знала, что придает реальности розовую  окраску,  но  маленькая
доза оптимизма была нужна им всем.
     - Я могу его навестить? - спросил Тоби.
     - Через несколько дней, милый.
     - Я намного лучше. Весь день улучшение. Я теперь совсем не болен.
     - Я сама об этом буду судить. Как бы то ни было,  твоему  папе  нужно
несколько дней, чтобы заново набраться сил.
     - Я принесу  мороженое  из  орехового  масла  с  шоколадом.  Это  его
любимое. У них нет этого в больнице, а?
     - Нет, ничего такого.
     - Передай папе, что я принесу ему.
     - Хорошо.
     - Я хочу сам купить. У меня есть деньги, я сэкономил карманные.
     - Ты хороший мальчик, Тоби. Ты знаешь это?
     Его голос стал тише и стеснительней:
     - Когда ты вернешься?
     - Не знаю, милый. Я здесь  еще  побуду.  Наверное,  тогда,  когда  ты
будешь уже в постели.
     - Ты принесешь мне что-нибудь из комнаты папы?
     - Что ты имеешь в виду?
     - Что-нибудь из  его  комнаты.  Что  угодно.  Просто  что-то  из  его
комнаты, так чтобы я мог хранить это и  знать,  что  оно  оттуда,  где  он
сейчас.
     Глубокая трещина между ненадежностью и  страхом,  вызванным  просьбой
мальчика, стала много шире, чем Хитер могла вынести, не теряя контроля над
эмоциями, который ей удавалось сохранить до сих пор и так успешно лишь  за
счет жуткого напряжения воли.  В  груди  сдавило,  и  ей  пришлось  тяжело
сглотнуть, прежде чем она отважилась сказать:
     - Конечно, хорошо, я тебе что-нибудь принесу.
     - Если я буду спать, разбуди.
     - Ладно.
     - Обещаешь?
     - Обещаю, солнышко. Теперь мне надо идти. Слушайся Мэ.
     - Мы играем в "пятьсот случаев".
     - И какие у вас ставки?
     - Просто соломка.
     - Хорошо. Я не хочу, чтобы  ты  обанкротил  мою  такую  замечательную
подругу, как Мэ, - сказала Хитер, и хихиканье мальчика прозвучало для  нее
сладкой музыкой.


     Чтобы  увериться,  что  она  не  пересечется   с   сиделками,   Хитер
прислонилась к стене сбоку от двери, которая вела  в  реанимационную.  Она
могла видеть оттуда  палату  Джека.  Его  дверь  была  закрыта,  занавески
задернуты на огромных окнах наблюдения.
     Воздух в реанимационной  пах  различными  антисептиками.  Она  должна
привыкнуть к этим  вяжущим  и  металлическим  ароматам;  которые  казались
теперь какими-то ядовитыми, и привнесли горький привкус в рот.
     Когда, наконец, доктора вышли из палаты Джека и направились к ней, то
они разулыбались, но  у  Хитер  было  беспокоящее  ощущение,  что  новости
плохие. Их улыбки кончались на углах ртов:  в  глазах  было  нечто  похуже
печали - возможно, жалость.
     Доктор Уолтер Дилани был пятидесяти лет и  прекрасно  гляделся  бы  в
роли  мудрого  отца  на  телевизионных  посиделках  начала   шестидесятых.
Каштановые волосы поседели на висках. Лицо - красивое мягкостью  черт.  Он
излучал спокойную уверенность и был так же расслаблен  и  умудрен  опытом,
как Оззи Нельсон или Роберт Янг.
     - Вы в порядке, Хитер? - спросил Дилани.
     Она кивнула.
     - Я поддерживала связь.
     - Как Тоби?
     - Дети не унывают. Он чувствует себя так  хорошо,  как  будто  увидит
отца через пару дней.
     Дилани вздохнул и махнул рукой.
     - Боже. Я ненавижу этот мир, который мы сотворили!  -  Хитер  никогда
раньше не видела его таким разозленным. - Когда я был  ребенком,  люди  не
стреляли в друг друга на  улицах  каждый  день.  Мы  уважали  полицейских,
знали, что они стоят между нами и варварами. Когда все это переменилось?
     Ни Хитер, ни Прокнов ответа не знали.
     Дилани продолжил:
     - Кажется, я только обернулся и теперь живу уже  в  какой-то  сточной
канаве, в сумасшедшем доме. Мир кишит людьми, которые не уважают никого  и
ничего, но мы считаем нужным уважать их, сострадать убийцам, потому что  с
ними так плохо обращались в жизни. - Он снова вздохнул и покачал  головой.
