лок. Мне объявили, что теперь я  произведен
на время в члены Клуба Шестифутовых верзил - спортивного сообщества  мо-
лодых людей из высшего  света,  которые  частенько  удостаивают  "Привал
охотников" своим присутствием. Они сказали мне, что я застал их во время
"ночного бдения", которому предшествовало дневное пешее хождение за  со-
рок миль, и что к полуденной церковной службе, кажется,  в  Коллингвуде,
если мне не изменяет память, все они будут "свеженькие,  как  огурчики".
Услыхав это, я чуть было не рассмеялся, но почел  за  благо  сдержаться.
Ибо, хотя мерилом для них и служили шесть футов росту, все  они  намного
его превышали - и, глядя на них снизу вверх, я вдруг  почувствовал  себя
маленьким мальчиком, который не знает, чего ждать от эдаких  верзил.  Но
они хотя и были сильно на взводе, нрава оказались  весьма  добродушного.
Хозяин
   "Привала охотников" и все слуги давным-давно спали. То  ли  они  были
наделены этим даром от природы, то ли привыкли и  притерпелись,  но  под
невообразимый шум и гам, заполнивший весь дом, они  безмятежно  почивали
на кухне, улегшись в ряд, недвижные, точно египетские  мумии,  и  только
мерный храп не смолкал ни на минуту, будто гудение волынки. И вот верзи-
лы ворвались в их сонное царство, пересчитали койки и  спящих,  а  потом
предложили мне улечься в постель к одной из служанок  либо  согнать  ка-
кую-нибудь с постели, чтобы освободить для меня место; при этом они  по-
минутно натыкались на стулья и подняли такой грохот, что разбудили бы  и
мертвых. Всю эту сцену освещал, но теперь уже двумя свечами, истекавшими
салом, тот же молодой факельщик, и он быстро начал походить на  занесен-
ного снегом путника. Наконец ложе для меня было найдено,  мокрая  одежда
развешана перед огнем в зале, и, к величайшему моему облегчению,  я  ос-
тался один.
   Проснулся я часов в девять утра, оттого что солнце било мне  прямо  в
глаза. На мой зов явился хозяин, принес мою высушенную  и  даже  недурно
вычищенную одежду и сообщил приятную весть: Шестифутовые наконец  угомо-
нились и теперь отсыпаются после бурно проведенной ночи. Сперва я не мог
понять, где же они все разместились, но, бродя по саду в ожидании  завт-
рака, случайно наткнулся на большой сарай и заглянул туда: в куче соломы
там и сям виднелись багровые физиономии, словно сливы в пудинге.
   - Уж и покуролесили они прошлой ночью! - сообщила здоровенная,  муже-
подобная служанка, которая принесла мне кашу и посоветовала кушать, пока
не остыла. - Но вы не думайте, парни они славные и ничего худого  никому
не делают. Вот только как быть с сюртуком Форби Форбса, ума не  приложу,
- прибавила она со вздохом, - теперь его нипочем не отчистить.
   Помяв, что Форбс и есть факельщик, я тоже про себя вздохнул.
   Когда я вновь вышел на дорогу, утро было отличное: солнце так и  сия-
ло, в воздухе пахло весной, прямо как в апреле или в мае, и в рощах  за-
ливались какие-то бесшабашные пичуги. В то удивительное утро мне о  мно-
гом надобно было подумать и за многое возблагодарить судьбу;  и  все  же
сердце мое стучало тревожно. Войти в Эдинбург при ярком свете  дня  было
для меня все равно, что в полный рост шагать прямиком на вражескую бата-
рею: каждый встречный будет для меня не менее опасен, чем дуло  пистоле-
та. И мне вдруг пришло на мысль, что я, бы меньше бросался в глаза,  до-
будь я себе хоть какого-нибудь спутника.
   Возле самого Мерчистона мне посчастливилось заметить господина весьма
солидной комплекции в платье тонкого черного сукна и в гамашах, который,
согнувшись в три погибели, разглядывал какой-то камень в стене. Уж,  ко-
нечно, я не упустил желанного случая и,  подойдя  поближе,  осведомился,
что интересного он тут нашел.
   Джентльмен поднял голову, и оказалось, что лицо у него под стать  его
широкой спине.
   - Понимаете, сэр, стою и диву даюсь, до чего же я глуп: хожу мимо всю
свою жизнь, каждую неделю - разумеется, в хорошую погоду - и ни разу  не
приметил этого камня! - И толстяк легонько постучал по камню крепкой ду-
бовой тростью.
