Обширный инфаркт повалил его так внезапно,  как  пуля  в  голову.
Коронер не смог ничего другого найти, только сердце.
     - Коронер? Ты хочешь сказать, что делали вскрытие?
     - Да, конечно, - сказал Пол и глотнул портвейна.
     Джек был уверен, что в Монтане,  как  и  в  Калифорнии,  вскрытие  не
делают каждый раз, когда кто-нибудь умирает, особенно если  покойник  -  в
возрасте Эда Фернандеса и вполне  может  окончить  жизнь  по  естественным
причинам. Старикам делают аутопсию только при  особых  обстоятельствах,  в
первую очередь, когда видимое повреждение указывает на возможность  смерти
от чужих рук.
     - Но ты сказал, что коронер  не  смог  ничего  найти,  кроме  разрыва
сердца, никаких ран.
     Уставившись на блестящую поверхность портвейна в стакане,  поверенный
произнес:
     - Тело Эда было найдено на пороге между кухней и задним крыльцом,  он
лежал на правом боку, так, что дверь было нельзя закрыть. И держал  обеими
руками дробовик.
     - А, это достаточно подозрительно, чтобы дать санкции на вскрытие.  А
может быть, он просто решил выйти поохотиться?
     - Был не охотничий сезон.
     - Ты хочешь сказать, что маленькое браконьерство - неслыханное дело в
этих  краях,  особенно,  когда  человек  охотится  не  в  сезон  на  своей
собственной земле?
     Поверенный покачал головой.
     - Вовсе нет. Но Эд не был охотником. Никогда.
     - Ты уверен?
     - Да. Стэн Квотермесс был охотник, а Эд только унаследовал оружие.  И
другая странность - в том дробовике магазин был не просто полон.  Он  даже
впихнул еще один заряд в промежуток. Никакой охотник, даже  полоумный,  не
будет таскаться с заряженным ружьем. Он бродит и падает, он может  себе  в
голову стрельнуть.
     - Да и в доме его держать заряженным тоже нет смысла.
     - Если только, - сказал Пол, - не было какой-то постоянной угрозы.
     - Ты имеешь в виду, какого-нибудь грабителя?
     - Может быть. Хотя в здешних краях это бывает реже, чем бифштекс  под
татарским соусом.
     - Никаких следов ограбления, обыска в доме?
     - Нет. Ничего похожего.
     - Кто нашел тело?
     - Тревис Поттер, ветеринар из Иглз Руст. Что напоминает о  еще  одной
странности. Десятого июня, больше чем за три недели до  своей  смерти,  Эд
привез мертвых енотов к Тревису, и попросил их осмотреть.
     Поверенный рассказал Джеку, что знал о енотах из  того,  что  Эдуардо
доверил Поттеру, а затем и о том, что обнаружил сам Поттер.
     - Разбухание мозгов? - напряженно спросил Джек.
     - Но никаких следов инфекции, никаких болезней, - заверил его Пол.  -
Тревис попросил Эда сообщать о всех  необычностях  в  поведении  животных.
Затем, когда они беседовали еще раз, семнадцатого июня,  у  него  возникло
чувство, что Эд видел что-то еще, но скрыл это от него.
     - Почему ему было нужно скрывать что-то от  Поттера?  Ведь  Фернандес
сам втянул его в это дело.
     Поверенный пожал плечами:
     - Как бы там ни было, но утром шестого июля Тревиса  все  еще  мучило
любопытство, и он отправился на ранчо Квотермесса чтобы поговорить с Эдом.
Вместо него нашел его тело. Коронер сказал, что Эд умер не меньше  чем  за
сутки до этого и, вероятно, не больше полутора суток.
     Джек прошелся вдоль стены  с  фотографиями  лошадей  и  вдоль  другой
стены, с книжными полками, а потом обратно, медленно  поворачивая  в  руке
стакан с портвейном:
     - Так что вы думаете? Фернандес увидел в  поведении  животных  что-то
действительно странное, что-то такое, что напугало настолько, что он решил
зарядить дробовик?
     - Может быть.
     - Возможно, он пошел наружу, что бы пристрелить это животное,  потому
что оно вело себя как-то агрессивно?
     - Так нам и кажется, точно. И, вероятно,  он  был  очень  взволнован,
взведен, это и вызвало инфаркт.
     Из окна  кабинета  Джек  посмотрел  на  огоньки  ковбойских  бунгало,
которые не могли отодвинуть густо свернувшуюся ночь вокруг. Он покончил  с
портвейном.