- Извините. Сегодняшний день я обычно провожу в детской больнице, а там  у
нас два малыша, которые попали в центр гангстерской перестрелки, -  одному
из них три года, другому шесть. Младенцы, Боже мой! Теперь Джек.
     - Я не знаю, слышали ли вы последние новости, - сказал Эмиль Прокнов,
- но человек, который стрелял на станции автосервиса этим утром вез кокаин
и  пентахлорфенол  в  карманах.  Если   он   использовал   оба   наркотика
одновременно... тогда у него в душе была каша, точно.
     - Как ядерной бомбой по собственным мозгам, Боже  ты  мой!  -  сказал
Дилани с отвращением.
     Хитер знала, что они на самом деле расстроены и разозлены,  но  также
подозревала, что это только оттягивание плохих новостей. Она обратилась  к
хирургу: - Джек вынес все без  повреждений  мозга.  Вы  тревожились  из-за
этого, но он вынес.
     - У него нет афазии, - сказал Прокнов. - Он может  говорить,  читать,
произносить по буквам, делать расчеты в  голове.  Умственные  способности,
кажется, не ухудшились.
     - Это означает, что не похоже, будто  у  него  какие-либо  физические
способности ухудшились в связи с  повреждением  мозга,  -  добавил  Уолтер
Дилани, - но должны пройти еще день-два, прежде чем мы сможем быть уверены
в этом.
     Эмиль Прокнов быстро провел худощавой рукой по своим кудрявым  черным
волосам.
     - Он справился с этим со всем действительно хорошо, миссис Макгарвей.
Это правда.
     - Но?.. - спросила она.
     Врачи поглядели друг на друга.
     - Прямо сейчас, - сказал Дилани, - у него паралич обеих ног.
     - Все ниже талии, - сказал Прокнов.
     - А выше? - спросила она.
     - Там все отлично, - уверил ее Дилани. - Все действует.
     - Утром, - сказал Прокнов, - мы снова  поищем  перелом  позвоночника.
Если найдем, сделаем гипсовое ложе, подобьем  его  войлоком  и  обездвижим
Джека ниже  шеи  вдоль  всего  пути  нервных  окончаний,  ниже  ягодиц,  и
присоединим его ноги к весу.
     - Он сможет снова ходить?
     - Почти наверняка.
     Она перевела взгляд с Прокнова  на  Дилани  и  обратно  на  Прокнова,
ожидая продолжения.
     - Это все?
     Врачи снова переглянулись.
     Дилани сказал:
     - Хитер. Я не уверен, что вы представляете себе точно, что  у  вас  с
Джеком впереди.
     - Так расскажите.
     - Он будет в гипсе от трех до четырех месяцев. К тому времени,  когда
снимут гипс, у него разовьется серьезная атрофия мускулов ниже  талии.  Не
будет сил ходить. Попросту его тело забудет, как надо ходить, так что  ему
придется провести несколько недель в реабилитационном центре. Это, видимо,
будет тяжелее и болезненней, чем все то, с чем сталкивалось большинство из
нас.
     - Да что такое? - спросила она.
     Прокнов ответил:
     - Сказанного более чем достаточно.
     - Но могло быть и намного хуже, - напомнила она им.


     Снова, наедине с Джеком, она опустила одну сторону ограды кровати  на
постель и погладила его влажные волосы надо лбом.
     - Ты выглядишь прекрасно, - сказал он, его голос все еще был слабым и
тихим.
     - Лжец.
     - Восхитительно.
     - Я выгляжу как дерьмо.
     Джек улыбнулся.
     - Прежде чем отключиться, я подумал, увижу ли тебя снова.
     - От меня так просто не избавишься.
     - Нужно и вправду умереть, а?
     - Даже это не спасет. Я найду тебя где бы то ни было.
     - Я люблю тебя, Хитер.
     - Я тебя люблю, - сказала она, - больше жизни.
     К глазам подошла волна тепла,  но  она  решила  не  реветь  при  нем.
Демонстрировать положительные эмоции. Держаться.
     Его веки задрожали и он сказал:
     - Я так устал.
     - Не могу понять, почему.
     Он снова улыбнулся:
     - Сегодня был тяжелый день.
     - Да? Я думала, вы, полицейские, ничего  не  делаете  часами,  только
сидите и пончики жуете, да собираете деньги от воротил наркобизнеса.
     - Иногда мы избиваем невинных граждан.
     - Ну да, это утомляет.
     Его глаза закрылись.
