с  несколькими  научными  книгами  и   письменными   принадлежностями.
Завершали меблировку кресло  и  три  стула.  Спрятаться  здесь  было  просто
невозможно,  разве  что  в  стенном  шкафу.  Поэтому  супругам  Бернье  было
поручено, заходя в комнату для уборки, всякий раз проверять этот  шкаф,  где
г-н Дарзак  держал  одежду;  да  и  Рультабийль,  наведываясь  в  отсутствие
супругов осмотреть комнаты Квадратной башни, всегда в него заглядывал.
   Так он сделал и на этот раз. Переходя в  спальню  г-жи  Дарзак,  мы  были
уверены, что в комнате ее мужа никого нет, ибо, как только мы вошли,  папаша
Бернье, следовавший за нами с неизменно озабоченным видом, запер на задвижку
дверь, ведущую из коридора.
   Спальня г-жи Дарзак была меньше, чем у ее  мужа,  но  благодаря  удачному
расположению окон светлая и  веселая.  Едва  ступив  на  порог,  Рультабийль
побледнел и, повернув ко мне свое доброе и погрустневшее лицо, проговорил:
   - Сенклер, чувствуете? Духи Дамы в черном!
   Ей-богу, я ничего не чувствовал. Окно, снабженное  решеткой,  как  и  все
остальные, выходящие на море,  было  широко  распахнуто,  и  легкий  ветерок
развевал занавеску, висевшую на карнизе над вешалкой, которая была прибита к
одной из стен. У другой стены стояла кровать. Вешалка находилась так высоко,
что висевшие на ней платья и пеньюары, равно как и закрывающая ее занавеска,
не доходили до пола; если за ними кто-нибудь захотел бы спрятаться, то  были
бы видны ноги. Штанга, по которой двигались вешалки с  одеждой,  была  очень
тонкой, и забраться на нее тоже не было никакой возможности.  Тем  не  менее
Рультабийль тщательно обследовал этот гардероб. Стенного шкафа в комнате  не
было. Туалет, бюро, кресло, два стула и четыре стены, между которыми,  кроме
нас, никого, бог тому свидетель.
   Заглянув под кровать, Рультабийль жестом выдворил нас из комнаты. Сам  он
вышел последним. Бернье тут же запер дверь маленьким ключом и положил его  в
верхний карман куртки, который вдобавок застегнул на пуговицу. Мы  повернули
по коридору и зашли в апартаменты Старого Боба,  состоявшие  из  гостиной  и
спальни; осматривать их было так же легко, как и комнаты  Дарзаков.  Никого,
меблировка скудная - стенной шкаф и почти пустой книжный шкаф с  отворенными
дверцами. Когда  мы,  выходили  из  этих  комнат,  матушка  Бернье  как  раз
поставила стул на пороге у своих дверей, чтобы ей было удобнее наблюдать, не
отрываясь от своего занятия - чистки картошки.
   Зашли мы и в комнату, занимаемую супругами Бернье.  На  остальных  этажах
башни никто не жил; туда вела маленькая лестница,  начинавшаяся  в  углу  Б.
Попасть на эту лестницу можно было  через  люк  в  потолке  комнаты  Бернье.
Рультабийль попросил молоток и  гвозди  и  заколотил  люк.  Теперь  вход  на
лестницу был закрыт.
   Можно смело утверждать, что Рультабийль,  поскольку  от  него  ничего  не
ускользало, не оставил в Квадратной башне  никого,  кроме  супругов  Бернье,
после того как осмотрел ее и вышел со мною оттуда. Можно  также  утверждать,
что в комнатах Дарзаков не было ни души, пока папаша Бернье несколько  минут
спустя сам не отпер дверь г-ну Дарзаку. Расскажу, как это произошло.
