Вот какой, гляньте! - с гордостью произнесла она.
     На  директора с  фотографии смотрел...  молодой Андрей того счастливого
для  него года,  когда он  встретил Дануту.  Так походил на  отца!  Крепкий,
белолицый,  голубоглазый,  со  взглядом мягким  и  мужественным,  готовый  к
деятельности.
     - Вылитый отец, - подсказала Данута.
     - Ну,  и  от мамы кое-что,  -  поправил гость.  -  Ласковые ваши глаза,
Данута Францевна.  Итак,  зоолог?  Пожелаем ему удачи!  Вдруг продолжит наше
дело, а?..


        "3"

     Экзаменовал   поступающих   сам   Григорий   Александрович  Кожевников,
профессор удивительно благожелательный,  наделенный