бийства,
непременно прибегают к различным уловкам для своего оправдания  и  пускаются
на всякие хитрости, лишь бы спасти свою жизнь. А Гито  даже и не приходилось
прямо лгать  -- он  только  преувеличивал  как  свое  безумие,  так  и  свои
мрачно-горделивые    религиозные   представления,    натолкнувшие   его   на
преступление. Свойственную же ему сварливость он выказывал на суде  даже как
будто  помимо своего желания, так как нападал  и на тех, кто  доказывал  его
психическое  расстройство,  и  на  тех,  кто  опровергал его. Самых  горячих
сторонников   своих  он  оскорблял  непозволительным   образом,  называя  их
дураками,  невеждами и пр. Адвокату своему (Сковилю) Гито прямо  сказал: "Ты
такой  же сумасшедший, как и я". Доставалось также  и  присяжным, хотя их-то
именно и следовало расположить в свою пользу.
     Когда   обвинитель   указал   на   испорченность   Гито   в   отношении
нравственности, тот возразил ему на это: "Я всегда был хорошим христианином;
если  я нарушил  супружескую верность с целью отделаться от женщины, которую
не  любил, и задолжал несколько сот долларов, то подобные факты нисколько не
вредят  моему  доброму имени".  Эти слова доказывают  смутность нравственных
понятий подсудимого.
     Тут  же  на суде выяснилось, до какой степени было развито у Гито чисто
бешеное тщеславие.  Так, он, точно какой-нибудь  знатный  барин, с важностью
объявил присяжным, в какие именно дни у него бывает прием посетителей: кроме
того,  он  не  раз  высказывал  перед  публикой  такие вещи,  которые только
усиливали раздражение против него, например,  что  на  Рождество  он получил
отличный  обед и  множество цветов и фруктов,  присланных ему дамами,  что в
следующие  дни посыльный  доставил ему до 800 писем, что некоторые  дамы  из
высшего общества просили у него автограф, называя его великим  человеком, но
он остался  к  этому равнодушен,  наконец,  что ему  присланы деньги,  около
тысячи долларов... Вероятно, кто-нибудь просто подшутил над  ним, а он  этим
хвастался!!!
     Когда  на  суде  стали  разбирать  сочинение Гито  "Книга  истины",  он
вскричал: "Это есть результат божественного вдохновения" и пришел в страшную
ярость, когда ему  указали на позаимствования из статьи  одного автора, тоже
маттоида. В числе других  курьезов  любопытно признание Гито, что он нарочно
купил пистолет с ручкой из  слоновой кости, хотя  и стоивший дороже, так как
знал,  что его станут  показывать публике.  Немногие врачи, признавшие  Гито
душевнобольным, указывали  в числе  других признаков ненормальности и на его
почерк, совершенно сходный с теми образцами почерка графоманов, которые были
приведены мною  в  "Архиве  психиатрии". Вот  как он подписывался:  (см.рис.
lombrozo_geni_10.gif)



     Многие из  врачей  психиатров,  положительно отрицавших  помешательство
Гито, сделали это, конечно, на том основании, что  у  него не замечалось той
классической   формы   безумия,   которая   выражается   резко-определенными
признаками,  а  была лишь  промежуточная,  свойственная  мат-тоидам, степень
душевного  расстройства  с  примесью  религиозной  и  горделивой  мономании,
затемненной, однако, склонностью  к  плутовству, так редко  встречающейся  у
помешанных  в полном смысле слова  и так часто у маттоидов. Этой склонностью
Гито  обладал в такой сильной степени, что она ни на минуту  не изменила ему
как  в  течение всей  его  предыдущей  жизни  авантюриста,  так  и во  время
процесса, что,  конечно,  могло ввести врачей в  заблуждение при  постановке
диагноза.
     Действительно, нельзя не  изумляться находчивости  и сообразительности,
обнаруженным Гито на суде. Когда  эксперт  Диамонд  сказал, что для  решения
вопроса о том, страдает ли  известный субъект умопомешательством, необходимо
очень  долго  наблюдать  за  ним  и что сам он  слишком  недостаточно изучал
душевные болезни, чтобы ответить  на этот  вопрос, не  рискуя  ошибиться, --
обвиняемый  тотчас же заметил ему: "Это самое лучшее из всего, что  вы здесь
говорили".  Когда  после  указания  Гито  на   божественное  заступничество,
сохранившее его от повешения и  расстреляния, его спросили,  рассчитывает ли
он  и  впоследствии  избавиться  от смертной казни,  он отказался  отвечать.