   Примерно без пяти пять мы  с  Рультабийлем,  оставив  Бернье  у  двери  в
комнаты  Дарзаков,  вышли  во  двор.  Дойдя  до   площадки   старой   башни,
возвышавшейся подле потерны, мы  сели  на  парапет  и  уставились  вниз,  на
кроваво-красные отблески, лежавшие на Красных Скалах. И вот,  у  края  Барма
Гранде, таинственно зиявшей на фоне огненных Красных Скал, мы вдруг  увидели
подвижную и вместе с тем мрачную фигуру Старого Боба. Он  представлял  собою
единственное  черное  пятно  в  окружающем  пейзаже.  Вздымающиеся  из  моря
отвесные утесы были так багровы, что казались  раскаленными  от  внутреннего
жара земли. В своем сюртуке и цилиндре этот факельщик из  похоронного  бюро,
нелепый  и  жуткий,  казался  невероятным  анахронизмом  на   фоне   пещеры,
образовавшейся когда-то в пылающей лаве, пещеры, которая  триста  тысяч  лет
назад служила, быть может, первым пристанищем для первой семьи в первые  дни
Земли. Зачем нужен этот  мрачный  могильщик  среди  пламенеющих  камней?  Он
потрясал своим черепом и смеялся, смеялся... Нам было  больно  слышать  этот
смех, он раздирал нам уши и сердце.
   Затем наше внимание переключилось со  Старого  Боба  на  Робера  Дарзака,
который вышел из-под потерны и пересекал  двор  Карла  Смелого.  Нас  он  не
видел. Вот он-то уж не смеялся! Рультабийль жалел его, понимая,  что  ученый
держится на пределе. Молодой человек рассказал мне, что днем  Дарзак  сказал
ему: "Неделя - это много! Не знаю, вынесу ли  я  еще  неделю  такой  пытки".
Рультабийль спросил у него: "А куда вы поедете?" "В  Рим",  -  ответил  тот.
Очевидно, дочь профессора Стейнджерсона хочет ехать только туда; Рультабийль
полагал, что бедняга Дарзак задумал это путешествие, поняв, что только  папа
римский может решить его дело. Бедный г-н Дарзак! Да, в самом деле:  ему  не
до смеха. Мы не спускали с него глаз до  дверей  Квадратной  башни.  Да,  он
держался из последних сил:  сгорбился,  засунул  руки  в  карманы.  Вид  его
выражал крайнее отвращение ко всему.  Должно  быть,  ему  действительно  все
опротивело. Он вынул руки из карманов, однако вид его все равно  не  вызывал
улыбки. И все же, признаюсь, я улыбнулся. Дело в  том,  что  не  без  помощи
гениального Рультабийля г-н Дарзак  невольно  вызвал  во  мне  дрожь  ужаса,
дрожь, пронизавшую меня до мозга костей! Ну как мог  Рультабийль  вообразить
такое!
   Г-н Дарзак вошел в Квадратную башню, и Бернье отпер ему дверь. Для  этого
он подошел к двери и достал ключ из кармана; позже мы выяснили, что  решетка
на окне не была перепилена - все это позволило нам сделать вывод: когда  г-н
Дарзак вошел к себе в спальню, в занимаемых им и его женой комнатах не  было
никого. Это несомненно.
   Конечно, все это мы уточнили позже; и я рассказываю об этом сейчас только
потому, что меня преследует мысль о том необъяснимом, что притаилось в  тени
и вот-вот выйдет на свет божий.
   Наступило пять часов.

Г. Вечер между пятью часами и минутой, когда произошло нападение на Квадратную башню

   Мы с Рультабийлем еще с  час  проговорили  или,  точнее,  промучили  себя
всяческими  предположениями,  сидя  на  земляной   площадке   башни.   Вдруг
Рультабийль хлопнул меня по плечу и, вскричав: "А я  думаю...",  бросился  в
Квадратную башню. Я последовал за ним, хотя и представить себе не мог, о чем
он думает. Оказалось - о мешке с картошкой матушки Бернье, который он тут же
высыпал на пол, к  немалому  изумлению  почтенной  женщины.  Удовлетворенный
сделанным и, по-видимому, получив ответ на терзавший его вопрос, он вернулся
вместе со мной во двор Карла Смелого,  предоставив  папаше  Бернье  собирать
рассыпанную картошку.