     Хитер продолжала гладить волосы мужа. Его руки все еще скрывались под
рукавами смирительной рубахи, и она отчаянно захотела коснуться их.
     Внезапно его глаза распахнулись, и он спросил:
     - Лютер умер?
     Она поколебалась.
     - Да.
     - Я так и думал, но... надеялся...
     - Ты спас женщину. Миссис Аркадян.
     - Это что-то.
     Его веки снова затрепетали, тяжело сомкнулись, и она сказала:
     - Тебе лучше отдохнуть, малыш.
     - Ты видела Альму?
     Это была Альма Брайсон. Жена Лютера.
     - Нет еще, малыш. Я была  как  будто  привязана  к  этому  месту,  ты
понимаешь.
     - Пойди навести ее, - прошептал он.
     - Схожу.
     - Теперь я в порядке. Она... в тебе нуждается.
     - Хорошо.
     - Так устал, - сказал он и снова соскользнул в сон.


     Группа поддержки в  холле  реанимационной  насчитывала  троих,  когда
Хитер покинула Джека на ночь - два полицейских в форме, чьих имен  она  не
знала, и Джина Тендеро, жена другого полицейского. У них  сразу  поднялось
настроение, когда она сообщила, что Джек выбирается, а сама узнала, что те
несколько раз связывались с департаментом по внутренней связи.  В  отличие
от врачей, они понимали, почему она отказывалась уныло сосредоточиться  на
параличе и усилиях, необходимых для его излечения.
     - Мне нужен кто-то, кто отвез бы меня домой, - сказала Хитер. - Чтобы
взять свою машину. Я хочу навестить Альму Лютер.
     - Отвезу тебя туда, а потом домой, - сказала Джина.  -  Я  сама  хочу
повидать Альму.
     Джина Тендеро была самой яркой из жен полицейского в отделе и,  может
быть, во всем департаменте лос-анджелесской полиции. Ей двадцать три года,
но выглядела она на четырнадцать. Сегодня она надела туфли на пятидюймовых
каблуках, узкие черные кожаные брюки, красный свитер, черный кожаный жакет
и огромный серебряный медальон  с  ярко  раскрашенным  эмалевым  портретом
Элвиса в центре. Большие серьги  из  многих  колец,  настолько  сложные  и
составные,  что  напоминали  вариацию  тех   головоломок,   которые,   как
считается,  отвлекают   разоренных   бизнесменов,   если   они   полностью
сосредоточиваются на их  разборке.  Ногти  выкрашены  в  неоново-малиновый
цвет, настоящие тени были намного слабее теней на ее  глазах.  Черные  как
смоль волосы стекали сплошной массой мелких завитков ниже плеч:  выглядели
они как парик, который носила Долли Партон, но это были собственные.
     Хотя Джина достигала только пяти  футов  трех  дюймов  без  туфель  и
весила, может быть, сто пять  фунтов,  если  ее  хорошенько  намочить,  но
всегда выглядела больше, чем кто-либо рядом. Когда  она  шла  по  коридору
больницы с Хитер, ее шаги были громче, чем у мужчин  вдвое  ее  больше,  и
сиделки оборачивались и неодобрительно хмурились, услышав это  ток-ток-ток
ее высоких каблуков по кафельному полу.
     - Ты в порядке, Хит?  -  спросила  Джина,  когда  они  направились  к
четырехэтажной парковке гаража от больницы.
     - Да.
     - Я имею в виду - на самом деле.
     - Так и есть.
     В конце коридора они вышли через зеленую металлическую дверь в гараж.
Он был из  голого  серого  бетона:  холодный,  с  низким  потолком.  Треть
флюоресцентных  ламп  была  разбита,  несмотря   на   проволочные   сетки,
защищавшие их, и тени среди машин предлагали неисчислимое  множество  мест
для засады.
     Джина выудила банку с аэрозолем из сумочки, и  стиснула  ее  в  руке,
положив указательный палец на спусковой механизм, а Хитер спросила:
     - Что это?
     - Мейс с красным перцем. Ты не носишь?
     - Нет.
     - Ты думаешь, где живешь, девочка, - в Диснейленде?
     Когда они поднимались по бетонной рампе мимо припаркованных  с  обеих
сторон машин, Хитер сказала:
     - Я, может быть, куплю себе.
     - Не сможешь. Эти ублюдки-политики признали их незаконными. Не хотят,
чтобы у бедных насильников была сыпь на коже, так что... Попроси Джека или
одного из этих парней - они еще могут достать его тебе.