Умопомешательство свое  он сначала отрицал, а потом начал настаивать на нем;
но  убедившись, что  то  и  другое невыгодно для него,  стал избегать прямых
ответов   и  наконец  объявил,   что  предоставляет  решение  этого  вопроса
экспертам.  На замечание,  что подсудимый не убил бы  Гарфильда, если бы тот
назначил его  консулом, он возразил:  "Нет, убил бы во всяком  случае", хотя
раньше  говорил  противное.  Мошеннические  и  безнравственные проделки свои
Гито,  как  мы уже видели,  считал  не заслуживающими внимания пустяками,  а
когда  ему  указали на сделанные  им  долги,  то  он,  нимало  не  смущаясь,
воспользовался этим, чтобы  подразнить  председателя,  над которым постоянно
издевался, и сказал  ему: "Я открыто просил денег у первого встречного, и он
давал мне, если мог. Когда  вам будут нужны деньги, вы также можете занять у
меня".
     Основываясь   на  том  факте,  что  Гито  выказал  большую  ловкость  и
корыстолюбие, когда из  тюрьмы написал  Камерону письмо с просьбой  прислать
100   долларов,  причем  доказывал,  что   имеет  право  на  вознаграждение,
пожертвовав собою  для его  партии,  эксперт Календер отрицал  в  подсудимом
всякое  умственное  расстройство.  "Это  письмо,  --  сказал  он,  -- служит
несомненным доказательством здравомыслия  Гито, так как  он выказывает в нем
не  только  большую сообразительность  при  выборе лица,  у которого  просит
денег,  но  и  уменье  подкрепить  свою  просьбу  вескими  аргументами". Но,
по-моему,  ни  эта  расчетливость,  ни  прежние  мошеннические  проделки  не
опровергают умопомешательства Гито. В своем журнале "Архив психиатрии" я уже
доказал вместе  с Альбертотти и Перотти, как  часто психическое расстройство
встречается именно  у мошенников и проявляется не во время суда только, но и
гораздо  раньше, пример чего мы, впрочем,  уже видели в  Детомази.  Уловки и
хитрости, употребляемые такими субъектами во время судебного разбирательства
всего  чаще  во  вред  себе,  я,  напротив, объясню  именно тем, что  у  них
склонность к  притворству  не сдерживается рассудком и что вследствие  своей
ненормальности они чувствуют и рассуждают обо всем  иначе,  нежели  здоровые
люди.  К   тому  же  разряду   явлений  относится  замечаемая  у  истеричных
полупаралитиков  и  алкоголиков наклонность ко  лжи, притворству и  клевете.
Наконец, эксперт Мак-Дональд высказал мнение, что помешанные, считающие себя
вдохновенными, действуют без заранее обдуманного  намерения, не  заботясь  о
последствиях  и  не  стараясь избежать  ответственности,  а  между тем  Гито
поступал как раз наоборот.
     В опровержение этого мнения достаточно припомнить приведенные нами выше
эпизоды  из биографии  Мале,  Бо-зизио, Детомази,  Лазаретти  и  даже самого
Савонаролы.
     Из всех  этих  примеров  читатели,  надеюсь,  убедились в существовании
особой   разновидности   помешанных   или   полупомешанных,   людей   крайне
раздражительных и до такой степени тщеславных, жаждущих известности, что они
готовы добиваться ее  всеми  способами,  но  чаще всего покушением  на жизнь
коронованных или важных особ. Впрочем, я не сказал здесь  ничего нового. Тем
же  вопросом  занимались  и другие  врачи,  и  я, как  мне  кажется,  только
обстоятельнее разобрал подобные случаи, к сожалению, слишком многочисленные.
Немало  приведено  их,  между прочим,  у Тардье в  его  "Судебно-медицинских
этюдах  помешательства".  Для большей  полноты  моего исследования я приведу
несколько примеров из этого сочинения.