   Г-жа Дарзак появилась на секунду в окне комнаты своего  отца,  на  втором
этаже "Волчицы".
   Жара сделалась невыносимой. Близилась гроза, и нам  хотелось,  чтобы  она
разразилась как можно скорее.
   Да, гроза должна была принести облегчение. Море казалось тяжелым,  воздух
был тяжелым, мы чувствовали тяжесть в груди. Проворнее всех существ земных и
небесных, Старый Боб  снова  в  необычайном  возбуждении  появился  у  Барма
Гранде. Можно было подумать, что он танцует. Но  нет,  он  произносил  речь.
Однако перед кем? Мы перегнулись через парапет. На берегу явно был кто-то, к
кому Старый Боб обращал свои  разглагольствования  на  допотопные  темы,  но
пальмовые листья скрывали  от  нас  слушателей  Старого  Боба.  Наконец  они
подошли к "Черному профессору", как называл его Рультабийль. Их  было  двое:
во-первых, м-с Эдит... Да, это она: ее легко узнать по томному изяществу,  с
которым она опирается на руку мужа. Мужа? Но ведь это вовсе не ее  муж!  Кто
же этот молодой человек, на чью руку с таким томным изяществом опирается м-с
Эдит?
   Рультабийль  обернулся,  ища  вокруг  кого-нибудь,  кто  мог  бы  на  это
ответить, - Маттони или Бернье. На пороге Квадратной башни он увидел  Бернье
и жестом подозвал его. Тот подошел и взглянул туда,  куда  указывал  пальцем
Рультабийль.
   - Не знаете, кто это там с миссис Эдит? - спросил репортер.
   - Князь Галич, - уверенно ответил Бернье. Мы с Рультабийлем присмотрелись
внимательнее. Издали князя Галича мы раньше никогда не видели, я и не думал,
что у него такая походка, к тому же он мне казался ниже.  Рультабийль  понял
меня и пожал плечами.
   - Ладно, благодарю, - бросил он Бернье.
   Мы продолжали наблюдать за м-с Эдит и князем.
   - Одно могу сказать, - проговорил Бернье, уходя, - не нравится  мне  этот
князь. Больно уж он нежный.  Волосы  -  слишком  светлые,  глаза  -  слишком
голубые. Говорят, он русский. Приезжает, уезжает - и никого не  предупредит.
В позапрошлый раз, когда его пригласили сюда на завтрак, хозяин  с  хозяйкой
ждали его, не решались без него сесть за стол. А потом пришла телеграмма,  в
которой он извинялся,  дескать,  опоздал  на  поезд.  Телеграмма  пришла  из
Москвы...
   И Бернье, странно ухмыльнувшись, вернулся на порог своей башни.
   Наши  глаза  все  еще  были  устремлены  на  берег.  М-с  Эдит  и   князь
прогуливались у пещеры Ромео и Джульетты;
   Старый Боб, прекратив размахивать руками, спустился вниз, подошел к замку
и пересек двор; сверху нам хорошо было видно,  что  он  больше  не  смеется.
Старый Боб вдруг сделался воплощением грусти. Молча зашел он под потерну. Мы
его окликнули, но он не услышал. Неся на вытянутой руке свой  самый  древний
череп и неожиданно  придя  в  ярость,  он  принялся  осыпать  древний  череп
отборнейшими проклятиями. Ученый спустился в Круглую башню, и еще  некоторое
время мы слышали отзвуки его  гнева,  доносившиеся  снизу.  Потом  раздались
глухие удары; казалось, чудак бьется телом о стены.
   В этот миг старые часы на Новом замке пробили шесть. И почти одновременно
далеко в море раздался первый раскат грома. Горизонт почернел.