     - Мне показалось из всего того, что вы  говорили,  Фернандес  не  был
особенно впечатлительным человеком или истериком.
     - Напротив. Эд был не более впечатлителен, чем пень.
     Отвернувшись от окна, Джек спросил:
     - Так  что  же  он  должен  был  увидеть  такое,  отчего  его  сердце
заколотилось? Насколько необычно должно было действовать животное -  какую
угрозу он мог в этом разглядеть - прежде чем довел себя до инфаркта?
     - Вот тут мы и дошли до главного, - признался  поверенный.  -  Звучит
бессмысленно.
     - Кажется, что мы имеем дело с какой-то тайной.
     - К счастью, ты ведь был детективом.
     - Не был. Я был патрульным полицейским.
     - Ну, теперь, в связи с обстоятельствами, ты повышен. - Пол  поднялся
с угла стола. - Слушай. Я уверен, что здесь  не  о  чем  беспокоиться.  Мы
знаем, что эти еноты не были  больны.  И,  возможно,  существуют  какие-то
объяснения, зачем Эду было надо схватиться за ружье. Это мирный край. Черт
меня побери, если я вижу во всем этом хоть какую-то опасность.
     - Полагаю, ты прав, - согласился Джек.
     - Я завел об  этом  разговор  только  потому...  ну,  это  показалось
странным. Я подумал, если ты действительно увидишь что-то необычное,  тебе
нужно будет все знать, просто чтобы не пропустить. Звони Тревису. Или мне.
     Джек поставил пустой стакан на стол рядом со стаканом Пола.
     - Так и сделаю. Да, вот еще... я бы попросил тебя  не  упоминать  обо
всем этом при Хитер. У нас был очень скверный год в Лос-Анджелесе. Здесь -
новое начало, во многих смыслах, и я не  хочу  омрачать  его.  Мы  немного
нервничаем.  Нам  это  нужно,  чтобы  работать,  чтобы  воспринимать   все
позитивно.
     - Вот почему я улучил время и сказал только тебе.
     - Спасибо, Пол.
     - И ты сам не тревожься об этом.
     - Не буду.
     - Потому что я уверен, ничего такого тут нет. Просто одна  из  многих
маленьких тайн в человеческой жизни. Люди,  не  привыкшие  к  этому  краю,
иногда нервничают из-за открытого пространства, пустоши. Я не имею в виду,
что вас это тоже затронет.
     - Не волнуйся, - заверил его Джек. - После того, как ты  поиграешь  в
биллиард пулями со всякой безумной падалью в Лос-Анджелесе,  никакой  енот
настроения не испортит.



                                    15

     В течение первых четырех дней на ранчо Квотермесса - со  вторника  по
пятницу - Хитер, Джек и Тоби чистили дом сверху донизу. Они мыли  стены  и
рамы, полировали мебель, пылесосили все обшивки и ковры, вымывали посуду и
кастрюли, ставили новые полки в  кухонный  шкаф,  раздали  одежду  Эдуардо
через городскую церковь нуждающимся и, наконец-то, обжили дом.
     Они не собирались записывать Тоби в школу до следующей недели,  давая
ему время привыкнуть к новой жизни.  Он  просто  дрожал  от  счастья  быть
свободным, когда все другие ребята его возраста уже заловлены  в  классные
комнаты.
     В среду прибыл транспорт от компании по перевозке  из  Лос-Анджелеса:
остаток их одежды, книги, компьютеры Хитер и дополнительное оборудование к
ним, игрушки и игры  Тоби,  все  другие  вещи,  которые  они  не  захотели
выбросить или  продать.  Присутствие  большого  числа  знакомых  предметов
делало их новый дом более похожим на что-то родное.
     Хотя дни сделались холоднее и мрачнее за одну  неделю,  настроение  у
Хитер оставалось веселым  и  легким.  Ее  больше  не  беспокоили  приступы
тревоги, как тот, который она пережила, когда Пол Янгблад показывал им  их
поместье  в  первый  раз  вечером  в  понедельник:  с  каждым  днем   этот
параноидальный эпизод уходил все дальше из ее мыслей.
     Она смела все паучьи сети с их высохшими жертвами на задней лестнице,
вымыла  спиральные  пролеты  едкой  аммониевой  водой  и,  таким  образом,
избавила это место от  затхлости  и  слабого  запаха  разложения.  Никаких
непривычных ощущений она больше  не  испытывала,  и  теперь  было  нелегко
поверить, что у нее был какой-то  суеверный  ужас  перед  этой  лестницей,
когда она впервые спускалась по ней за Полом и Тоби.