     Перед нами  некто  Буш-Гильтон; 59 лет,  из хорошей семьи. Один  из его
братьев был помешанный. В молодые годы ему пришлось несколько раз сидеть под
арестом  за бродяжничество и мошеннические проделки. Во время революции 1831
года он  сражался во главе  отдельного  отряда,  причем сам  произвел себя в
полковники,  а  по  окончании  военных действий  потребовал,  чтобы  за  ним
оставили это звание и дали ему вознаграждение в 75 тысяч рублей.
     Не  добившись  ни  того,  ни  другого и  желая  привлечь к  себе  общее
внимание,  он  принялся  всячески  досаждать  правительству  и распространял
гнусные  сатиры на Людовика Филиппа. С  толпою таких же недовольных  Гильтон
ходил по улицам, продавал  мазь, сделанную из костей и крови  убитых на поле
сражения,  а затем их трости, зонты и т.п. Арестованный за это два  раза, он
таким образом добился желанной известности.
     Чтобы избавиться  от воображаемых  врагов, он поставил у окон дома, где
жил, куклы в солдатских  мундирах, а во дворе стал держать своих любимых коз
и  колотил каждого,  кто осмеливался заявить ему,  что так нельзя поступать.
Кроме того, он вздумал возвести  стену на чужой земле и, конечно, должен был
сломать ее после целого ряда тяжб; всем соседям своим он задолжал, но платил
им только одними оскорблениями.
     Потом Гильтон отправился в Англию и, услыхав,  что туда должен приехать
Людовик  Филипп, просил у лондонского лорд-мэра позволения арестовать короля
как своего мнимого должника. Когда же приезд  короля замедлился, то Гильтон,
вообразив, что  Людовик Филипп боится  встречи  с  ним,  послал  во  Францию
формальную  жалобу  на  короля,  адресованную   его  собственному   министру
внутренних  дел. Главное занятие этого  графомана состояло в  писании писем,
просьб, петиций, пасквилей и  пр.; он писал всегда, везде, по всякому поводу
и   без  всякого  повода,  писал  королю,   в   различные  правительственные
учреждения,  депутатам и даже соседям, причем,  конечно,  тратил целые  горы
бумаги, хотя был так бережлив на нее, что не оставлял неисписанным ни одного
уголка,  а  строки располагал  и вдоль, и поперек, и наискось. Почерк у него
крупный, но четкий, орфографических ошибок  много, выражения всегда резкие и
грубые.
     Наружность у  Гильтона  отталкивающая,  глаза  плутовские,  говорит  он
плавно  и  заканчивает фразы громким смехом, постоянно употребляет клятвы  и
уверения "честным  словом", обвинения умеет ловко парировать. Так, например,
в  суде он  приводил  в  свое  оправдание такого  рода доводы:  "У меня было
столько   процессов,   что  теперешний  может   доставить  мне  только  одно
удовольствие. Я отзывался непочтительно о короле не  из личной ненависти, но
чтобы хотя на бумаге излить свой гнев на испытываемые мною несправедливости.
В мошенничестве меня обвинили с тою  целью, чтобы лишить награды за  услуги,
оказанные отечеству", и т.д.
     Заметив,  что  эксперты  склонны  признать  его   умалишенным,  Гильтон
заподозрил  в них сообщников заговора, устроенного  с этой целью против него
королем, и написал ему: "Ваше величество прислали ко мне троих господ, чтобы
убедить меня, будто я  сошел  с  ума,  из  чего  я заключил о  существовании
заговора с намерением выдать меня за помешанного. Если сон вашего величества
улучшился с тех пор, как  я в тюрьме,  то  ваше  величество будете спать еще
лучше,  когда  меня  казнят". А судье  он написал: "Я прибыл во Францию  для
того,  чтобы  досадить   Людовику   Филиппу,  когда  он  увидит  меня  среди
сражающихся. Здесь я попался в западню. У вас остается только  одно средство
избавиться от меня  -- дать мне  яду".  И мало-помалу  он действительно стал
думать, что его хотят отравить.
     Талантливый  адвокат   Санду  добился  выдающегося   положения   только
благодаря своим заслугам, но потом за какие-то промахи был уволен от службы.