   Мы увидели, что, выйдя из-под потерны, к нам направляется  конюх  Уолтер,
славный, но грубый парень, не отличавшийся большим умом,  однако  по-собачьи
преданный  своему  хозяину  -  Старому  Бобу.  Он  подошел,  вручил  нам   с
Рультабийлем по письму и двинулся дальше, в сторону Квадратной башни.
   Рультабийль окликнул его и поинтересовался, что он там собирается делать.
Тот ответил, что должен отнести Бернье почту для г-на и  г-жи  Дарзак;  весь
разговор происходил по-английски, поскольку Уолтер другого языка не знал,  а
мы объяснялись по-английски вполне сносно. Уолтеру поручили разносить письма
после  того,  как  папаша  Жак  стал  постоянно  дежурить  в  привратницкой.
Рультабийль взял почту и сказал, что отнесет ее сам.
   На землю упали первые капли дождя.  Мы  подошли  к  двери  г-на  Дарзака.
Папаша Бернье сидел в коридоре верхом на стуле и курил трубку.
   - Господин Дарзак у себя? - спросив Рультабийль.
   - Он не выходил, - ответил Бернье.
   Мы постучались. Послышался скрежет задвижки (каждый, входя в комнату,  по
указанию Рультабийля, должен запираться на задвижку).
   Г-н Дарзак как раз занимался  письмами.  Он  сидел  за  столиком  посреди
комнаты, лицом к двери.
   Теперь внимательно следите за тем, что  происходило  дальше.  Рультабийль
ворчал; полученное письмо  подтверждало  сказанное  в  телеграмме  -  газета
желала непременно послать его в Россию.
   Г-н Дарзак с безразличным видом прочел несколько принесенных нами писем и
сунул их в карман. Я протянул Рультабийлю полученное мною послание; оно было
от моего парижского  приятеля,  который,  рассказав  несколько  малозначащих
подробностей об отъезде Бриньоля, сообщал, что  этот  самый  Бриньоль  велел
адресовать  свою  почту  в  Соспель,  гостиница  "Альпы".  Это  было  весьма
интересно, и г-н Дарзак с  Рультабийлем  обрадовались  новым  сведениям.  Мы
уговорились отправиться в Соспель, как  только  сможем,  и  вышли.  Дверь  в
спальню г-жи Дарзак была приоткрыта, и я успел заметить, что г-жи Дарзак там
не было. Как только все мы вышли, папаша Бернье запер дверь на ключ.  Да,  я
видел это собственными глазами: слуга запер дверь и положил ключ в карманчик
куртки. Я и сейчас клянусь вам! -  мысленно  вижу,  как  он  кладет  ключ  в
верхний карман куртки и застегивает карман на пуговицу.
   Мы вышли втроем из Квадратной башни, оставив папашу  Бернье  в  коридоре,
словно верного сторожевого пса, каким он и был  до  последнего  своего  дня.
Если он и промышлял немного браконьерством, это совсем не означало,  что  он
не мог быть отменным сторожем. Напротив, сторожевые псы как раз и промышляют
браконьерством. И я готов заявить  во  всеуслышание:  папаша  Бернье  всегда
честно исполнял свой долг и говорил только правду. Его жена, матушка Бернье,
тоже была хорошей привратницей, умной и вместе с тем  не  болтливой.  Теперь
она овдовела, и я взял ее на службу к себе. Ей будет приятно прочесть, что я
ее ценю и отдаю должное ее мужу. Они оба это заслужили.
   Когда Рультабийль, г-н Дарзак и я вышли из Квадратной башни и отправились
в Круглую башню навестить Старого Боба, было уже  около  половины  седьмого.
