- Ну, малыш, считай, что ты покойник, - присовокупил "Волосан".
     Уронив  сумку  с  учебниками,  я  со  всех  ног  бросился  назад,   к
перекрестку, однако почти тут же  получил  сильнейший  удар  в  затылок  и
запахал косом по асфальту. В глазах у меня вспыхнули не искры, а настоящий
фейерверк. Когда они подняли меня за шиворот, я уже ревел вовсю, но не  от
боли в разбитых в кровь локтях и коленях,  даже  не  от  страха,  что  они
действительно сделают из меня отбивную. Крис  был  абсолютно  прав:  самые
горькие слезы - это слезы отчаяния, бессильной ярости.
     Я, словно обезумев, стал вырываться, и это  мне  почти  уже  удалось,
когда "Волосан" двинул мне колоном в пах. Боль была такая, что сознание  у
меня помутилось и, перестав что-либо соображать,  я  заорал,  нет,  скорее
завизжал, как поросенок под ножом мясника.
     "Туз" с каким-то сладострастием, широко размахнувшись дважды  саданул
меня по физиономии. Первый удар отключил мой левый глаз (открылся он  лишь
спустя четыре дня), вторым он мне сломал нос. Звук при этом был такой, как
будто кто-то разгрыз грецкий орех. Тут-то и появилась  старуха  Чалмерс  с
сумками в изуродованных артритом руках и с неизменной гаванской сигарой  в
уголке рта  (старуха  была  довольно  колоритной  личностью).  На  секунду
остолбенев от представшей перед ней картины, она заверещала:
     - Эй, что вы с ним сделали, подонки? Полиция! Поли-и-иция!!!
     - Не дай тебе Бог, гаденыш, встретиться со мной еще раз,  -  прошипел
"Туз" с своей ухмылочкой и нехотя Отпустил меня.
     Согнувшись пополам, я корчился на асфальте, не сомневаясь в том,  что
вот-вот отдам концы. Слезы катились из глаз, но все же  я  разглядел,  как
"Волосан" занес  ногу  в  армейском  ботинке,  чтобы  ударить  напоследок.
Мгновенно во мне снова вспыхнула ярость. Забыв про  боль,  я  ухватил  его
обеими руками за ногу и впился зубами в джинсы с такой силой, что  челюсти
хрустнули. Вопль его заглушил мой собственный, он запрыгал на одной  ноге,
и в ту же секунду каблук "Туза"  опустился  на  мою  левую  ладонь,  ломая
пальцы. Опять  раздался  хруст  разгрызаемого  ореха...  "Туз"  -  руки  в
карманах - неторопливо двинулся к  "форду",  за  ним  запрыгал  "Волосан",
поминутно оборачиваясь и выплевывая  грязные  ругательства  в  мой  адрес.
Обессиленный, весь в слезах, я кое-как присел на тротуаре. Тетушка Чалмерс
доковыляла до меня и, наклонившись, поинтересовалась, нужен ли  мне  врач.
Стараясь  сдержать  поток  слез,  я  ответил,  что  не  нужен.  Тогда  она
запричитала:
     - Звери,  надо  же,  какие  звери!  Я  видела,  как  он  тебе  врезал
напоследок... Бедный мой мальчик, у тебя  рука  распухла,  и  все  лицо  в
крови...
     Она привела меня к себе домой, дала мокрое полотенце - вытереть кровь
с коса, который к тому времени стал напоминать громадных  размеров  сливу,
угостила здоровенной чашкой  пахнувшего  лекарством  кофе,  который,  надо
сказать, меня здорово успокоил, и при  этом  не  переставала  причитать  и
настаивать на вызове врача, от  чего  я  наотрез  отказался.  Наконец  она
сдалась, и я отправился домой. Двигался я  крайне  медленно:  в  паху  все
распухло, и каждый шаг давался с огромным трудом.
     При одном взгляде на меня у отца с матерью волосы  встали  дыбом.  По
правде говоря, меня страшно удивило, что они вообще  что-либо  заметили...
Тут же начались расспросы: кто это сделал? Смогу ли я  опознать  негодяев?
(Последний вопрос задал, разумеется, отец, не пропускавший ни одной  серии
"Обнаженного города" и "Неприкасаемых"). Я заявил, что знать их не знаю  и
опознать вряд ли смогу,  добавив,  что  я  смертельно  устал  и  хотел  бы
прилечь. Думаю, что у меня был шок, а тут еще  подействовал  кофе  тетушки
Чалмерс, очевидно, более чем наполовину разбавленный крепчайшим бренди.  В
общем, я сказал, что они, скорее всего, иногородние, может,  из  Льюистона
или Обурна.