Он обратился тогда за помощью к министру Бильо,  своему  бывшему товарищу, и
тот  несколько  раз  давал  ему  пособия,  но,  заметив  в нем  расстройство
умственных способностей,  отказался  от него совершенно.  После этого  Санду
начал  преследовать  министра   просьбами,   униженными  и  в  то  же  время
угрожающими,  причем  ссылался  именно  на  прежнюю  помощь  как  на  что-то
обязательное  и  в будущем. Его поместили в больницу, где  после  тщательной
экспертизы  врачи признали его  помешанным.  По выходе оттуда он  снова стал
подавать  то  раболепные  до крайности,  то надменные  до  безумия прошения:
называя себя в них главою  несуществующей партии, жаловался,  что  его хотят
убить, вследствие чего грозил, что прежде он сам убьет министра, хотя его же
умолял исполнить его последнюю волю и похоронить  в  назначенном  им  месте.
Нашлись знаменитые адвокаты,  в том числе  Фавр, сумевшие придать этому делу
государственное  значение. Когда начались общие выборы, Санду вообразил, что
Карно  постарается провести его в депутаты от  Парижа,  затем стал мечтать о
какой-то   необыкновенно  блестящей  женитьбе,  которая   ему  предстоит,  и
собирался  писать  большое  сочинение о  демократии, чтобы  попасть  в члены
парижской академии. По временам он жаловался, что крысы обгрызли ему голову,
что одна половина тела у него  слабее другой,  и  покушался на самоубийство.
Характерную  особенность  его  составляет  громадное  число  написанных им в
тюрьме  и  на  свободе  сочинений  и  писем, переполненных  постскриптумами,
подчеркнутыми словами и всегда буквально одинаковых по  содержанию. Несмотря
на  такие  явные  признаки  ненормальности,  многие  укоряли  Бильо  за  его
равнодушие  к судьбе несчастного Санду.  Вскрытие обнаружило  у него в мозгу
весьма  серьезные повреждения,  происшедшие  от  менингита,  и  тогда только
большинство убедилось в психическом расстройстве бедного адвоката.
     Некто  М.А.  выдавал  себя  за  профессора  Оксфордского  университета,
одержавшего победу  над  300  кандидатами  и  получающего  20  тысяч  рублей
жалованья, хотя совсем  не  владел английским языком и плохо знал латинский;
но  он  изобрел такой  способ  обучения, с помощью которого  даже не знающий
английского языка мог преподавать его.  Живя в Лондоне, М.А.  познакомился с
одной  княгиней и  вообразил, что она  влюблена в него, хотя та  вскоре даже
отказала  ему от  дома. Он издал тогда объемистый том мемуаров,  где обвинял
княгиню в похищении у него портфеля; затем писал обличительные статьи против
министра  и подавал докладные  записки то  в парламент, то в  палату лордов.
Один  из этих  последних обещал даже автору сделать  по  поводу его  записки
интерпелляцию,  но в это  самое время М.А. вдруг переехал в Париж,  где  его
принял под свое покровительство капеллан императора.
     После падения империи  М.А. обратился к лиможскому епископу; однако тот
сразу  понял,  с кем  имеет  дело,  и  отправил  просителя  в  больницу  для
умалишенных. По выходе оттуда М.А. начал процесс против епископа.
     Впоследствии    он    замешался    в   какую-то    полубонапартистскую,
полуреспубликанскую  шайку   и,  вообразив,  что  напал  на  след  обширного
заговора,  сообщил об этом министру Лефрану, который сначала  отнесся к М.А.
серьезно  и   обещал   рассмотреть   его  тяжбы,  но  потом,  убедившись   в
помешательстве мнимого профессора,  поместил его в  больницу  св. Анны. М.А.
ябедничал там директору на всех больных, а выйдя из больницы,  стал писать в
правление доносы на директоров.
     В заключение приведу еще один любопытный пример, взятый мною из брошюры
профессора Морселли "Гений дома умалишенных".
     Виргилий  Антонелли считался у себя  на родине,  в  Мар-хии, некоторого
рода  литературной  знаменитостью,  хотя  стихи его  не  отличаются  особыми
достоинствами, точно так же как и написанная  им автобиография.  Жизнь этого
маттои-да-графомана сложилась крайне  печально,  отчасти по  его собственной
вине. Вот как описывает ее Морселли: "Поступив на корабль юнгой в 1861 году,
он через  6  лет был  подвергнут дисциплинарному взысканию,  а  потом в 1867
году,  уже  будучи матросом,  просидел  8  месяцев в тюрьме  за  самовольную
отлучку с целью побывать в Ментане. На следующий  год он опять дезертировал,
но  его  поймали и приговорили к суровому наказанию,  которое, однако,  было
отменено судом, признавшим Антонелли экзальтированным.
