покорить  эту  скалу, ни сознание того, что для ребят на Керосе
истекает их срок, -- ничто  теперь  не  заботило  новозеландца.
Последние   двадцать   минут   восхождения   истощили  все  его
физические и душевные силы. Мэллори действовал, как  заведенный
механизм.
     Без  усилия  перехватывая  веревку  своими мощными руками,
Андреа повис над гладким козырьком выступа. Ноги его  болтались
в воздухе без всякой опоры. Увешанный тяжелыми мотками веревок,
с крючьями, торчащими во все стороны из-за пояса, он походил на
опереточного  корсиканского  бандита.  Легко подтянувшись, грек
оказался рядом с Мэллори. Втиснувшись в расщелину, вытер мокрый
лоб и широко улыбнулся.
     Мэллори улыбнулся ему в ответ. На месте Андрей должен  был
находиться  Стивенс,  но  тот еще не успел оправиться от шока и
потерял много крови. Чтобы замыкать цепочку, сматывать  веревки
и   вынимать   крючья   с   целью   замести  все  следы,  нужен
первоклассный  альпинист,  внушил   лейтенанту   Мэллори.   Тот
неохотно  согласился,  но  по  лицу  его  было видно, что юноша
уязвлен. Мэллори был рад,  что  не  поддался  чувству  жалости:
несомненно, Стивенс первоклассный альпинист, но здесь нужен был
не  альпинист,  а  человек-лестница. Не раз во время подъема он
вставал то на спину Андреа, то на плечи, то на поднятые ладони,
а однажды с десяток секунд  --  на  ногах  его  были  окованные
железом  башмаки  --  встал  на голову грека. Но тот ни разу не
возмутился и не пошатнулся. Андреа был несгибаем и прочен,  как
скала, на которой он стоял. Андреа с самого вечера трудился как
вол, выполняя столько работы, какая не под силу и двоим. Однако
незаметно, чтобы грек особенно устал.
     Капитан  кивнул  в  сторону расщелины, потом вверх, где на
фоне   неба,   освещенного   тусклыми    звездами,    виднелись
прямоугольные  очертания  устья  расщелины.  Наклонясь,  шепнул
Андреа в самое ухо:
     -- Каких-то шесть метров осталось. Сущий пустяк. --  Голос
его  звучал  хрипло,  прерывисто.  -- Похоже, расщелина выходит
прямо на вершину. Посмотрев на гребень, Андреа молча кивнул.
     -- Снял бы ты ботинки, -- посоветовал  Мэллори.  --  Да  и
крючья придется вставлять руками.
     -- В  такую-то  ночь?  При таком ветре, дожде, в кромешной
тьме, на отвесном утесе? -- бесстрастным,  без  тени  удивления
голосом  произнес  грек.  Оба  так  долго  служили  вместе, что
научились понимать друг друга с полуслова.
     Мэллори  кивнул.  Подождал,  пока  товарищ  вставит  крюк,
пропустит  через отверстие и закрепит веревку. Другой ее конец,
длиной сто двадцать  метров,  спускался  вниз,  где  на  уступе
расположились остальные члены диверсионной группы.
     Сняв  ботинки  и  отцепив  крючья,  Андреа  привязал  их к
веревке,  отстегнул  обоюдоострый  метательный  нож  в  кожаном
футляре, укрепленном на плече, и, взглянув на Мэллори, кивнул в
ответ.
     Первые  три  метра все шло как по маслу. Упираясь спиной и
ладонями в скалу и ногами в одних носках в противоположный край
расщелины, Мэллори поднимался до тех  пор,  пока  расщелина  не
расширилась.  Сначала, растерявшись, новозеландец уперся ногами
в противоположный ее  край  и  вставил  крюк  как  можно  выше.
Схватившись   за  него  обеими  руками,  нащупал  пальцами  ног
неровность и встал. Спустя две минуты пальцы его зацепились  за
осыпающийся край утеса.