     Родители все же отвезли меня к доктору Кларксону (он, кстати, до  сих
пор жив, хотя уже тогда  бью  настолько  стар,  что  почти  не  вставал  с
кресла-качалки). Доктор выправил мне кости  носа  и  пальцев,  дал  матери
рецепт на болеутоляющее, затем под каким-то  предлогом  выпроводил  их  из
смотровой комнаты, после чего, нагнув  голову,  словно  боксер  на  ринге,
принялся меня допрашивать:
     - Гордон, кто это сделал?
     - Не знаю, доктор Клар...
     - Врешь.
     - Ей-Богу, сэр, не вру. Я действительно не знаю.
     Лицо его медленно наливалось кровью.
     - С какой стати ты выгораживаешь этих кретинов? Воображаешь, что  они
тебе за это скажут спасибо? Как бы не так - они лишь посмеются  и  назовут
тебя полным идиотом, а выбрав подходящий момент, добавят еще.
     - Честное слово, я их не знаю.
     Ответ мой страшно разозлил  его,  но  что  он  мог  поделать?  Только
покачать седой как лунь головой и, что-то  бормоча  по  поводу  малолетних
преступников, отправить меня к родителям.
     Мне было абсолютно все равно, что скажут "Туз" и "Волосан" и  назовут
ли они меня идиотом, я думал в тот момент только о Крисе. "Глазное Яблоко"
сломал ему руку в двух местах и так  ему  изукрасил  физиономию,  что  она
напоминала солнце на закате. В предплечье ему пришлось  вставить  стальной
стержень, чтобы кость срослась. Криса отыскала миссис Макджинн, изо рта  и
из ушей у него лилась кровь. Когда она привела его к врачу и  Крис  слегка
очухался, то заявил, что в темноте свалился с лестницы, ведущей в погреб.
     - Да, очень похоже, - сказал на это врач, качая головой точно так же,
как доктор Кларксон качал в моем  случае,  и  тут  же  позвонил  констеблю
Баннерману.
     Пока он это делал, Крис осторожно спустился с  лестницы,  придерживая
сломанную руку на  перевязи,  и  позвонил  из  автомата  на  улице  миссис
Макджинн (первый раз в жизни он звонил в  "коллект"  и,  как  позднее  мне
рассказывал, до смерти боялся, что соседка откажется ответить  на  звонок,
платить за который предстояло ей, однако она ответила).
     - Крис, с тобой все в порядке? - спросила она.
     - Да, благодарю вас.
     - Извини, что я не смогла добыть с тобою, Крис, но у меня пироги...
     - Ничего, миссис Макджинн, все  нормально.  У  меня  к  вам  просьба.
Видите "бьюик" у нас во дворе?
     "Бьюик" десятилетней давности принадлежал матери Криса. Когда у  него
перегревался мотор, а случалось это сплошь и рядом, от него на всю  округу
воняло горелым машинным маслом.
     -  Вижу,  -  осторожно  ответила  миссис  Макджинн.  Все  это  ей  до
чрезвычайности не нравилось - с Чамберсами, как  известно,  никакого  дела
лучше не иметь.
     - Вы не могли бы попросить маму - а раз "бьюик" во дворе, значит, она
дома - спуститься в погреб и вынуть лампочку на лестнице?
     - Крис, я же сказала - у меня пироги...
     - Я очень вас прошу, - неумолимо продолжал Крис, - сделать это сейчас
же. Скажите ей, что иначе мой братец сядет за решетку.
     Последовала  продолжительная  пауза  и,  наконец,   миссис   Макджинн
сдалась. Лишних вопросов задавать она не стала: меньше  знаешь,  спокойней
спишь. Констебль Баннерман незамедлительно посетил Чамберсов, но  в  итоге
для Ричи Чамберса все кончилось благополучно.
     Верн с Тедди также получили свое, хотя и в меньшей степени, нежели мы
с Крисом. Дома Верна уже  поджидал  Билли  с  кочергой,  но  только  после
четвертого  или  пятого  удара  Верн   отключился   окончательно.   Билли,
напуганный, что  убил  брата,  тут  же  прекратил  избиение,  однако  Верн
очухался довольно быстро. Тедди они поймали  втроем  в  один  не  очень-то
прекрасный для него вечер, когда он шел  домой  с  "нашего"  пустыря.  Ему
набили морду и расколотили очки, причем он попытался дать сдачи, но кто же
станет драться со слепым?
     В школе мы были неразлучны,  словно  единственные  из  целой  дивизии
бойцы, которым удалось вырваться из  окружения.  Никто  из  одноклассников
толком ничего не знал, однако ходили упорные слухи, что мы  не  только  не
побоялись сцепиться со старшими ребятами, но и  довольно  лихо  им  утерли
нос. На этот счет из уст в  уста  передавались  дичайшие  истории  -  одна
неправдоподобней другой.
     Со временем, когда кровоподтеки сошли и раны  зажили,  Верн  с  Тедди
отошли от нас и сформировали собственную команду из  сопляков  и  салажат,
которые  боготворили  их  и  которыми  они  помыкали  как  хотели,  словно
эсэсовские надсмотрщики в концлагере. Штаб-квартирой у них осталась все та
же хибара на пустыре.
     Мы с Крисом появлялись там все реже и реже, и какое-то  время  спустя
перестали вовсе. Как-то, весной 1961 года, я забрел туда от нечего делать,
- вонь там стояла, как  на  скотном  дворе,  -  и  больше,  насколько  мне
помнится, я уже туда не заглядывал. Мало-помалу Тедди  и  Верн  стали  для
меня практически чужими: при встрече мы, разумеется,  здоровались,  но  не
более того. Такое случается сплошь и рядом: друзья приходят  и  уходят,  а
жизнь продолжается... Иногда я вспоминаю тот сон и две фигуры  под  водой,
старающиеся утопить  третьего.  Может,  оно  и  к  лучшему,  что  так  все
кончилось. Кто-то тонет, кто-то выплывает, а  жизнь  идет  своим  чередом.
Справедливо это или нет, но это так.



                                    33

     Верн Тессио погиб в 1966 году во  время  пожара  в  Льюистоне,  когда
огонь уничтожил многоквартирный дом из тех, что  в  Бруклине  или  Бронксе
называют трущобами. По заявлению пожарной охраны, дом загорелся часа в два
ночи, а к рассвету от него остались одни головешки. В  ту  ночь  там  была
пьянка, на которой присутствовал и Верн. Как часто бывает, кто-то уснул  с
горящей сигаретой, может, это даже был он. В общем, его труп был одним  из
пяти, которых смогли опознать лишь только по зубам.
     Тедди попал в кошмарную  автокатастрофу.  Случилось  это  в  1971,  а
может, и в начале 1972 года. Как я уже упоминал не  раз,  служба  в  армии
стала для него настоящей идеей фикс. Едва достигнув возраста, когда  можно
было подавать документы в  пункт  набора  добровольцев,  он  запросился  в
авиацию, однако был признан годным лишь к нестроевой,  и  то  ограниченно.
Все, кто хоть один раз видел Тедди - его очки и  слуховой  аппарат,  -  не
сомневались, что так и получится, все, но только не  Тедди.  И  бесполезно
было убеждать его; однажды его временно исключили из школы за то,  что  он
назвал  руководителя  службы  профориентации  "дерьмаком  задрипанным".  В
другой раз Тедди харкнул в физиономию директору,  когда  тот  заикнулся  о
необходимости подумать о какой-нибудь другой профессии.
     За многочисленные прогулы, опоздания  и  нарушения  дисциплины  Тедди
оставили на второй год, но школу он как-то умудрился окончить. Он пошел по
стопам "Туза" и "Волосана":  купил  древний  "шевроле-белэйр"  и  принялся
ошиваться по тем же самым злачным местам:  дискотека,  кабачок  Сьюки  (он
теперь  закрыт),  бильярдная,  бар  "Тигр  с  похмелья"  и  т.п.,   иногда
заглядывая в  Управление  общественных  работ  Касл-рока,  чтобы  получить
очередную  халтуру  -  уборку  мусора  или  ремонт   дорожного   покрытия.
Постоянной работы у него, естественно, не было.
     Авария произошла в Харлоу. "Белэйр" был до отказа  набит  друзьями  и
подружками Тедди, двое из которых пристали к нему еще в 1960-м.  Не  знаю,
сколько бутылок они успели осушить, но только "шевроле"  начисто  своротил
телеграфный столб, после чего перевернулся аж шесть раз. Лишь одна  девица
из всей компании осталась в живых, да и то лучше бы ей умереть  на  месте:
полгода она пряла в барокамере, не подавая  признаков  жизни,  после  чего
чья-то милосердная рука повернула краник аппарата искусственного  дыхания.
Тедди же хоронили в наглухо закрытом гробу.
     Крису удалось поступить на курсы подготовки в  колледж,  причем  все,
кроме, разумеется, меня, его от этого настоятельно отговаривали.  Родители
считали, что он только зря теряет время, дружки вообще не понимали,  зачем
ему  вдруг  понадобилось  корпеть  над  учебниками,  руководитель   службы
профориентации не верил в его способности, учителям же отнюдь не улыбалась
перспектива ежедневно лицезреть этого хулигана в кожаной куртке на молниях
и в высоких  армейских  ботинках  на  фоне  благовоспитанных  мальчиков  и
девочек из добропорядочных семей, всегда аккуратно одетых  и  причесанных,
готовых день и ночь зубрить алгебру, латынь и  естествознание.  Среди  них
Крис, с его вечно всклокоченными волосами и курткой в заклепках, выглядел,
ясное дело, белой вороной.
     С десяток раз он был близок к тому, чтобы бросить учебу. Особенно его
достал папаша, не перестававший брюзжать, что "этот сопляк  возомнил  себя
умнее отца", что "нужно деньги зарабатывать, а не заниматься ерундой",  ну
и так далее. Однажды,  в  сильном  подпитии,  он  треснул  Криса  бутылкой
"рейнголда" по голове, после чего Крис оказался у доктора, своего  старого
знакомого, которому пришлось наложить на его скальп четыре шва. Его старые
дружки  (большинство  из  которых  сейчас  сидит,  а  остальные  либо  уже
отсидели, либо скоро сядут) устроили за ним  настоящую  охоту  на  улицах.
Ответственный за профориентацию убеждал его пройти хотя  бы  краткий  курс
профессионального обучения, чтобы впоследствии не  оказаться  у  разбитого
корыта. Но хуже всего было то, что в младшей школе Крис  изрядно  запустил
учебу, и теперь ему приходилось нагонять.
     Чуть ли не каждый вечер мы с ним занимались вместе, иногда  по  шесть
часов кряду. Меня эти занятия просто выматывали,  а  временами  и  пугали:
пугало какое-то остервенение Криса по отношению к  учебе.  Тем  не  менее,
отставание его казалось непреодолимым: прежде чем приступить к введению  в
алгебру, ему пришлось повторять дроби, потому что, когда  их  проходили  в
пятом классе, они с Тедди и Верном учились  играть  в  покер.  Прежде  чем
выучить по-латыни "Отче наш, иже еси на небесех", Крис должен был уяснить,
что такое существительное, предлог и дополнение. На  первой  странице  его
учебника английской грамматики красовалась аккуратно  выведенная  надпись:
Е...Л Я ГЕРУНДИИ.  Содержание  его  сочинений  было  неплохим,  мысли  его
отличались оригинальностью, но в правописании он  был,  мягко  говоря,  не
силен, а уж пунктуация вообще ему казалась темным лесом. Учебник Уорринера
стал для него настольной книгой, а  когда  один  экземпляр  истрепался  до
того, что стало невозможно его раскрыть, он  тут  же  приобрел  другой,  в
твердой обложке.
     И тем не  менее,  дела  его  шли  в  гору.  Я  тоже  не  блистал:  по
успеваемости в классе был  седьмым,  а  Крыс  поднялся  до  девятнадцатого
места, но нас обоих приняли в университет  штата  Мэн,  только  я  получил
место в кампусе [студенческий  городок]  Ороно,  а  Крис  -  в  Портленде.
Представляете, он пошел на юридический, туда, где вообще сплошная латынь!
     Ни я, ни  он  практически  не  общались  с  девочками,  не  назначали
свиданий. Очевидно, большинство наших знакомых, включая и Тедди с  Верном,
считали нас гомиками, однако  наши  с  Крисом  отношения  были,  по-моему,
гораздо ближе. Нас тянуло друг к  другу,  словно  магнитом.  Что  касается
Криса, причину этого, по-моему, объяснять не надо, со  мною  же  все  было
несколько сложнее. Его жгучее желание вырваться из Касл-рока,  из  болота,
что его затягивало, стало для меня частицей моего собственного "я", причем
лучшей частицей. Я просто-напросто не мог оставить Криса  в  этом  болоте,
иначе вместе с ним в нем бы погибла вот  эта  самая,  лучшая  часть  моего
естества.
     Шел  к  концу  1971  год.  Крис  вышел  из  общежития  перекусить   в
гриль-баре. В очереди, прямо перед ним, стояли двое, между ними  вспыхнула
ссора по поводу того, который из них первый.  Один  из  них  вытащил  нож.