     В 1869 году он присужден был к дисциплинарному взысканию за ругательную
статью  против  журнала  "Dovere"  и за  дурное  поведение.  Тут  ему  часто
усиливали  наказание,  сажали  на  цепь,  оставляли  на  хлебе и на воде  и,
наконец,  предали военному  суду,  который приговорил  его еще к двум  годам
тюремного заключения. По дороге к тюрьме Антонелли повздорил с карабинерами,
и  по  жалобе их  Верховный  совет адмиралтейства увеличил  ему наказание на
шесть месяцев.
     Наконец, после  целого ряда  других дисциплинарных наказаний, он в 1873
году  был уволен в чистую отставку и, вообразив себя теперь вполне свободным
гражданином,  стал  вести  жизнь  праздношатающегося,  нимало не  заботясь о
гражданском кодексе  законов.  Но  через несколько  месяцев  бедняк просидел
опять  6 недель под арестом в  Реджио  Эмилия, как  не  имеющий определенных
занятий. Потом  его отправили на родину, откуда он  ушел в 1874 году и снова
попал в  тюрьму Мачерато, где его продержали  более полугода.  Выпущенный на
свободу,  Антонелли отправился в Рим, но там его задержали за бродяжничество
и после непродолжительного ареста вернули домой. Через несколько времени ему
снова  пришлось посидеть в  тюрьме  за  оскорбительное письмо,  адресованное
супрефекту, после  чего  суд приговорил его к отдаче  под надзор  полиции на
полгода.  Вслед  за тем  он, как  бродяга и праздношатающийся,  попал уже  в
последний  раз в  тюрьму, откуда сам попросил, чтобы его перевели в больницу
для умалишенных. Там он скоро ужасно надоел всем своими дерзкими выходками и
старанием  перессорить больных  между собою,  так  что  в мае  1877 года его
перевезли в другую больницу".
     Здесь-то и наблюдал его проф. Морселли.
     "Больной  обыкновенно бывает  спокоен, --  пишет  он,  --  и только  по
временам обнаруживает  сильную  ажитацию,  но  как  в том,  так и  в  другом
состоянии у него проявляются  одни и те же странные  идеи:  он  считает себя
душевнобольным, окончательно потерявшим рассудок,  и в то же время непонятым
гением,  первостатейным, неистощимым писателем. Поэтому у  него одновременно
существуют как  бы  два борющихся между  собою сознания,  из которых  каждое
заставляет  его  думать и действовать различным  образом.  Когда верх  берут
здравые   понятия,   М.А.   сознает,  что  он   человек   ненормальный,  что
представления  его  ложны,  поведение  нелепо,  а мрачные  мысли  составляют
результат болезненного  возбуждения;  когда же  победа  остается  на стороне
этого  последнего,  М.А.  впадает  в  мизантропию,  бредит  своим  величием,
начинает в волнении бегать по  комнатам и  громко  бранить  всех  негодяями,
лицемерами,  иезуитами... В  продолжение  обоих  этих периодов  он постоянно
пишет обличения  на  своих врагов, причисляя к  ним  всякого, кто занимает в
обществе выдающееся положение по своему  богатству, титулам или  дарованиям.
Как социалист и  крайний демократ, М.А. ненавидит аристократов  и  постоянно
называет   себя  несчастным  гением,  терпящим  гонения  от  всех  сатрапов,
господствующих   в   стране.   Письменные   произведения   его   чрезвычайно
многочисленны, так как сочинительство -- его главное занятие; в 1882 году он
писал, например, три романа зараз, из которых один назывался "Путешествие из
Анконы  в Рим", другой -- "Завещание священника" и  третий -- "Убитый граф".
Плодовитость  его  изумительна: за  последние  месяцы он  написал  несколько
эпизодов из  своей скитальческой жизни,  исследование относительно "обучения
пролетариев-рабочих" и вместе с  тем принимал деятельное участие  в "Журнале
дома  умалишенных  в  Мачерато",  для  многих  номеров   которого  составлял
ежедневную хронику больницы с передовыми статьями, шарадами, юмористическими
очерками и  пр. Ко всему этому необходимо еще присоединить  несметное  число
записок,  обращенных   то  к  дире