     Сразу из нескольких окон первого этажа она могла видеть  кладбище  на
холме.  Оно  совсем  не  казалось  ей  чем-то  мрачным,  вероятно,   из-за
объяснений Пола, что такая привязанность фермеров к земле поддерживается в
семьях целыми поколениями. В разлаженной семье, в которой она выросла, и в
Лос-Анджелесе оставалось так  мало  традиций  и  было  так  слабо  чувство
принадлежности к какому-либо месту, что теперь подобная любовь  к  дому  у
фермеров казалась трогательной - даже душевно возвышенной, - а не жуткой и
странной.
     Хитер вычистила и холодильник, и они забили его  здоровой  пищей  для
быстрых завтраков  и  ленчей.  Отделение  морозилки  было  уже  наполовину
заполнено пакованными обедами, но она все откладывала  их  инвентаризацию,
так как всегда ждали какие-то более важные дела.
     Четыре вечера подряд, слишком уставшие от трудов, чтобы готовить, они
отправлялись в Иглз Руст поесть в  "Обедах  на  Магистрали"  -  ресторане,
принадлежавшем  Бычку,  который  умел  водить  машину,  решать  задачки  и
танцевать. Еда была первоклассной для местной кухни.
     Путешествие в шестнадцать миль не было чем-то значительным.  В  южной
Калифорнии  путь   измерялся   не   расстоянием,   а   временем,   которое
затрачивалось на него. Даже короткая поездка на рынок в потоке  городского
транспорта требовала получаса. Шестнадцатимильная поездка в  Лос-Анджелесе
могла занять час, два часа, или вечность,  в  зависимости  от  движения  и
степени неистовства других автомобилистов.  Однако  они  могли  совершенно
спокойно добраться до  Иглз  Руст  за  двадцать  -  двадцать  пять  минут.
Постоянно незагруженное шоссе только глаз радовало.
     Ночью в пятницу, как и в каждую ночь с тех пор, как  они  приехали  в
Монтану, Хитер заснула без труда. Но в первый раз ее сон был прерван.
     Во сне она  очутилась  в  каком-то  холодном  месте:  чернее,  чем  в
безлунную облачную ночь, чернее, чем в комнате без окон. Чувствовала,  что
куда-то движется, как будто оказалась ослепшей, - странно, но  сначала  не
страшно. Она даже поначалу улыбалась, потому что  была  убеждена,  что  ее
ожидает нечто удивительное в теплом, хорошо освещенном месте за  темнотой.
Сокровище.   Удовольствие.   Просветление,   покой,   радость   и    некая
трансцендентальность, если только найдет путь. Сладкий покой,  свобода  от
страха, избавление навсегда,  просветление,  радость,  удовольствие  более
сильное, чем она когда-либо знала, - оно ждет, ждет ее.  Но  брела  сквозь
беспросветную тьму, чувствуя, как ее руки вытягиваются перед  ней,  всегда
двигаясь в неправильном направлении, сворачивая то в одну  сторону,  то  в
другую, но все время не туда, куда нужно.
     Желание стало пересиливать любопытство. Она хотела получить  то,  что
там находилось за стеной ночи, хотела так горячо, как ничто другое в своей
жизни, - больше, чем еду, или любовь, или богатство и счастье, потому  что
это было все эти вещи сразу. Найти дверь, дверь и свет  за  ней,  чудесную
дверь!  Прекрасный  свет,  мир  и   радость,   свобода   и   удовольствие,
освобождение от печали, преображение -  все  так  близко,  так  мучительно
близко, только руку протянуть. Желание стало необходимостью, принуждение -
одержимостью. Она должна обладать  тем,  что  бы  ее  там  ни  ожидало,  -
радость, покой, свобода, - так, что побежала  в  пресыщенной  черноте,  не
думая о возможной опасности. Нырнула вперед, обуянная жаждой  найти  путь,
тропинку, истину, дверь, радость навеки -  и  больше  нет  страха  смерти,
никакого страха. Рай - искомый с растущим отчаянием, но всегда убегающий!
     Теперь  ее  позвал  голос,  странный  и  пугающий,  но   побуждающий,
пытающийся показать ей путь, радость и покой и конец всех печалей.  Просто
прими. Прими! Этого можно достичь, если она только  выберет  нужный  путь,
найдет это, коснется этого, обнимет.