     Джина  имела  недорогой  голубой  маленький   форд,   у   него   была
сигнализация,  которую   она   отключила,   не   доходя   до   автомобиля,
дистанционным управлением, висевшим как брелок на кольце для ключей.  Фары
вспыхнули, "Аларм" один раз пикнул, и двери отворились.
     Поглядев на тени, они забрались внутрь и тут же закрыли двери снова.
     Джина завела мотор и немного задержалась перед тем как тронуть машину
с места.
     - Ты знаешь, Хитер, если хочешь поплакать у кого-нибудь на плече, моя
одежда все равно насквозь вымокла.
     - Я в порядке. Правда.
     - Уверена, что не передумаешь?
     - Он жив, Джина. Все остальное я могу перенести.
     - Чуть за тридцать! И Джек в инвалидном кресле?
     - Это не важно. Если так и произойдет, теперь,  когда  я  говорила  с
ним, была с ним ночь, все не важно.
     Джина поглядела на нее долгим взглядом. Затем сказала:
     - Ты так, значит. Знаешь, что это будет, но тебе все равно. Хорошо. Я
всегда считала, что ты такая, но приятно знать, что я была права.
     - Какая "такая"?
     Отпустив с хлопком ручной тормоз и начав  разворачивать  форд,  Джина
усмехнулась:
     - Такая упертая чертова сучка.
     Хитер рассмеялась.
     - Кажется, это комплимент?
     - К черту. Да, это комплимент.
     Когда Джина заплатила за стоянку в будке на выезде и машина  покинула
гараж, восхитительный золотисто-оранжевый  восход  окрасил  золотым  пятна
облаков на западе. Однако, когда  они  пересекли  центр  с  его  растущими
тенями и сумерками, которые постепенно наполнялись кроваво-красным светом,
знакомые улицы и дома показались такими же чужими, как отдаленная планета.
Она прожила всю свою взрослую жизнь в Лос-Анджелесе.  Но  Хитер  Макгарвей
чувствовала себя чужаком на чужой земле.


     Испанский двухэтажный дом Брайсонов был в Валлей, с краю Бурбанка, на
улице со счастливым номером 777, где на обочине росли платаны. Ветки  этих
больших деревьев без листьев придавали им  вид  какого-то  паукообразного,
устремленного в грязное желто-черное ночное  небо,  которое  было  слишком
полно окружающим светом от городского движения,  вместо  того  чтобы  быть
совершенно чернильным. Машины столпились на дороге  и  на  тротуаре  перед
777-ой, включая одну черно-белую.
     Дом был полой родственниками и друзьями Брайсонов. Несколько бывших и
большая часть нынешних полицейских в форме или гражданской одежде.  Черные
испанцы, белые и азиаты собрались в одну компанию, чтобы опереться друг на
друга, так как они редко казались способны сойтись в большом обществе.
     Хитер почувствовала себя будто дома,  когда  пересекла  порог:  здесь
было настолько безопасней, чем во внешнем мире. Проходя через  гостиную  и
столовую, где разыскивала Альму, она  несколько  раз  остановилась,  чтобы
быстро переговорить со старыми друзьями, - и обнаружила, что сообщение  об
улучшении состояния Джека уже получено по внутренней связи.
     Более резко, чем когда-либо, она осознала, насколько сильно  свыклась
с  мыслью  о  себе  как  о  части  семьи  полицейских,  а  не   жительнице
Лос-Анджелеса или Калифорнии. Это не всегда было так.  Но  слишком  сложно
поддерживать  духовную  связь  с  городом,  погруженным  в   наркотики   и
порнографию, который раскалывает насилие банд,  и  разъедает  голливудский
цинизм,  которым  управляют  политиканы,  ровно  настолько   продажные   и
демагогичные,  насколько  некомпетентные.  Разрушительные  силы   общества
раздирали город - и страну - на кланы, и даже если  она  чувствовала  себя
уютно  в  полицейской  семье,  то  понимала  опасность  соскальзывания   в
мировосприятие сквозь очки "мы-против-них".
     Альма на кухне с сестрой Фэй и двумя другими  женщинами  была  занята
кулинарной  беседой.  Резали  овощи,  очищали  фрукты,  терли  сыр.  Альма
раскатывала тесто для пирога на мраморной плите, и  трудилась  над  ним  с
большим вдохновением. Кухня  пропиталась  вкусными  ароматами  готовящихся
пирожных.
     Когда Хитер коснулась плеча Альмы, та оторвала взгляд от теста, и  ее
глаза были так же пусты, как у манекена. Затем она мигнула и вытерла  свои
покрытые мукой руки о фартук.