Войдя в зал, г-н Дарзак  вскрикнул,  увидев,  в  каком  состоянии  находится
акварельный  рисунок,  который  он  начал  накануне,  чтобы   хоть   немного
отвлечься. Рисунок изображал центральную лестницу дворца, какой она, судя по
документам, показанным нам Артуром Рансом, была в  XV  веке.  Акварель  была
безнадежно испорчена, вся краска на ней расплылась.  Напрасно  Робер  Дарзак
пытался добиться чего-либо от Старого  Боба:  тот  стоял  на  коленях  перед
ящиком со скелетом и был так занят лопаточной костью, что даже не ответил.
   Здесь  я  вынужден  сделать  маленькое  отступление  и  извиниться  перед
читателем за ту педантичность, с которой на  протяжении  нескольких  страниц
подробно описываю все наши слова и поступки, однако должен сказать, что в те
минуты  даже  самые  незначительные  детали  были  важны:  ведь  драма   уже
разыгралась, а мы, увы, и не подозревали этого!
   Поскольку Старый Боб был зол как собака, мы ушли - во всяком случае, мы с
Рультабийлем. Г-н Дарзак остался перед своим испорченным рисунком  и  думал,
конечно, совсем о другом.
   Выйдя из Круглой башни, мы взглянули на  небо,  сплошь  покрытое  черными
тучами. Буря была близка. Шел дождь, но дышать было совершенно нечем.
   - Пойду-ка я лягу, - проговорил я. - Сил больше  нет.  Быть  может,  хоть
наверху посвежее, окна открыты...
   Рультабийль пошел вслед за мной в Новый замок. Вдруг на  первой  площадке
широкой расшатанной лестницы он остановил меня:
   - Слышите? Она там, - шепотом проговорил он.
   - Кто?
   - Дама в черном! Разве вы не чувствуете, как благоухает лестница?
   С этими словами он скрылся за дверью, попросив  меня  идти  дальше  и  не
обращать на него внимания. Я так и сделал.
   Каково же было мое удивление, когда, открыв дверь к  себе  в  комнату,  я
оказался лицом к лицу с Матильдой!
   Она тихонько вскрикнула и выпорхнула в тень, словно вспугнутая  птица.  Я
выбежал на  лестницу  и  наклонился  над  перилами.  Матильда  скользила  по
лестнице, словно призрак. Она добежала уже до первого этажа, когда площадкой
ниже я увидел Рультабийля: он стоял у перил и тоже смотрел на нее. Потом  он
поднялся ко мне.
   - Ну, что я вам говорил? - заметил он. - Несчастная!
   Рультабийль опять казался очень взволнованным.
   - Я попросил у господина Дарзака неделю. Но нужно, чтобы все  закончилось
в двадцать четыре часа, иначе у меня просто не хватит сил.
   Внезапно молодой человек опустился на стул.
   - Мне душно, душно, - простонал он и ослабил узел на галстуке. - Воды!
   Я бросился за графином, но он меня остановил.
   - Нет, мне нужна вода с неба, - проговорил он и указал кулаком  на  небо,
которое все никак не могло разразиться ливнем.  Минут  десять  он  сидел  на
стуле и размышлял. Меня удивило, что он не  поинтересовался,  зачем  Дама  в
черном приходила ко мне в комнату. Ответить на этот  вопрос  я  затруднялся.
Наконец он встал.
   - Вы куда?
   - На пост, в Садовую башню.

***

   Рультабийль  отказался  даже  прийти  пообедать  и  попросил,  чтобы  ему
принесли еду на пост, словно солдату. Обед был накрыт в половине девятого  в
"Волчице". Робер Дарзак, только что расставшийся со Старым  Бобом,  объявил,
что тот обедать не желает. М-с Эдит, испугавшись, не стало ли дядюшке плохо,
тут же отправилась в Круглую башню. Артур Ранс предложил пойти с нею, но она
отказалась; отношения с мужем  у  нее,  похоже,  испортились.  Тем  временем
появилась Дама в черном  с  профессором  Стейнджерсоном.  Матильда  горестно
посмотрела на  меня;  в  ее  взгляде  читался  упрек,  который  меня  весьма
встревожил. Она не сводила с меня глаз. К обеду никто так и не  притронулся.