     Она прекратила бег. Внезапно  осознала,  что  вовсе  не  надо  искать
какого-то дара, потому что уже  в  нем,  в  доме  радости,  дворце  покоя,
царстве просветления. Все, что она должна сделать,  это  открыть,  открыть
дверь  в  себе  и  позволить  войти,  впустить  это.  Открыть   себя   для
непостижимой радости, блаженства, рая, уступить  удовольствию  и  счастью.
Она хотела этого, она действительно - о, как жадно! - хотела этого, потому
что жизнь была слишком жестока, а ей такой быть не следует.
     Но  какая-то  упрямая  часть  души  сопротивлялась   дару,   какая-то
ненавистная и горделивая часть ее самой. Она  почувствовала  разочарование
того, кто  хотел  дать  ей  этот  дар,  Дарителя  из  темноты.  Определила
разочарование и, может быть, злость, потому что сказала: "Извини, извини".
     Теперь дар - радость, покой, любовь, удовольствие -  был  заброшен  в
нее  со  страшной  силой  -  грубое  и   неудержимое   давление.   И   она
почувствовала, что ее скоро сомнет. Темнота вокруг начала приобретать вес,
как будто она лежала скованная в бездонном море,  хотя  это  было  гораздо
тяжелей и гуще, чем вода: оно давило, плющило, ломало. Нужно  подчиниться,
бессмысленно сопротивляться, дай  этому  зайти!  Подчинение  было  покоем,
подчинение было радостью, раем,  раем.  Отказ  подчиниться  будет  значить
боль, большую чем та, которую можно представить, отчаяние и агония,  какие
знают лишь обитатели преисподней, поэтому она должна подчиниться,  открыть
дверь в себя, позволить войти, принять, быть в покое. Стук по ее душе,  по
ней бьют тараном, ее колотят  изо  всех  сил,  невозможно  сопротивляться.
Стучат! Впусти это, впусти, впусти: ДАЙ... ЭТОМУ... ВОЙТИ.
     Внезапно она поняла секрет двери внутри себя, пути к радости, ворот в
вечный покой. Она ухватилась за ручку, повернула,  услышала,  как  лязгнул
язычок замка, убираясь внутрь, и задрожала от нетерпения.  Через  медленно
растущую  щель:  отблеск  Дарителя.  Сверкающий  и  черный.  Скорченный  и
стремительный. Свист триумфа. Холод на пороге.  Захлопни  дверь,  захлопни
дверь, захлопни дверь, захлопни дверь!
     Хитер вырвалась из сна, отбросила одеяло, скатилась с кровати на ноги
одним плавным и безумным движением. Молотящееся  сердце  выбивало  из  нее
воздух, когда она пыталась вздохнуть.
     Сон. Только сон. Но ни один сон в ее жизни не был таким реальным, так
ясно ощущаемым.
     Может быть, то, из-за двери, прошло за ней вслед из сна  в  настоящий
мир?
     Сумасшедшая мысль. И ее не отбросить.
     Часто и тяжело дыша, она нащупала ночник, нашла выключатель. Свет  не
выявил никаких кошмарных созданий. Только Джек, спящий на  животе.  Голова
отвернута от нее, тихо сопит.
     Ей  удалось  справиться  с  дыханием,  хотя   сердце   и   продолжало
колотиться. Она промокла от пота и не могла прекратить дрожать.
     Боже!
     Не желая будить Джека, Хитер  отключила  свет  -  и  тут  же  темнота
сомкнулась вокруг.
     Она села на край кровати, намереваясь бодрствовать,  пока  сердце  не
успокоится и не пройдет нервная дрожь. Затем накинуть халат поверх  пижамы
и пойти вниз читать  до  утра.  Согласно  светящемуся  зеленому  числу  на
цифровом будильнике было 3:09 утра, но она не могла вернуться в сон. Ни за
что.
     Может быть, не сможет заснуть и завтрашней ночью.
     Вспомнила сверкающее, скорченное, полувидное  существо  на  пороге  и
горький холод, который шел от него. Прикосновение к  этому  было  все  еще
внутри  нее,  затянувшийся  холод.  Отвратительно.  Она  чувствовала  себя
зараженной, грязной изнутри, там, где никогда  ничего  невозможно  вымыть.
Решив, что ей необходим горячий душ, встала с кровати.
     Отвращение моментально вызрело в тошноту.
     В темной ванной ее вывернуло  наизнанку,  от  рвоты  остался  горький
привкус.  Включив  свет  только  на  то  время,  чтобы  найти  бутылку   с
полосканием для рта, она смыла всю горечь. Снова в темноте  несколько  раз
окунула лицо в чашу из ладоней, полных холодной воды.
     Села на край  ванной.  Вытерла  лицо  полотенцем.  Ожидая,  когда  же
успокоится и сможет вернуться, Хитер пыталась  разгадать,  почему  простой
сон оказал на нее такое сильное воздействие, но понять не смогла.
     Через несколько минут,  когда  к  ней  вернулось  самообладание,  она
спокойно возвратилась в комнату. Джек все еще тихо посапывал.
     Ее халат лежал на спинке кресла в стиле королевы Анны. Она взяла его,
выскользнула из комнаты и осторожно прикрыла за собой  дверь.  В  коридоре
надела халат и повязала ремешок.
     Хотя она раньше собиралась спуститься, сварить себе кофе и  почитать,
теперь вместо этого направилась к комнате Тоби в конце  коридора.  Как  ни
старалась подавить страх, пришедший из кошмара, это не удавалось, а ее еле
сдерживаемая тревога начала переходить на сына.
     Дверь в комнату Тоби были приоткрыта, и там  было  не  совсем  темно.
Переехав на ранчо, он снова решил спать с ночником, хотя  и  отказался  от
этой меры предосторожности уже год назад. Хитер и Джек были  удивлены,  но
не особенно тревожились из-за того,  что  мальчик  потерял  какую-то  долю
уверенности. Решили, что как только бы привыкнет к  новому  окружению,  то
снова начнет предпочитать темноту красному отблеску  маломощной  лампочки,
которая помещалась в нише стены рядом с полом.
     Тоби весь скрылся под одеялом, только голова торчала на подушке.  Его
дыхание было таким тихим, что Хитер пришлось наклониться,  чтобы  услышать
его.
     В комнате не было ничего такого, чему там не следовало находиться, но
она не решалась уйти. Необъяснимые страхи продолжали ее терзать.
     Наконец, когда Хитер с неохотой шагнула к открытой двери  в  коридор,
то услышала слабое поскребывание, которое  ее  остановило.  Повернулась  к
кровати, но Тоби не проснулся и не шевелился.
     Только когда она вгляделась в сына, то  осознала,  что  шум  идет  от
задней лестницы. Это было тихое, вороватое поскребывание чего-то твердого,
возможно, каблука  ботинка,  который  волочится  по  деревянным  ступеням,
различимое только благодаря пустоте под каждой ступенью, которая придавала
звуку хорошо слышимую гулкость.
     Ее немедленно охватила та же тревожная слабость, которой не  ощущала,
когда чистила лестницу, но напавшая на нее в понедельник, когда она шла за
Полом Янгбладом и Тоби в  низ  винтового  колодца.  Потная  параноидальная
убежденность, что кто-то - или что-то?  -  ждет  за  следующим  поворотом.
Спускается следом. Враг, обуянный исключительной яростью  и  способный  на
чрезвычайное насилие.
     Поглядела на закрытую дверь в  начале  лестницы.  Та  была  выкрашена
белым, но отражала красный отблеск ночника и, казалось, что почти  дрожит,
как горящие ворота.
     Она подождала следующего звука.
     Тоби вздохнул во сне. Просто вздохнул. Ничего больше.
     Снова молчание.
     Хитер предположила, что ошиблась,  услышала  какой-то  невинный  звук
снаружи, - может быть, ночная птица села на крышу, и шуршит крыльями,  или
даже скребет когтями по кровле - и неверно поняла его как шум на лестнице.
Но была напугана  сном.  Ее  нынешнему  восприятию,  должно  быть,  нельзя
полностью доверять. Она, безусловно, хотела поверить в то, что ошиблась.
     Крак-крак.
     На  этот  раз  никакой  ошибки.  Новый  звук  был  тише  первого,  но
определенно шел  из-за  двери  наверху  задней  лестницы.  Вспомнила,  как
скрипели некоторые деревянные ступени, когда впервые спустилась на  первый
этаж в тот понедельничный обход, и как они ворчали и жаловались, когда она
скребла их в среду.
     Захотелось схватить Тоби с кровати и утащить его из комнаты, а  потом
быстро побежать по коридору в  основную  спальню  и  разбудить  Джека.  Но
никогда в своей жизни  она  ни  от  чего  не  бегала.  Во  время  кризисов
последних восьми месяцев в ней  развилось  значительно  больше  внутренней
силы и уверенности, чем было раньше. Хотя кожа на затылке странно  зудела,
как будто по ней ползали волосатые пауки, она покраснел