     - Хитер, тебе не стоило приходить - тебе надо быть с Джеком.
     Они обнялись, и Хитер сказала:
     - Хотела бы я, чтобы было что-нибудь, что можно сделать, Альма.
     - И я тоже, девочка. И я тоже.
     Они прижались друг к дружке.
     - Что это за кулинария у тебя?
     - Мы собираемся устроить завтра похороны. Никаких  отсрочек.  С  этим
тяжко приходится. Много родственников и друзей  будут  на  панихиде.  Надо
покормить их.
     - Другие сделают все за тебя.
     - Я лучше обойдусь сама, - сказала Альма, - что - еще я могу  делать?
Сидеть и думать? Уверена, что  не  хочу  думать.  Если  ничего  не  делать
руками, позволить занять себя мыслями, тогда я  просто  с  ума  сойду.  Ты
понимаешь, что я имею в виду?
     Хитер кивнула.
     - Да, понимаю.
     - Говорили, - сказала Альма, - что Джек должен  пробыть  в  больнице,
затем в реабилитационном центре, может быть, несколько  месяцев,  а  ты  и
Тоби будете одни. Ты готова к этому?
     - Мы будем видеться с ним каждый день. Мы будем там вместе.
     - Это не то, о чем я говорю.
     - Ну, я знаю, что будет одиноко, но...
     - И это не то. Хорошо, я хочу показать тебе кое-что.
     Хитер прошла за ней в большую спальню; и Альма закрыла дверь.
     - Лютер всегда волновался о том, что будет со мной одной, если с  ним
что-то произойдет, поэтому он все сделал, чтобы знать  точно:  я  смогу  о
себе позаботиться.
     Сидя на скамейке, Хитер с изумлением наблюдала, как Альма вытаскивает
кучу оружия из тайника. Она достала дробовик с пистолетной рукоятью из-под
кровати.
     -  Это  лучшее  оружие  для  защиты  дома,  которое  можно   достать.
Двенадцатизарядное. Достаточно мощное, чтобы свалить какого-нибудь кретина
на пентахлорфеноле, который воображает, что он  супермен.  Тебе  не  нужно
уметь хорошо целиться, просто направить и нажать на курок, и он попадет  в
разброс дроби. - Она поместила дробовик на  бежевую  ткань  покрывала.  Из
глубины  стенного  шкафа  Альма  вытащила  тяжелую  зловещую  винтовку   с
дымовыпускающим дулом, оптическим прицелом и большим магазином.
     - "Геклер и Кох НК-91", штурмовая винтовка, - сказала она.  -  Теперь
ее нельзя купить в Калифорнии так  просто.  -  Она  положила  винтовку  на
кровать рядом с дробовиком.  Затем  открыла  тумбочку  ночного  столика  и
вытянула оттуда  громадный  пистолет.  -  "Браунинг"  девятимиллиметровый,
полуавтоматический. Есть еще один, похожий, в другой тумбочке.
     Хитер произнесла:
     - Боже мой, да у тебя здесь целый арсенал!
     - Просто разные стволы для разных целей.
     Альма Брайсон была пяти футов восьми дюймов ростом, но, без сомнения,
амазонкой: привлекательная, гибкая, с нежными чертами,  лебединой  шеей  и
запястьями почти такими же тонкими, как у десятилетней девочки. Ее  худые,
изящные руки казались просто неспособными управляться с некоторыми  видами
тяжелого  вооружения,  которым  обладала;  но,  с  другой  стороны,   было
очевидно, что она мастерски обращается с любым из них.
     Поднявшись со скамеечки, Хитер заметила:
     - Я могу понять - иметь ручное оружие  для  самозащиты,  может  быть,
даже такой дробовик. Но штурмовая винтовка?
     Поглядев на "Геклер-Коха", Альма сказала:
     - Как раз то, что нужно, чтобы попасть с трех выстрелов на ста  ярдах
в полудюймовый кружок. Стреляет патронами NATO 7.62,  и  настолько  мощно,
что может пробить дерево, кирпичную стену, даже машину, и все-таки достать
того парня, который прячется  с  другой  стороны.  Очень  надежна.  Можешь
стрелять сотни раз, пока не накалится так, что не прикоснешься, и все-таки
она будет вполне пригодна, когда остынет. Я думаю, тебе  стоит  приобрести
такую, Хитер. Ты должна быть готова.
     У Хитер было чувство, что она устремилась за белым кроликом в колодец
и попала в странный, темный мир.
     - Готова к чему?
     Нежное лицо Альмы окаменело, а голос стал напряженным от гнева: