о,  через  заднюю  калитку,
которая вела из сада к склону горы. При этом м-с Эдит испытала  восторг,  но
не изумление. Часть сада, открывавшаяся со стороны моря, уже подготовила  ее
к чудесам, тайну которых она так дерзко нарушила. Дойдя до маленького  пруда
с черной водой, она увидала на берегу  сморщенную  старушонку  с  длинным  и
острым подбородком и большой каллой в руке. Завидев ее, старушонка затру;  -
сила прочь, опираясь на каллу, словно на палку. М-с Эдит от души рассмеялась
и окликнула: "Сударыня! Сударыня!"  Но  старушка  испугалась  еще  больше  и
скрылась за фиговым деревом.  М-с  Эдит  продолжала  путь  уже  с  некоторой
опаской. Внезапно она услышала шелест  листьев  -  подобный  шум  производят
птицы, когда, вспугнутые охотником, вылетают из кроны дерева. Это  оказалась
вторая старушонка, еще более сморщенная, чем первая, но не такая  легкая  на
ногу - она опиралась на клюку с загнутым концом. Она тоже исчезла - м-с Эдит
потеряла ее из виду за поворотом тропинки. Тут из  недр  таинственного  сада
появилась третья старушонка,  опиравшаяся  уже  на  две  клюки  с  загнутыми
концами; она скрылась  за  гигантским  эвкалиптом,  причем  довольно  резво,
поскольку имела четыре ноги и, что удивительно, в них не путалась. М-с  Эдит
шла дальше. Наконец она добралась до мраморного крыльца  виллы,  украшенного
розами, однако крыльцо было под охраной: на верхней  его  ступеньке,  словно
вороны на ветке, торчали все три  старушонки;  раскрыв  рты,  они  угрожающе
закаркали. Теперь пришла очередь м-с Эдит спасаться бегством.
   М-с Эдит рассказала о своем приключении так мило и с такою очаровательной
наивностью, явно заимствованной из детских сказок, что я с огорчением понял:
женщины, у которых самих за душою ничего нет, могут многое почерпнуть в душе
у мужчины, а потом совершенно естественно передать это многое другим.
   Князя эта история, казалось, отнюдь не смутила.  Он  совершенно  серьезно
объяснил:
   - Это три моих феи. Они не покидают меня со дня моего рождения. Я не могу
без них ни работать, ни жить. Я выхожу из дому только с их  разрешения;  они
невероятно ревниво оберегают мой поэтический труд.
   Едва  князь  закончил  это  малоправдоподобное  объяснение,  как  Уолтер,
камердинер Старого Боба,  принес  Рультабийлю  телеграмму.  Молодой  человек
попросил разрешения распечатать ее и прочел вслух:
   - "Возвращайтесь как можно скорее зпт ждем нетерпением  тчк  великолепный
материал Петербурге".
   Телеграмма была подписана главным редактором "Эпок".
   - Ну что, господин Рультабийль, - заметил князь, - быть может, вы  теперь
согласитесь, что я хорошо осведомлен?
   Из груди у Дамы в черном вырвался вздох.
   - Я не еду в Петербург, - отчеканил Рультабийль.
   - При дворе об этом будут сожалеть, - проговорил князь. -  Позвольте  вам
заметить, молодой человек, что вы упускаете хороший случай.
   Рультабийлю особенно не понравился "молодой человек"; он даже открыл было
рот, чтобы ответить князю, но, к моему великому удивлению, промолчал.  Князь
продолжал:
   - Вы нашли бы там дело, достойное вас.  Человек,  разоблачивший  Ларсана,
имеет право тешить себя самыми смелыми надеждами.
   Произнесенное  вслух  имя  Ларсана  произвело   среди   нас   впечатление
разорвавшейся бомбы; все как один затаились  за  темными  очками.  Наступила
гнетущая тишина. Оглушенные ею, мы сидели недвижно словно статуи. Ларсан!
   Почему это имя, которое мы так часто произносили за последние двое суток,
имя, олицетворявшее опасность, с которой мы уже начали свыкаться,  -  почему
оно произвело в этот миг такой ошеломляющий эффект, какого лично я никогда в
жизни не испытывал? У меня было ощущение, что я поражен некой  магнетической
силой. Во всем теле я почувствовал слабость.  Мне  захотелось  убежать,  но,
казалось, если я встану, то не  удержусь  на  ногах.  Молчание,  которое  мы
продолжали  хранить,  только  усугубляло   это   невероятное   гипнотическое
состояние. Почему все молчат? Куда  девалась  веселость  Старого  Боба?  Его
что-то вообще не слышно за  завтраком...  А  другие  -  почему  они  молчат,
скрывшись за темными очками? Я обернулся и сразу же понял, что стал  жертвой
вполне объяснимого явления. Кто-то смотрел на меня, на меня были  устремлены
чьи-то глаза, я ощущал тяжесть чьего-то взгляда. Я не видел  этих  глаз,  не
знал, откуда на меня смотрят, но взгляд был... Я его чувствовал...  Это  был
его взгляд. А между тем позади меня никого не было. Ни справа, ни слева,  ни
спереди  -  никого,  кроме  сидящих  за  столом  людей,   которые   замерли,
спрятавшись за темными очками. Но тогда... Тогда мне вдруг стало  ясно,  что
на меня смотрят глаза Ларсана, скрытые за одними из очков. Темные стекла - и
за ними Ларсан!
   И вдруг это чувство пропало. Я перестал ощущать на себе взгляд и вздохнул
с облегчением. Мне ответил чей-то вздох. Рультабийль? Или Дама в черном тоже
только что ощутила эту тяжесть - тяжесть  взгляда?  Раздался  голос  Старого
Боба:
   -  Князь,  я  вовсе  не  думаю,  что  ваша   последняя   кость   середины
четвертичного периода... Темные очки пришли в движение.

***

   Рультабийль встал и сделал мне знак следовать за ним. Я побежал в наш зал
заседаний. Как только я появился, он закрыл дверь и спросил:
   - Почувствовали?
   Мне было никак не отдышаться, и я пробормотал:
   - Он там! Там, или мы сходим с ума. - Немного  помолчав,  я  добавил  уже
более спокойно: - Знаете, Рультабийль, очень возможно, что мы  действительно
сходим с ума. Навязчивая мысль о Ларсане доведет нас до палаты  для  буйных,
мой друг. Сидим в замке всего двое суток,  и  вы  видите,  в  каком  мы  уже
состоянии...
   - Нет, нет, - перебил Рультабийль.  -  Я  чувствую,  он  здесь.  Я  почти
касаюсь его. Но где? Когда?  Попав  сюда,  я  сразу  почувствовал,  что  мне
следует все время быть здесь. Нет, я не попадусь  в  западню.  Я  никуда  не
пойду его искать, хотя и видел его за пределами замка, и  вы  тоже  его  там
видели.
   Внезапно Рультабийль успокоился, нахмурил брови, закурил трубку и сказал,
как в доброе старое время, когда он не знал об узах, связывающих его с Дамой
в черном, и движения сердца не мешали ему рассуждать:
   - Поразмыслим.
   Рультабийль сразу же припомнил правило, которым пользовался много  раз  и
которое беспрестанно  повторял,  чтобы  не  дать  видимости  себя  обмануть:
"Ларсана следует искать не там, где он появляется, а там, где он  прячется".
За этим последовало дополнительное правило: "Он появляется здесь или там для
того, чтобы никто не увидел, где он на самом деле".
   Затем Рультабийль заговорил:
   - Ох уж эта мне видимость! Знаете,  Сенклер,  бывают  минуты,  когда  мне
хочется вырвать у себя глаза, чтобы  начать  правильно  рассуждать.  Давайте
сделаем это - всего минут на пять, - и тогда, быть может, мы все увидим  как
надо.
   Он сел, положил трубку на стол, обхватил руками голову и сказал:
   - Все, глаз у меня уже  нет.  Скажите,  Сенклер:  кто  находится  в  этих
каменных стенах?
   - Кого я вижу в этих стенах? - повторил я.
   - Да  нет  же!  У  вас  тоже  нет  больше  глаз,  вы  не  видите  ничего.
Перечисляйте не глядя. Перечисляйте всех подряд.
   - Во-первых, вы и я, - поняв, к чему он клонит, ответил я.
   - Прекрасно.
   - Ни вы, ни я не являемся Ларсаном, - продолжал я.
   - Почему?
   - Почему? Скажете тоже!
   - Нет, это вы должны мне сказать - почему. Я согласен: да, я не Ларсан; я
в этом уверен, потому что я - Рультабийль. Но вы, тот,  кто  сидит  напротив
Рультабийля, скажите: почему вы не Ларсан?
   - Но вы же видите!
   - Несчастный! - воскликнул Рультабийль, еще  сильнее  прижимая  кулаки  к
глазам. - У меня же нет больше глаз, я не могу вас увидеть. Если бы Жарри из
отдела борьбы с азартными играми не видел своими глазами в Трувиле, как граф
де Мопа садится метать банк, он поклялся бы, что карты взял в руки Балмейер.
Если бы Нобле из отдела меблированных комнат не столкнулся однажды вечером у
Труайона лицом к лицу с человеком, в котором признал виконта Друэ  д'Эслона,
он поручился бы, что человек, которого он пришел арестовать и не  арестовал,
потому что увидел его, - это Балмейер. Если бы инспектор Жиро, знавший графа
де Мотвиля, как вы меня, не увидел его  однажды  на  скачках  в  Лоншане  за
беседой с друзьями, он арестовал бы Балмейера. Понимаете  ли,  Сенклер,  мой
отец родился раньше меня, и, чтобы его арестовать, нужно изрядно попотеть.
   Последние слова Рультабийль проговорил глухо, с такой дрожью и  отчаянием
в голосе, что у меня сразу же пропала последняя способность к рассуждению. Я
лишь воздел руки к небу, но Рультабийль этого не видел - он не хотел  ничего
больше видеть.
   - Нет, нет, больше никого не нужно видеть, - повторил он, -  ни  вас,  ни
господина Стейнджерсона, ни господина Дарзака, ни Артура Ранса,  ни  Старого
Боба, ни князя Галича. Но нужно знать, почему кто-нибудь  из  них  не  может
быть Ларсаном. Погодите, я только передохну немного за этими стенами...
   Я уже почти  не  дышал.  Под  сводами  потерны  послышались  четкие  шаги
Маттони, который заступил на дежурство.
   - А слуги? - выдавил я. - А Маттони? А другие?
   - Я знаю точно, что они не  покидали  форта  Геркулес,  когда  госпожа  и
господин Дарзак видели Ларсана на вокзале в Буре.
   - Все-таки признайтесь, Рультабийль: они  вас  не  занимают,  потому  что
несколько минут назад никто из них не прятался за черными очками.
   - Замолчите, Сенклер. Вы действуете мне на нервы сильнее, чем моя мать! -
топнув ногою, вскричал Рультабийль.
   Эта сказанная в гневе фраза странно  поразила  меня.  Только  я  собрался
спросить у него, очень ли  взволнована  Дама  в  черном,  как  он  не  спеша
заговорил:
   - Первое: Сенклер не может быть  Ларсаном,  потому  что  был  со  мною  в
Трепоре, когда Ларсан находился в Буре.
   Второе: профессор Стейнджерсон не может быть  Ларсаном,  потому  что  был
между Дижоном и Лионом, когда Ларсан находился в Буре. Точнее, он приехал  в
Лион за минуту до Ларсана. Господин и госпожа Дарзак видели, как он  выходит
из поезда. Но все остальные могли быть в Буре и, значит, могут быть Ларсаном
- если, конечно, чтобы быть  Ларсаном,  достаточно  было  находиться  в  тот
момент в Буре. Там был Дарзак; затем Артур Ранс перед прибытием профессора и
господина Дарзака два дня где-то пропадал. Он  приехал  прямо  в  Ментону  и
сразу встретил их (когда я специально  спросил  об  этом  миссис  Эдит,  она
подтвердила, что муж отсутствовал два дня по  делам).  Старый  Боб  ездил  в
Париж. И наконец, князя Галича  не  видели  в  эти  дни  ни  в  пещерах,  ни
где-нибудь еще. Возьмем для начала господина Дарзака.
   - Рультабийль, но это же кощунство!
   - Сам знаю.
   - Это глупость!
   - И это знаю... А впрочем, почему?
   - Потому что, - выйдя из себя, закричал я, - пусть Ларсан гений, пусть он
может обмануть полицейского, журналиста, репортера, даже самого Рультабийля;
пусть он может обмануть даже дочь, выдав себя за ее отца -  я  имею  в  виду
господина Стейнджерсона, - но никогда ему не обмануть женщину, выдав себя за
ее мужа. Друг мой, Матильда Стейнджерсон знала господина Дарзака задолго  до
того, как вошла с ним под руку в форт Геркулес.
   - Ларсана она тоже знала, - холодно заметил Рультабийль. - Вот  что,  мой
дорогой. Ваши доводы сильны, но поскольку (ох уж эта его ирония!) я не  знаю
в точности, насколько  далеко  простирается  гений  моего  отца,  то,  чтобы
удостовериться относительно личности господина Дарзака, которой я, кстати, и
не пытаюсь у него отнять,  я  воспользуюсь  доводом  посильнее:  если  Робер
Дарзак - это Ларсан, то Ларсан не появлялся бы несколько раз перед Матильдой
Стейнджерсон, потому что именно появления Ларсана  и  отдаляют  Матильду  от
Дарзака.
   - Ну к чему столько умствований,  -  воскликнул  я,  -  когда  достаточно
просто раскрыть глаза. Раскройте глаза, Рультабийль, и посмотрите.
   Молодой человек послушался.
   - На кого? - спросил он с бесконечной горечью. - На князя Галича?
   - А почему бы и нет? Он что, вам нравится, этот черноземный князь, поющий
литовские песни?
   - Нет, но он нравится м-с Эдит, - парировал Рультабийль и ухмыльнулся.
   Я сжал кулаки. Он это заметил, но вида не подал.
   - Князь Галич - нигилист, который мне ничуть  не  интересен,  -  спокойно
добавил он.
   - Вы в этом уверены? Да и кто вам сказал такое?
   - Матушка Бернье знает одну из старушек, о которых  рассказывала  вам  за
завтраком миссис Эдит. Я проверил: это мать одного  из  троих  преступников,
повешенных в Казани, за то что они собирались бросить  бомбу  в  императора.
Две другие старушки - матери  двоих  других.  Ничего  интересного,  -  резко
закончил Рультабийль.
   Я не смог сдержать жест восхищения.
   - А вы времени не теряете!
   - Он тоже, - проворчал молодой человек. Я скрестил руки на груди.
   - А Старый Боб?
   - Нет, дорогой мой, нет! - чуть ли не с  гневом  отрезал  Рультабийль.  -
Этот - ни в коем случае. Вы заметили, что он носит парик,  не  так  ли?  Так
вот, уверяю вас, если мой отец наденет парик, этого никто не заметит.
   Он произнес это с такой злостью, что я решил уйти. Рультабийль  остановил
меня.
   - Погодите-ка. Остался еще Артур Ранс.
   - Ну, этот не изменился, - отозвался я.
   -  Опять  глаза!   Поосторожнее   с   глазами,   Сенклер.   После   этого
предупреждения Рультабийль пожал мне  руку.  Я  заметил,  что  у  него  рука
влажная и горячая. Он ушел. Я немного задержался, думая.., думая - о чем?  О
том, что напрасно я сказал, будто Артур Ранс  не  изменился.  Во-первых,  он
отпустил  крошечные  усики,  что  американцам  старого   закала   вовсе   не
свойственно. Затем, отрастил волосы, и челка стала спускаться  ему  на  лоб.
Кроме того, я ведь не видел  его  целых  два  года  -  за  этот  срок  можно
измениться. И наконец, Артур Ранс, не пивший ничего, кроме спиртного, теперь
не пьет ничего, кроме воды. Но тогда м-с Эдит... Что  м-с  Эдит?  Неужели  я
тоже схожу с ума? Почему я сказал "тоже"? Как..,  как  Дама  в  черном?  Как
Рультабийль? Неужели я считаю, что у Рультабийля тоже не все дома?  Ах,  эта
Дама в черном нас всех околдовала! Она дрожит от собственных воспоминаний, и
нас теперь лихорадит вместе с нею. Увы, страх заразен, как холера.

В. Мое времяпрепровождение до пяти вечера

   Воспользовавшись тем, что мне не нужно  дежурить,  я  отправился  к  себе
отдохнуть, однако спал плохо: мне  сразу  же  приснилось,  что  Старый  Боб,
мистер Ранс и м-с Эдит - шайка ужасных бандитов, поклявшихся погубить нас  с
Рультабийлем. Проснувшись в мрачном настроении  и  увидев  древние  башни  и
Старый замок, все эти грозные каменные громады, я был близок к  тому,  чтобы
поверить в кошмар, и проговорил вслух: "Занес же нас  черт  в  это  логово!"
Затем  выглянул  в  окно.  По  двору  шла  м-с  Эдит,  небрежно  беседуя   с
Рультабийлем и держа в своих хорошеньких точеных  пальчиках  яркую  розу.  Я
побежал вниз, но во дворе ее уже  не  оказалось.  Тогда  я  присоединился  к
Рультабийлю, направлявшемуся с проверкой в Квадратную башню.
   Журналист был очень спокоен и, казалось, вновь обрел  власть  над  своими
мыслями, равно как и глазами, которые больше уже не закрывал. Да,  интересно
все-таки  наблюдать,  как  Рультабийль  что-либо   осматривает.   Ничто   не
ускользает от его внимания. А Квадратная башня, где жила Дама в черном, была
предметом постоянного его попечения.
   Пользуясь случаем - таинственное нападение произойдет еще через несколько
часов, - я хочу познакомить вас с расположением  помещений  в  этаже  башни,
находящемся на одном уровне с двором Карла Смелого.
   Войдя в Квадратную башню через единственную дверь А,  вы  оказываетесь  в
большом коридоре, который является частью бывшей кордегардии.  Когда-то  это
было помещение Б-В-Г-Д с  каменными  стенами  и  дверьми  в  другие  комнаты
Старого замка. М-с Ранс  приказала  воздвигнуть  в  бывшей  кордегардии  две
деревянные стенки и выгородить таким образом довольно просторное  помещение,
в котором собиралась устроить ванную комнату.
   Теперь же мимо этого помещения проходили два коридора, пересекающиеся под
прямым углом, - В-Г и Г-Д. В нем временно расположилась  чета  Бернье,  вела
туда дверь Е. Чтобы подойти к двери в комнаты  супругов  Дарзак  (Ж),  нужно
было обязательно миновать дверь в привратницкую, где всегда находился кто-то
из супругов Бернье. Заходить в привратницкую разрешалось  только  им.  Кроме
того, через окошко 3 из привратницкой можно  было  наблюдать  за  дверью  И,
которая вела в комнаты Старого Боба. Когда  Дарзаки  выходили,  единственный
ключ от двери Ж хранился всегда у Бернье; это был  новый  специальный  ключ,
заказанный Рультабийлем в одному ему известном месте.  Замок  юный  репортер
ставил собственноручно.
   Рультабийль хотел, чтобы и ключ от комнат Старого Боба  тоже  хранился  в
привратницкой, однако американец выразил столь бурный  и  комичный  протест,
что репортеру пришлось уступить. Старый Боб не желал, чтобы с ним обращались
как с пленником, и  настаивал  на  том,  что  он  должен  иметь  возможность
приходить и уходить когда вздумается,  не  спрашивая  ключи  у  привратника.
Поэтому дверь к нему всегда была открыта, и он мог сколько угодно ходить  из
своих комнат в кабинет,  устроенный  в  башне  Карла  Смелого,  не  причиняя
беспокойства ни себе, ни другим. Но в таком случае дверь А следовало держать
открытой. Старый Боб так и  заявил,  а  м-с  Эдит  с  немалой  долей  иронии
поддержала дядюшку, сказав, что вряд ли он требует такого же обращения,  как
дочь профессора Стейнджерсона, и  Рультабийль  не  стал  настаивать.  Слова,
слетевшие с тонких губ м-с Эдит, звучали так:
   "Но,  господин  Рультабийль,  мой  дядя  не  боится,  что  его  похитят!"
Рультабийль понял: ему остается лишь посмеяться вместе со Старым  Бобом  над
нелепым предположением, что  человека,  единственная  привлекательная  черта
которого - самый старый в мире череп,  могут  похитить,  словно  хорошенькую
женщину. И Рультабийль смеялся; он смеялся даже громче Старого Боба,  однако
поставил условие: в десять вечера  дверь  А  будет  запираться  на  ключ,  а
супруги Бернье отопрут ее, если возникнет такая необходимость. Это было тоже
неудобно для Старого Боба, который иногда засиживался  за  работой  в  башне
Карла Смелого. Но он не хотел больше спорить с  этим  славным  Рультабийлем,
который, должно быть, боится воров. В оправдание Старого Боба нужно сказать,
что к мерам защиты нашего молодого друга он относился так лишь  потому,  что
ему ничего не сообщили о появлении Ларсана  -  Балмейера.  Ему,  разумеется,
рассказывали о прошлых несчастьях м-ль Стейнджерсон, но он понятия не  имел,
что и после того, как она  стала  г-жой  Дарзак,  эти  несчастья  отнюдь  не
прекратились. К тому же Старый Боб, как и все ученые, был  эгоистом.  Весьма
довольный тем, что владеет самым старым на свете черепом, он  и  представить
не мог, что мир вращается вовсе не вокруг него.

***

   Рультабийль,  мило  осведомившись  о  здоровье  матушки  Бернье,  которая
чистила картошку, доставая ее из лежавшего рядом  большого  мешка,  попросил
папашу Бернье отпереть дверь в комнаты четы Дарзак.
   В спальне г-на Дарзака я был впервые. Выглядела она холодной и мрачной, а
ее меблировка не отличалась роскошью: дубовая кровать да  туалетный  столик,
пододвинутый к окну К, сделанному на месте бывшей бойницы.  Стена  там  была
так толста, а бойница так широка,  что  в  образовавшейся  нише  г-н  Дарзак
устроил нечто вроде туалетной комнаты. Второе окно, окно Л, было меньше. Оба
окна были забраны толстыми решетками, через  которые  едва  проходила  рука.
Кровать на высоких ножках стояла в углу между  наружной  стеной  и  каменной
перегородкой, отделявшей спальню г-на Дарзака от спальни его жены. Напротив,
в углу башни, помещался стенной шкаф.  Посередине  комнаты  стоял  небольшой
стол