Артур Ранс, не отрывая взгляда, смотрел на Даму  в  черном.  Все  окна  были
распахнуты, но дышать было нечем.  Вскоре  раздался  удар  грома,  сверкнула
молния, и  хлынул  ливень.  У  всех  вырвался  вздох  облегчения.  М-с  Эдит
вернулась как раз вовремя; она успела до ливня,  который,  казалось,  грозил
затопить весь полуостров. Не без живости м-с Эдит рассказала, что, когда она
вошла, Старый Боб сидел перед столом, сгорбившись и обхватив руками  голову.
На ее вопросы он отвечать не стал. Она шутливо  тряхнула  его,  но  он  лишь
дернул плечом. Тогда, поскольку он упрямо зажимал ладонями уши, она легонько
ткнула его булавкой с рубином, которой обычно закалывала  легкую  шаль,  что
набрасывала на себя по вечерам. Он зарычал,  выхватил  у  нее  булавку  и  в
ярости швырнул ее на стол. Затем  грубо  буркнул,  чего  раньше  за  ним  не
водилось:  "Оставьте  меня  в  покое,  госпожа  племянница!"  М-с  Эдит  так
огорчилась, что, не говоря ни слова, вышла, пообещав себе, что в этот  вечер
ноги ее не будет в Круглой башне. Выходя из башни,  м-с  Эдит  оглянулась  и
бросила последний взгляд на престарелого  дядюшку.  То,  что  она  заметила,
крайне ее поразило: самый древний в мире  череп  был  перевернут,  торчавшая
вверх челюсть была вся в крови, а Старый Боб, всегда обращавшийся с  любимой
древностью корректно, злобно плевал на свой любимый череп. Немного струхнув,
м-с Эдит убежала.
   Робер Дарзак успокоил м-с  Эдит,  объяснив,  что  за  кровь  она  приняла
обыкновенную краску -  череп  Старого  Боба  был  вымазан  краской,  которой
рисовал молодой профессор.
   Из-за стола я встал первым, чтобы поскорее отправиться к  Рультабийлю,  а
также уйти от взгляда Матильды. Что Дама в черном делала у меня  в  комнате?
Вскоре мне суждено было это узнать.
   Когда я вышел наружу, молнии сверкали непрерывно, дождь лил  с  удвоенной
силой. В несколько  прыжков  я  оказался  под  потерной.  Никаких  признаков
Рультабийля. Я нашел его на террасе старой башни,  возвышавшейся  рядом:  он
наблюдал за входом в Квадратную башню, подставив спину буре. Я потряс его  и
потащил под потерну.
   - Перестань, - воскликнул он, - перестань! Вот так  потоп!  Как  здорово!
Как это славно - гнев небесный! Тебе не  хочется  перекричать  гром?  А  мне
хочется - слушай! Я кричу! Кричу! Эй! Эй! Эй! Громче самого грома. Вот его и
не слышно.
   И в бурной ночи, над ревущими водами раздался его дикий вопль.  Я  решил,
что на этот раз он и в самом деле  спятил.  Увы!  В  этих  нечленораздельных
криках бедный мальчик выплескивал  сжигавшую  его  нестерпимую  боль,  пламя
которой он тщетно старался погасить в своей груди, - боль сына Ларсана!
   Внезапно я обернулся. Кто-то  схватил  меня  за  руку,  и  черная  фигура
прокричала мне сквозь рев ветра:
   - Где он? Где он?
   Это была г-жа Дарзак, искавшая Рультабийля. Нас  ослепила  новая  вспышка
молнии. Охваченный безумием Рультабийль во все горло ревел вместе с  громом.
Она его услышала. Увидела. Мы были мокры насквозь - на помощь  ливню  пришло
море с его пеной.  Юбка  г-жи  Дарзак  развевалась,  точно  черный  флаг,  и
об