     Привычными движениями пальцев Мэллори удалил с поверхности
скалы  почву,  траву,  мелкие  камешки  и  наконец  добрался до
коренной породы. Упершись коленом, осторожно приподнял голову и
застыл как вкопанный, весь превратясь в  зрение  и  слух.  Лишь
сейчас  он  осознал свою беспомощность и пожалел, что не взял у
Миллера пистолет с глушителем.
     В темноте  на  фоне  панорамы  гор  смутно  вырисовывались
плавные  и  резкие  очертания  холмов  и  ложбин.  Зрелище это,
поначалу  нечеткое  и  непонятное,   стало   вдруг   мучительно
знакомым.  И тут Мэллори понял, в чем дело. Именно так описывал
мосье Влакос эту картину: узкая  голая  полоска  земли,  идущая
параллельно   утесу,   позади  нее  --  нагромождение  огромных
валунов, за ними крутые холмы с щебенистой осыпью  у  подножия.
Наконец-то  им  повезло,  и  еще  как!  Не  располагая никакими
средствами судовождения, вышли точно на остров,  причем  в  том
самом  месте,  где  неприятель  не  выставил постов. Ведь немцы
считали,  что  подняться  на  эти  отвесные  скалы  невозможно!
Мэллори  захлестнуло  чувство  облегчения и радости. Опершись о
поверхность скалы,  новозеландец  вылез  наполовину  и  тут  же
обмер.
     Один  из  валунов  зашевелился.  До  пятна  было не больше
восьми  метров.  Отделившись  от  земли,   пятно   это   начало
приближаться к краю утеса. Знакомая фигура -- высокие штиблеты,
шинель под непромокаемой накидкой, высокий шлем. Черт бы набрал
Влакоса! И Дженсена! И этих всезнаек из разведки, развалившихся
в  своих  креслах.  Дают  ложную информацию и посылают людей на
верную смерть! Да и сам хорош, ведь  знал  же,  что  надо  быть
начеку.
     Первые    две-три    секунды    Мэллори    лежал    словно
парализованный. Держа карабин наизготовку,  солдат  уже  сделал
несколько  шагов. Он наклонил голову, вслушиваясь в вой ветра и
шум прибоя, и  силился  понять,  какой  же  звук  заставил  его
насторожиться. Оцепенение прошло, мозг Мэллори заработал вновь.
Выбраться   наверх   равносильно  самоубийству.  Десять  против
одного, что часовой услышит, как он карабкается, и застрелит  в
упор,  ведь  у  него  нет  ни  оружия, ни сил, чтобы вступить в
схватку с вооруженным противником. Придется спуститься вниз. Но
ведь ночью боковое зрение острее, чем  прямое.  Стоит  часовому
повернуть  голову,  и  тогда  конец:  у  края утеса немец сразу
заметит силуэт.
     Затаив дыхание,  Мэллори  осторожно  сполз  вниз.  Часовой
продолжал   идти,   направляясь   к  точке  метрах  в  пяти  от
новозеландца. Капитан убрал голову, зацепясь кончиками  пальцев
за край скалы.
     -- В чем дело? -- спросил Андреа в самое ухо Мэллори.
     -- Часовой,--  прошептал тот в ответ. -- Заподозрил что-то
неладное.
     Неожиданно отпрянув,  Мэллори  прижался  к  скале,  Андреа
последовал  его  примеру.  Сноп  света, резавший глаза, освещал
край  утеса,  приближаясь  с  каждой  секундой.  Судя  по  углу
наклона,  немец  держался  в полуметре с небольшим от обрыва. В
такую ветреную ночь идти по осыпающемуся  краю  рискованно.  А,
вероятнее  всего, он опасался, как бы не появились из мрака две
руки и не сбросили его со стодвадцатиметровой высоты на камни и
рифы.