   Я взглянул. Камень был вставлен в стену меж другими как-то  боком,  и
на нем ясно виднелись следы геральдических знаков. И меня вдруг осенило:
джентльмен этот с виду в точности таков, каким Флора описала мне мистера
Робби, если же он притом еще и знаток фамильных гербов, то,  несомненно,
это Робби и есть. А ведь что может быть удачнее, нежели  случайное  зна-
комство с человеком, которого я непременно должен разыскать на другой же
день, чтобы поведать ему о гуртовщиках, и которому мне во что бы  то  ни
стало надобно прийтись по душе!
   Я тоже склонился над камнем.
   - Шеврон на трех рыбах? - сказал я задумчиво. - Похоже на герб Дугла-
сов, не правда ли?
   - Вот именно, сэр, вы совершенно правы. Как две капли воды похоже  на
герб Дугласов; впрочем, тут все так сбито и обломано, да  и  краски  так
выцвели, что я не решился бы это утверждать. Но позвольте мне  высказать
свое удивление, сэр: ныне, когда культура день ото дня падает все  ниже,
редко встретишь подобную осведомленность!
   - Видите ли, образованием своим я обязан наставнику  моей  юности,  -
отвечал я, - то был пожилой джентльмен, друг нашей семьи и,  можно  ска-
зать, мой опекун, но с той поры я многое позабыл. Ради бога, не подумай-
те, сэр, что я стремлюсь показаться знатоком, я всего лишь  невежествен-
ный любитель.
   - Что ж, скромность украшает и знатоков, - любезно возразил мой новый
знакомец.
   Коротко говоря, дальше мы двинулись вдвоем и, весьма  дружески  бесе-
дуя, прошли остаток проселочной дороги, предместья нового города и всту-
пили на его улицы, безлюдные, тихие, точно вымершие. Лавки были закрыты,
ни извозчиков, ни экипажей, одни кошки  опрометью  носились  по  залитой
солнцем старой мостовой; наши голоса и шаги  гулко  отдавались  от  стен
молчаливых домов. Вот оно, престранное завершение бурной деятельности, в
которой Эдинбург пребывал всю неделю и которая неуклонно нарастала  день
ото дня, подобно морскому приливу; то был апофеоз воскресенья, и,  приз-
наюсь, картина была величественная, хоть и на редкость унылая. Не всякий
религиозный обряд производит столь глубокое впечатление. Итак, мы шли  и
разговаривали в совершенном одиночестве, как вдруг во всем городе зазво-
нили колокола и улицы мгновенно заполнились благочестивыми  прихожанами,
спешащими в церковь.
   - Вот и колокола, - сказал мой спутник. - Вы человек приезжий, сэр, а
посему позвольте предложить вам мою скамью в церкви. Быть может,  вы  не
знакомы с нашими шотландскими богослужениями; тогда я покажу вам  в  мо-
литвеннике, какие нынче будут псалмы. Я прихожанин храма Святой Девы,  а
наш пастырь, доктор богословия, преподобный Генри Грей, - один из лучших
проповедников в городе.
   Это предложение повергло меня в ужас. Я вовсе не  собирался  идти  на
такой риск. На улице мимо нас пройдут десятки людей, кое-кто,  возможно,
разок на меня оглянется, но и только; если же  я  просижу  на  церковной
скамье долгую службу, на меня посмотрят и в третий и в четвертый раз и в
конце концов признают. Довольно случайного поворота головы, чтобы  прив-
лечь внимание людей. "Кто бы это мог быть? - спросят они себя. - До чего
знакомое лицо". И так как в церкви думать решительно не о чем, меня ста-
нут разглядывать и еще до конца богослужения припомнят, кто я такой.  Но
будь что будет! Я поблагодарил моего нового друга за любезность и покор-
но пошел за ним.
   Мы направились в северо-восточную часть города, где в живописном  но-
вом предместье стояла недавно построенная просторная И красивая церковь.
И вскоре я уже восседал на скамье рядом с моим добрым  самаритянином,  и
на меня глядели словно бы с угрозой все многочисленные прихожане  храма.
Сперва я непрестанно думал об опасности и сидел как на иголках,  но  по-
немногу уверился, что страшиться нечего, ибо, видно,  служба  так  и  не
оживится арестом французского шпиона, и принялся усердно слушать  пропо-
ведь преподобного Генри Грея.
   Но и это испытание кончилось, мы вышли из церкви,  и  моего  спутника
окружила толпа друзей и знакомых; я с радостью услышал, что они называли
его, как я и предполагал, мистером Робби.