Крис, этот вечный миротворец, стал их разнимать и получил  удар  в  горло.
Умер он практически моментально. Позднее выяснилось, что его  убийца  имел
четыре судимости и лишь за неделю до того  был  освобожден  из  тюрьмы  по
истечении срока заключения.
     Я прочел об этом в газетах. Крис к тому времени только что поступил в
аспирантуру, я же преподавал английский в средней школе, был уже в-течение
полутора лет женат, супруга вскоре должна была родить, и  я  тоже  пытался
родить свою первую книгу. Когда мне на глаза попался  заголовок  "Аспирант
убит кинжалом в ресторане Портленда", я сказал  жене,  что  сбегаю  ей  за
молочным коктейлем,  а  сам  сел  в  машину,  выехал  на  окраину  города,
припарковался и проплакал навзрыд, наверное, с полчаса. Я очень люблю свою
жену, но рыдать при ней, конечно, было невозможно.  Уж  слишком  это  дело
интимное...



                                    34

     Теперь, наверное, нужно сказать немного о себе.
     Как вы уже знаете, я стал писателем. Многие критики считают, что  все
мои писания - дерьмо, и иногда мне кажется, что они правы, однако мне  все
же доставляет удовольствие вписывать "свободный литератор"  в  графу  "род
занятий" многочисленных анкет, который приходится заполнять,  скажем,  при
получении кредита в банке или в конторе медицинского страхования.
     Как это началось? Вполне обычная история: моя  первая  книга  неплохо
разошлась, по ней сняли фильм, который неожиданно стал суперхитом, к  тому
же получил неплохие отзывы критики. Тогда мне было только двадцать  шесть.
Затем последовала вторая книга и фильм по ней, потом  третья  и  еще  один
фильм. Маразм,  короче...  В  то  же  время  жена  вполне  довольна  моими
успехами, у нас свой дом и трое детишек, все  они  -  отличные  ребята,  в
общем, я могу считать, что жизнь удалась и что, пожалуй, у меня  есть  все
для счастья.
     С другой стороны, как мне уже приходилось отмечать, писательский труд
перестал мне приносить прежнюю радость. Эти бесконечный звонки,  визиты...
Иногда у меня жутко болит голова, и тогда приходится запираться  в  темной
комнате, ложиться ничком и ждать, пока боль стихнет. Врачи утверждают, что
это  не  классическая  мигрень,  а  результат   постоянного   стресса,   и
уговаривают меня сменить образ жизни, работать  менее  напряженно,  и  все
такое прочее. Какая глупость... Как будто это от  меня  зависит.  Впрочем,
время от времени я сам за себя беспокоюсь, но, что гораздо  хуже,  начинаю
сомневаться, а нужно ли кому-нибудь то, что я делаю.
     Забавно, но я не так давно вновь повстречался с "Тузом" Меррилом. Вот
ведь как вышло: друзья мои мертвы, а "Туз" жив-здоров.  Я  видел,  как  он
отъезжал с фабричной стоянки  по  окончании  трехчасовой  смены,  когда  в
последний раз мы с ребятами навещали дедушку, то есть моего старика.
     У него и сейчас был  "форд",  только  не  1952-го,  а  1977  года,  с
наклейкой "Рейган/Буш-1980" на  заднем  бампере.  Он  сильно  располнел  и
полысел, его некогда красивое,  с  тонкими  чертами  лицо  превратилось  в
упитанную харю. Он равнодушно скользнул по  мне  взглядом,  не  узнавая  в
тридцатидвухлетнем мужчине мальчишку, которому когда-то сломал нос.
     Я решил понаблюдать за ним. "Форд" подкатил  к  замусоренной  стоянке
рядом с "Похмельным тигром", Меррил вылез из машины и, подтягивая на  ходу
брюки, заковылял к бару. Дальнейшее я мог вполне себе представить: вот  он
открывает  дверь  и  под  приветственные  крики  остальных   завсегдатаев,
усаживается на табурет, который протирает ежедневно, кроме воскресений, по
меньшей мере часа по три кряду с тех пор, как ему исполнился двадцать один
год, вот залпом выпивает первую кружку...
     "Так вот ты каким стал, "Туз", - подумал я, трогаясь с места.
     Слева, за фабрикой,  виднелась  Касл-ривер,  не  такая  широкая,  как
тогда, но и не такая грязная. Железнодорожного моста уже не было,  а  река
осталась. Как и я сам.

ЎҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ“
’          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         ’
’         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гу