     Светящийся сноп приближался с каждой  секундой.  Даже  под
таким  углом  часовой непременно заметит их. Неожиданно Мэллори
понял: немец не просто осторожен,  он  знает,  что  кто-то  тут
прячется.  Он не прекратит поиски, пока не найдет пришельцев. И
помешать ему они бессильны... Андреа  вновь  наклонился  к  уху
капитана.
     -- Камень,   --  прошептал  он.  --  Брось  в  сторону  от
часового.
     Мэллори  стал   лихорадочно   шарить   правой   рукой   по
поверхности  скалы. Почва, корни травы, песчинки... Ни камешка,
хотя бы с гальку величиной. Андреа  сунул  ему  в  руку  что-то
гладкое  и холодное. Болван, как он сам не мог догадаться, ведь
у него за поясом осталась пара крючьев.
     Размахнувшись, капитан  швырнул  крюк  в  темноту.  Прошла
секунда,  вторая.  Он  решил, что промахнулся. Еще мгновение, и
фонарь осветит плечи Андреа,  но  тут  послышался  звон  крюка,
отскочившего  от  валуна.  Луч  дрогнул,  метнулся в темноту и,
описав дугу, уперся в груду  валунов.  Секунду  спустя  часовой
кинулся  в  ту  сторону,  скользя  и спотыкаясь. В свете фонаря
поблескивал ствол карабина. Не успел немец отбежать  и  десятка
метров,  как Андреа вскочил на край утеса и, похожий на большую
черную кошку, бесшумными шагами прокрался к ближнему  валуну  и
затаился, слившись с мраком.
     Находясь  метрах  в двадцати от Андреа, часовой, с опаской
озираясь, осветил камни. Грек дважды ударил  рукояткой  ножа  о
валун.  Солдат круто обернулся и кинулся назад, путаясь в полах
шинели. При свете фонаря Мэллори разглядел бледное,  искаженное
страхом  лицо,  расширенные глаза. Зрелище это не увязывалось с
воинственным обликом гладиатора, который придавал  солдату  его
стальной  шлем.  Какие  мысли  пронеслись  в  голове  часового,
услышавшего какой-то шум у обрыва, звон металла то в одном,  то
в  другом конце каменной гряды на этом враждебном острове в эту
жуткую ночь? Сердце у Мэллори  сжалось.  Ведь  немец  такой  же
человек; он чей-то муж, брат или сын, любимый близкими. Он лишь
добросовестно  делает  свое  грязное и опасное дело, подчиняясь
приказу. Его терзает чувство тревоги  и  страха.  Но  жить  ему
осталось  несколько  секунд...  Рассчитав  время  и расстояние,
Мэллори поднял голову.
     -- На помощь! --  закричал  он.  --  Падаю!  Солдат  круто
повернулся,  остановившись  ближе  чем  в  полутора  метрах  от
валуна, за которым спрятался  Андреа.  Пошарив  по  земле,  луч
фонаря  осветил  голову Мэллори. Застыв на месте, немец вскинул
карабин.  Несмотря  на  свист  ветра,  капитан  услышал   стон,
судорожный вдох и удар ножа, угодившего в ребра.
     Мэллори  посмотрел  на убитого, потом на бесстрастное лицо
Андреа. Тот вытер лезвие о полу шинели, медленно  выпрямился  и
вложил нож в ножны.
     -- Так-то,   Кейт,  --  произнес  Андреа,  обращавшийся  к
капитану по-уставному лишь при постороннем.  --  Зря  наш  юный
лейтенант тогда вмешался.
     -- Да,  теперь  все  встало  на  свои места, -- согласился
Мэллори. -- Недаром я опасался такого поворота дела.  Да  и  ты
тоже.  Слишком уж много совпадений: немецкий сторожевик, дозор,
высланный навстречу нам с  поста,  нынче  часовой,  --  Мэллори
выругался.  -- Теперь нашему старому приятелю, капитану Бриггсу
из  Кастельроссо,  не  поздоровится.  В  этом  же  месяце   его
разжалуют. Уж Дженсен об этом позаботится.
     Андреа кивнул:
     -- Думаешь, он отпустил Николаи?..
     -- Кто,  кроме  него,  мог  знать, куда мы направляемся, и
предупредить всех по  цепочке?  --  Помолчав,  Мэллори  схватил
грека за рукав. -- Немцы народ основательный. Даже предполагая,
что  в  такую ночь высадиться невозможно, они выставят у скал с
полдесятка  часовых.  --  Невольно   понизив   голос,   капитан
продолжал:  --  Не  такие это люди, чтобы послать одного против
пятерых. Следовательно...
     -- ...Они разработали систему оповещения, --  закончил  за
него грек. -- Возможно, с помощью сигнальных ракет...
     -- Вряд  ли,  --  мотнул  головой  Мэллори.  --  Зачем  им
выдавать свою позицию?  Телефонная  связь.  Не  иначе.  Вспомни
Кипр. Весь остров опутан проводами полевой связи.
     Кивнув,  Андреа взял фонарь из рук убитого и отправился на
поиски, прикрыв  луч  ладонью.  Не  прошло  и  минуты,  как  он
вернулся.
     -- Так  оно  и  есть,  -- негромко произнес он. -- Аппарат
спрятан в камнях.
     -- Что делать, -- отозвался Мэллори. -- Если он  зазвонит,
мне  придется  ответить.  Иначе живо прибегут Только бы не надо
было сообщать пароль. От них можно ожидать  и  такого.  Мэллори
отвернулся и умолк.
     -- Все   равно   кто-нибудь  должен  сюда  прийти.  Смена,
разводящий или кто-нибудь другой. Возможно,  полагается  каждый
час  докладывать  об  обстановке.  Кто-нибудь  непременно здесь
появится, причем скоро. Нам надо спешить, Андреа!
     -- Как быть с этим беднягой? -- показал  на  скрюченную  у
его ног фигуру грек.
     -- Надо  его  сбросить вниз, -- поморщился Мэллори. -- Ему
все равно. Здесь оставлять его  нельзя.  Немцы  решат,  что  он
сорвался с обрыва. Край-то вон какой ненадежный... Взгляни, нет
ли при нем документов. Как знать, может, они нам понадобятся.
     -- Не  больше,  чем  ботинки.  --  Протянув руку в сторону
щебенистой осыпи, Андреа объяснил: -- По таким камням в  носках
далеко не уйдешь.
     Пять  минут  спустя  Мэллори трижды дернул за бечевку. Те,
кто находился внизу, трижды подергали в ответ. Мэллори потравил
прочную веревку со стальным сердечником.
     Первым следовало  поднять  ящик  с  взрывчаткой.  Привязав
небольшой  груз  к концу веревки, капитан спустил ее на выступ.
Хотя ящик и был обложен со всех сторон  рюкзаками  и  спальными
мешками,  под  порывами ветра он с размаху ударялся об утес. Но
ждать, когда  амплитуда  колебаний  уменьшится,  было  некогда.
Надежно  застрахованный  веревкой,  обмотанной вокруг огромного
валуна, наклонясь далеко над краем утеса, Андреа легко,  словно
спиннингист -- форель, тащил вверх двухпудовый груз. Меньше чем
три  минуты  спустя  ящик с взрывчаткой был наверху; минут пять
спустя  рядом  с  ним  лежали  взрывная  машинка,  автоматы   и
пистолеты,  завернутые в спальные мешки, а также палатка: белая
с одной стороны, коричнево-- зеленая с другой.
     В  третий  раз  исчезла  в  темноте,  заливаемой   дождем,
веревка.  В  третий  раз тянул ее вверх Андреа, перехватывая ее
руками.  Мэллори  стоял  сзади,  сматывая  веревку   в   бухту.
Неожиданно  грек  издал  восклицание. В два прыжка новозеландец
очутился рядом.
     -- В чем дело, Андреа? Почему ты перестал...
     Он осекся, заметив, что тот  держит  веревку  всего  двумя
пальцами. Раза два Андреа поднимал веревку на фут-другой, потом
опускал. Конец веревки мотало из стороны в сторону.
     -- Груз сорвался? -- спокойно произнес Мэллори.
     Андреа молча кивнул.
     -- Веревка  не выдержала? -- удивился новозеландец. -- Это
со стальным-то сердечником?
     -- Не думаю. -- Грек поспешно поднял вверх  кусок  веревки
длиной  двенадцать  метров.  Сигнальный  шнур  был  на месте, в
сажени от конца. Веревка цела.
     -- Кто-то узел плохо затянул, -- устало проговорил Андреа.
-- Вот он и развязался.
     Мэллори открыл было рот, но тут же инстинктивно вскинул  к
глазам  руку.  Из  туч в землю ударила ветвистая молния. Возник
едкий запах гари, почти над самой  головой  у  них  прогрохотал
адской  силы  раскат  грома,  который эхом отозвался в горах, а
затем исчез где-то в лощинах.
     -- Господи Иисусе! -- пробормотал Мэллори. -- Чуть  в  нас
не  угодило.  Надо  поторапливаться. В любую минуту скалу может
осветить, как ярмарочную площадь... Что ты поднимал, Андреа? --
Вопрос был праздным. Капитан сам  разделил  снаряжение  на  три
части  еще  там,  на  карнизе,  и  знал, чт6 именно находится в
каждом узле. Вряд ли он мог ошибиться, хотя и устал. Он  просто
цеплялся за соломинку, хотя и знал, что никакой соломинки нет.
     -- Продовольствие,  --  негромко  проговорил  грек. -- Все
продовольствие, керосинка, горючее, компасы.
     Несколько мгновений Мэллори стоял в растерянности. С одной
стороны, нельзя терять ни минуты, с  другой  --  они  не  могут
остаться  на  этом голом, незнакомом острове без еды и топлива.
Положив свою большую руку на плечо товарища, Андреа проговорил:
     -- Тем лучше, Кейт, -- усмехнулся  грек.  --  Наш  усталый
друг капрал Миллер только обрадуется... Пустяки.
     -- Конечно, -- ответил Мэллори. -- Конечно. Сущие пустяки.
-- Отвернувшись,  он дернул за шнур и проследил, как скользнула
веревка через край утеса.
     Спустя четверть часа  из  мрака,  ежесекундно  освещаемого
вспышками  разлапистых  молний,  возникла мокрая, всклокоченная
голова Кейси Брауна.  Несмотря  на  почти  непрерывные  раскаты
грома,  послышался отчетливый голос шотландца, выражавшегося на
англосаксонской фене. Поднимался он  с  помощью  двух  веревок.
Одна была пропущена сквозь крючья, вторая использовалась им для
подъема  поклажи.  За  эту-то  веревку  и тянул Андреа. Обмотав
веревку вокруг себя, Кейси решил завязать ее беседочным  узлом.
Но  вместо  беседочного  у  него получился скользящий узел, и в
результате Брауна едва не перерезало веревкой пополам.  Он  все
еще  сидел,  устало  опустив  голову, не в силах снять со спины
рацию. Дважды дернулась в руках Андреа веревка: это  поднимался
Дасти Миллер.
     Прошло  еще  пятнадцать  минут,  тянувшихся  как вечность.
Каждый звук, возникавший в промежутках между  раскатами  грома,
воспринимался   капитаном  как  признак  приближения  немецкого
дозора. Тут появился Дасти Миллер. Поднимался он  медленно,  но
верно.   Достигнув   вершины,   он   замер,  пошарил  рукой  по
поверхности утеса. Мэллори наклонился к лицу янки и отшатнулся,
пораженный: у капрала были плотно сжаты веки.
     -- Передохни, капрал, -- ласково проговорил  новозеландец.
-- Приехали.
     Медленно   открыв   глаза,   Дасти  Миллер  с  содроганием
посмотрел вниз и в ту же  секунду  на  четвереньках  кинулся  к
каменной гряде. Подойдя к нему, Мэллори полюбопытствовал:
     -- А зачем ты закрыл глаза, когда очутился наверху?
     -- Не  закрывал  я  глаза наверху,-- запротестовал Миллер.
Мэллори промолчал. -- Я зажмурился внизу,  --  устало  объяснил
капрал. -- И только на вершине открыл глаза.
     -- Как?  -- недоверчиво посмотрел на него капитан. -- И ни
разу не оглянулся?
     -- Я же объяснил, шеф, -- укоризненно произнес Миллер.  --
Еще  в Кастельроссо. Если я перехожу улицу и мне надо подняться
на тротуар, то я должен ухватиться за ближайший фонарный столб.
Вот  оно  как.  --  Американец  умолк,  посмотрев  на   Андреа,
наклонившегося  над  пропастью,  и  передернул  плечами.  --  И
натерпелся же я страху, братишка!

     Страх, ужас, отчаяние. "Делай то, чего страшишься, и страх
отступит!" Фразу эту Энди Стивенс мысленно повторял не раз и не
два, а  сотни  раз,  словно   заклинание.   Так   однажды   ему
посоветовал  психиатр.  О  том же говорилось и в добром десятке
книг, которые Энди потом проштудировал. Делай, чего страшишься,
и страх отступит. Ум ограничен. Он способен удержать лишь  одну
мысль  в  каждый  данный момент, дать команду, осуществить лишь
одно действие. Внуши  себе,  что  ты  смел,  что  преодолеваешь
боязнь,   это  глупое,  беспричинное  чувство  страха,  которое
существует лишь у тебя в сознании.  И,  поскольку  ум  способен
удержать  лишь  одну мысль, поскольку мыслить и чувствовать это
одно и то же, ты  будешь  смел,  ты  преодолеешь  страх,  и  он
исчезнет,  как  исчезает  ночью тень. Так твердил себе Энди, но
тень становилась все длиннее  и  чернее;  холодными,  как  лед,
когтями  страх  все  глубже  впивался  в  его  утомленный мозг,
куда-то в желудок, под ложечку.
     Желудок. Комок нервов ниже солнечного сплетения.  Ощущение
это  знакомо  лишь  тем,  кто  окончательно  теряет  власть над
собственными  мыслями.  Волны  тошнотворного  страха,   чувство
беспомощности   охватывают   человеческое  сознание,  судорожно
цепляющееся ватными пальцами за край пропасти. Сознание это еще
управляет телом, отчаянно сопротивляется, не желая  подчиниться
нервной   системе,   заставляющей  разжать  израненные  пальцы,
схватившие веревку. Ведь это так просто. "Досуг после трудов  и
гавань  после  бури".  Так,  кажется,  сказал  Спенсер.  Рыдая,
Стивенс выдернул еще один крюк и швырнул его с тридцатиметровой
высоты в  море.  Прижался  к  утесу  и,  преодолевая  отчаяние,
продолжал дюйм за дюймом подъем.
     Страх.  Всю  жизнь он преследовал Стивенса, стал его alter
ego, вторым "я". Он находился рядом, готовый вернуться в  любую
минуту.  Энди  привык к страху, даже смирился с ним, но мучения
нынешней ночи переполнили чашу  его  терпения  и  выносливости.
Такого  с  ним  еще  никогда  не  бывало. И все же юноша смутно
сознавал: причина  страха  --  не  восхождение  само  по  себе.
Действительно,  крутой,  почти отвесный склон, вспышки молний в
кромешной тьме  и  раскаты  грома  кого  угодно  привели  бы  в
отчаяние.  Но  технически подъем был несложен. Веревка натянута
до самого верха. Надо лишь  подниматься,  держась  за  нее,  да
вынимать крючья. К горлу подступает тошнота, все тело в ушибах,
голова  раскалывается  от  боли,  потеряно много крови; но ведь
именно тогда, когда  человек  испил  полную  чашу  страданий  и
обессилел, факел духа го