   Лишь только мы вновь остались одни, я поклонился и спросил:
   - Мистер Робби, если не ошибаюсь?
   - Он самый, сэр, - отвечал этот достойный джентльмен.
   - И, кажется, адвокат?
   - Присяжный стряпчий его величества, к вашим услугам.
   - Сама судьба нас свела! - воскликнул я. - У меня с  собою  карточка,
адресованная вам. Ее вручил мне поверенный  нашего  семейства.  Когда  я
уезжал, он на прощание просил меня передать вам низкий поклон и  выразил
надежду, что вы извините ему такой неположенный способ представить  меня
вам.
   И я подал ему листок мистера Роумена.
   - А-а, старый друг Дэниел, - сказал Робби. - И как  же  поживает  мой
старый друг?
   Я заверил его, что мистер Роумен находится в добром здравии.
   - Да, вот уж поистине прихоть случая, - продолжал мистер Робби. -  Но
поскольку знакомство наше состоялось, чем я весьма польщен, давайте,  не
откладывая, его закрепим.  Позвольте  пригласить  вас  перекусить  перед
дневною проповедью в храме и распить бутылочку моего излюбленного  вина,
а если никто нам не помешает, потихоньку  побеседуем  о  гербах,  мистер
Дьюси. (Я еще прежде назвался этим именем в тщетной надежде, что в ответ
и он назовет себя.)
   - Прошу прощения, сэр, должен ли я  понять  ваше  предложение  в  том
смысле, что вы приглашаете меня к себе в дом? - спросил я.
   - Именно это я и пытался сделать, - отвечал адвокат. - Город наш сла-
вится гостеприимством, и я желал бы, чтобы вы вкусили от моего радушия.
   - Мистер Робби, я искренне надеюсь им насладиться, но только  не  те-
перь, - сказал я. - Прошу вас, поймите  меня  правильно.  Дело,  которое
привело меня в Эдинбург, не совсем обычного свойства. Сначала выслушайте
мою историю, ибо иначе меня будет мучить мысль, будто я обманом втерся к
вам в дом.
   - Ну что ж, - сказал Робби, несколько суше прежнего. - Будь  по-ваше-
му, хотя говорите  вы  так,  что  можно  подумать,  будто  вы  совершили
убийство. Теряю на этом только я: мне придется обедать в  одиночестве  -
что весьма пагубно для человека моих привычек,  -  удовольствоваться,  я
пинтой разливного кларета и ожидать беседы с вами. Однако о вашем  деле:
ежели оно и вправду столь необычно, оно, вероятно, не терпит отлагатель-
ства?
   - Должен признаться, сэр, дело крайне спешное.
   - В таком случае встретимся завтра, скажем, в половине девятого утра,
- предложил мистер Робби, - и я надеюсь, когда вы выполните свою  миссию
и успокоитесь - а ваше к этому отношение делает вам честь, - вы  все  же
разделите со мной временно отложенную  трапезу  и  разопьете  бутылочку.
Есть у вас мой адрес? - прибавил он и дал мне его, а мне только  того  и
надобно было.
   Наконец где-то возле Йорк-Плейс мы учтивейшим образом  распростились,
и сквозь толпы народу, возвращавшегося из церкви, я стал  пробираться  к
себе на Сент-Джеймс-сквер.
   Я дошел почти до самого дома и тут нагнал мою  квартирную  хозяйку  в
невообразимо строгом и чопорном наряде, которая влекла за собою не  кого
иного, как Роули; на шляпе у него красовалась кокарда, а сапоги  были  с
элегантными отворотами. Впрочем, говоря, что миссис Макрэнкин влекла его
за собою, я несколько преувеличил; напротив того, это он с неподражаемым
достоинством вел ее под руку. Втихомолку улыбаясь, я поднялся  вслед  за
ними по лестнице.
   Увидев меня, оба поспешили со мною поздороваться, и миссис  Макрэнкин
тот же час осведомилась, где я был. Я хвастливо отвечал, что посетил та-
кую-то церковь и слушал такого-то проповедника, по своему невежеству на-
деясь возвысить себя в ее глазах. Но она не замедлила меня разубедить. В
нраве жителей Шотландии есть такие извивы и хитросплетен-ия, которых че-
ловеку пришлому не только не понять, но и не  разглядеть:  он  постоянно
ходит меж пороховых бочек, и лучше всего ему сразу  сдаться  на  милость
победителя. "Вот я весь тут в твоей власти" - как гласит стих из любимо-
го псалма миссис Макрэнкин.
   Она презрительно фыркнула; ошибиться  в  значении  этого  звука  было
столь же невозможно, как изобразить его на бумаге, и я мигом прибегнул к
упомянутому выше стратегическому маневру.
   - Не забывайте, что я человек пришлый, - промолвил я.  -  И  ежели  я
сделал что-нибудь не так, сударыня, то единственно по невежеству.  Нынче
же вечером, ежели вы соблаговолите взять меня  с  собою,  я  буду  иметь
честь сопровождать вас в вашу церковь.
   Но успокоить миссис Макрэнкин оказалось не такто просто, и она удали-
лась в свои комнаты, ворча что - то себе под нос.
   - Итак, Роули, ты тоже был в церкви? - спросил я.
   - С вашего позволения, сэр, - сказал он.
   - Что ж, значит, нам обоим равно не повезло, - заметил я. - И как  же
ты справился с шотландским богослужением?
   - Да что, сэр, трудновато пришлось, чуть вовсе не осрамился, -  отве-
чал Роули. - Не пойму даже, с чего бы  это,  но,  сдается  мне,  тут  уж
больно все переменилось со времен Уильяма Уоллеса. Ну и  чудная  же  эта
церковь, куда она меня водила, мистер Энн! Прямо диву даюсь, как я выси-
дел всю службу до конца, может, потому, что она мне то и дело совала ле-
денцы. Она ведь добрая душа, наша хозяйка, хоть и  налетит  другой  раз,
что твой коршун, и уж больно беспокойная, а только, право слово,  мистер
Энн, она это все не со зла. Да вот нынче утром как напустится  на  меня,
прямо беда! Понимаете, вчера она меня позвала ужинать, а я, сэр, с ваше-
го позволения, осмелился да и сыграл ей песенку-другую на  флажолете,  и
она ничего, вроде даже довольна была. Ну вот, я утром-то  нынче  и  стал
потихоньку наигрывать сам себе, а она как взовьется, да как закричит  на
меня, да все попрекает и попрекает, дескать, нынче воскресенье!
   - Видишь ли, Роули, они тут все немного не в себе, и нам  надобно  им
угождать, - сказал я. - Смотри же, не ссорься с миссис Макрэнкин, а пуще
всего остерегайся с ней спорить, не то будет худо. Что она тебе ни  ска-
жет, ты знай кланяйся да тверди: "Как вам будет угодно,  сударыня"  либо
"Прошу прощения, сударыня". И еще вот  что:  мне  тебя,  конечно,  очень
жаль, но придется тебе и к вечерней службе с ней сходить. Ничего не  по-
делаешь, мой милый, это наш долг.
   Как я и ожидал, с первым звуком вечернего колокола к нам явилась мис-
сис Макрэнкин, чтобы препроводить нас в церковь; я вскочил  и  с  готов-
ностью предложил ей руку. Роули поплелся следом. Я уже начинал привыкать
к опасностям моего пребывания в Эдинбурге, и мне показалось даже  забав-
ным предстать перед новой паствой в новой церкви. Правда, к концу службы
я не забавлялся более, ибо  если  поутру  преподобный  доктор  Грей  был
весьма многоречив, то мистер Маккроу оказался еще куда многоречивой,  да
притом говорил сумбурно и невразумительно, и проповедь его  состояла  из
одних лишь нападок на все иные вероисповедания, включая и  мое;  поэтому
меня клонило ко сну, и я несколько  оживлялся  лишь,  когда  проповедник
позволял себе открытые оскорбления в адрес инаковерующих. Словом, я  изо
всей мочи таращил глаза и время от времени колол Роули булавкой  в  бок,
чтобы и он не задремал, так что оба мы с  грехом  пополам  высидели  всю
службу до конца.
   Миссис Макрэнкин была совсем покорена нашим "благочестием",  но,  бо-
юсь, в этом не последнюю роль сыграли соображения земного толка.  Прежде
всего ей лестно было шествовать в церковь об руку с  элегантным  молодым
джентльменом, да еще в сопровождении щеголеватого слуги  с  кокардой  на
шляпе. Это явствовало из того, как она хлопотала  вокруг  нас,  указывая
нам в молитвеннике нужные места, шепотом сообщила мне имя  проповедника,
совала мятные конфетки - я немедля передавал их Роули, - и поминутно ук-
радкой поглядывала по сторонам, чтобы убедиться, что на нас смотрят. Ро-
ули был недурен собой, и я тоже не совсем урод, да простит мне  читатель
такую нескромность. Если сами вы уже не молоды,  как  светлеет  комната,
как озаряется все вокруг, едва вашему взору предстанут юность,  изящест-
во, здоровье и миловидность! Вам уже нет в них никакой  корысти,  вы  не
стремитесь ими завладеть даже для вашего сына, и, однако же,  с  улыбкой
ими любуетесь, и при одном воспоминании о таких минутах  вновь  невольно
улыбаетесь. Попробуйте испытать это или хоть вспомнить - и не улыбнуться
от  безграничного,  сокровенного  и  притом  вполне  бескорыстного  удо-
вольствия! Вот такое чувство и владело нашей почтенной миссис Макрэнкин,
или уж я вовсе не понимаю женщин. Вопервых, она шла в церковь  в  сопро-
вождении слуги с кокардой; во-вторых, дом ее осветился присутствием двух
красивых представителей сильного пола, которые всегда  учтиво  и  уважи-
тельно с нею обходились и никогда не вступали в спор.
   Такие чувства надобно было поощрять, и потому по пути домой из церкви
(если это можно назвать церковью) я пустил в ход самую коварную  уловку,
чтобы еще сильней воспламенить ее интерес к нам: я доверив ей свою  сер-
дечную тайну. Стоило мне заикнуться о юной леди, которой  я  отдал  свое
сердце, как миссис Макрэнкин обратила на меня взор, исполненный устраша-
ющей серьезности.
   - Она хороша собой? - спросила сия достойная особа.
   Я от всей души заверил ее в этом.
   - А какой она веры? - последовал новый вопрос, и от  неожиданности  я
совсем оторопел.
   - Право, не знаю, сударыня, я как-то не спрашивал! - воскликнул я.  -
Знаю лишь, что она истинная христианка, и этого мне довольно.
   - Да, но тверда ли она в своей вере? - со вздохом  произнесла  миссис
Макрэнкин. - Ведь истинные христиане  есть  во  всяком  вероисповедании.
Встречаются они и среди макглашанитов, есть и среди гласситов, а сколько
их среди макмилланитов, и даже в англиканской церкви найдутся.
   - Я знавал даже иных весьма благочестивых католиков, если  уж  на  то
пошло! - подхватил я.
   - Мистер Дьюси, постыдитесь, сэр! - воскликнула миссис Макрэнкин.
   - Помилуйте, сударыня! Я ведь только... - начал было я.
   - Не годится шутить в серьезных делах, - наставительно  молвила  она,
не дав мне даже договорить.
   Вообще же, когда я рассказывал ей про нашу с Флорой любовь то  немно-
гое, что счел нужным рассказать, она чуть ли не облизывалась, точно кош-
ка перед горшком со сметаной, и, как ни странно - вот что значит  пылкое
чувство! - мне и самому было столь же приятно излить свою  любовь  перед
этой твердокаменной слушательницей. Меж нами сразу же образовались креп-
кие узы: с той минуты мы точно спаялись в единую семью, и мне не  стоило
никакого труда уговорить миссис Макрэнкин откушать с нами чаю  и  сидеть
при этом во главе стола. Престранная  это  получилась  компания:  миссис
Макрэнкин, Роули и виконт Энн! Но я согласен с  апостолом,  если  только
слегка изменить его изречение "Все - женщинам! ". И пусть  в  тот  день,
когда я не смогу более угодить даме, меня удавят моим собственным  галс-
туком!
 
 
   ГЛАВА XXVIII
   ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПОНЕДЕЛЬНИК. ВЕЧЕР У МИСТЕРА РОББИ
 
   На другое утро, ровно в половине девятого, я уже звонил у дверей  ад-
вокатской конторы на Касл-стрит, где ждал меня мистер Робби;  он  удобно
расположился за письменным столом; по стенам его кабинета сверху  донизу
тянулись полки, уставленные зелеными папками с делами.  Поздоровался  он
со мною, как со старинным другом.
   - Слушаю вас, сэр, слушаю, - сказал он. - Это все  равно,  что  рвать
зуб, и я, ваш дантист, обещаю вам, что операция пройдет безболезненно.
   - Позвольте мне в этом усомниться, мистер Робби, - возразил я,  пожи-
мая ему руку. - Но по крайности постараюсь не отнять у вас ни одной лиш-
ней минуты.
   Пришлось мне сознаться в том, что я бродил с двумя гуртовщиками и  их
стадом, что прикрывался вымышленным именем, что убил или смертельно  ра-
нил человека в драке и допустил, чтобы двое ни в чем не  повинных  людей
просидели немалое