- входят, но из них и выходят.
     - Ну что ж, славно, славно, - одобрил сэр Джайлс, наклонив голову набок. - И когда же твое блаженное дитя заблеет в воротах загона? Не забудь, я хочу поглядеть.
     - Ты ничего не увидишь, это скучно, - усмехнулся Грегори.
     - Я увижу тебя, - ласково, почти нежно сказал сэр Джайлс, - вот мне и не будет скучно. Я уже видел нечто подобное в Бразилии. Там они убили раба. Ты не собираешься прикончить Леддинга?
     - Не говори ерунды, - сказал Грегори. - Ладно, приходи, если хочешь. Мне все равно. Вся твоя ученость так далека от этого, что помешать ты не сумеешь. Но еще раз предупреждаю, смотреть будет не на что.
     - Ты только не помри ненароком, очень тебя прошу, - проговорил сэр Джайлс. - Тогда, в Бразилии, один умер, но там куда проще подкупить полицию.
     Из столовой они перешли в небольшую комнату рядом со спальней. Дверь в ней отпиралась особым ключом, который Грегори постоянно носил на цепочке при себе. Ни стола, ни стульев в комнате не было, только шкаф у стены, несколько подушек на полу и посередине деревянный помост, на котором лежала каменная плита. На ней стояли два подсвечника, помост опоясывал меловой круг с одним-единственным разрывом. Грегори достал из-за двери Грааль, вошел с ним внутрь круга, установил потир между подсвечниками и повернулся к своему гостю.
     - Тебе лучше бы сесть, - посоветовал он, - и хорошо бы внутри круга. Иногда на таких сеансах освобождаются занятные силы.
     - Знаю, знаю, - ответил сэр Джайлс, внося внутрь круга две подушки. - В Исфагане я видел человека, оставшегося снаружи, он чуть не задохнулся. Я понимаю, что возникают воздушные вихри, но откуда? Почему воображаемые действия приводят в движение воздух? Впрочем, оставим это.
     Лучше мне помолчать. - Он устроился поудобней у короткой стороны помоста.
     Грегори достал из шкафа и надел белую рясу, расшитую каббалистическими знаками. Сняв с другой полки древний кувшин, он наполнил Грааль до краев темно-красной жидкостью, судя по запаху - вином, положил рядом короткий жезл и разжег курильницы с благовониями. В следующий заход он с огромными предосторожностями извлек из шкафа и перенес на плиту пергамент, испещренный странными символами, а потом высыпал в вино из крошечного пакетика что-то похожее на короткие шерстинки.
     Закончив приготовления, Грегори вышел из круга, запер шкаф, вернулся, взял жезл и, сосредоточившись, медленно, с усилием провел жезлом по полу против хода солнца, закрывая проход. После этого он надолго замер перед своим алтарем.
     Сэр Джайлс не спускал глаз с Персиммонса, отмечая малейшие изменения в его лице. Он видел, как менялся взгляд, становясь все отрешеннее. Прошел без малого час, прежде чем глаза его ожили и отыскали Грааль, озаренный светом свечей. Медленно-медленно Грегори простер над Чашей руки и заговорил. Сэр Джайлс, как ни вслушивался, разбирал только обрывки фраз.
     - Pater Noster,qui fuisti in caelis. - .Perteomnipotentem in saecula saeculorum... hoc est calix hoc est sanguis tuus internorum... in te regnum mortis, in te delectatio corruptionis, in te via et vita screntiae maleficae... qui non es in initio, qui eris in sempiternum. Amen <"Отче наш, который был на Небе... Тобой, всемогущим, во веки веков.., се чаша, се кровь Твоя адская.., в Тебе царство смерти, в Тебе радость гибели, в Тебе путь и жизнь злого ведения... Ты, безначальный, Ты, присносущий. Аминь" (лат,).>.
     С последним словом Грегори взял жезл и все так же медленно коснулся вина в чаше. Он продолжал по-латыни:
     - Властью Твоею возьми душу из плоти.., воплоти в образ.., душу Адриана. Имя, на крови писанное, раствори в Своей крови.., приношу в жертву Адриана.., за себя и за него.., во имя Твое.
     Жезл, едва не касаясь вина, чертил в воздухе магические символы.
     - Ты, из чьей плоти... Пастырь и Отче, Мрак и Свет во аде, престол отверженный...
     Как только умолк высокий вибрирующий голос, сэру Джайлсу показалось, что над потиром соткалось на мгновение и тут же рассеялось облачко легчайшего тумана. Снова зазвучал голос, но уже глуше, тише, и промежутки между фразами стали теперь намного длиннее.
     - Адриана, сына Твоего, агнца Твоего.., все труды мои и его... Ты, кому принадлежу и принадлежал.., пошли.., пошли ко мне... - Он замолчал, потом забормотал:
     - Адриана, Адриана, Адриана...
     Над потиром опять сгустился туман, и сэр Джайлс, поглощенный зрелищем, увидел, как глаза Грегори осветились светом узнавания; маг по-прежнему не двигался, и все-таки казалось, что он подался вперед и теперь уже по-английски, мягко и осторожно внушает кому-то перед собой: "Адриан, это я, мой образ говорит с твоим образом, я обращаюсь к тебе через твою тень. Рад тебя видеть, Адриан. Узнай меня, душа, и помни, что я - твой друг и повелитель. Узнай меня во плоти, узнай меня в мире тени, узнай меня в мире Господа нашего. Я еще не раз вызову твой образ, дитя мое, жертва моя и приношение, и ты придешь ко мне еще быстрее, еще полнее, когда я захочу. А пока, образ Адриана, вернись в покинутую обитель, пусть душа и тело получат эту весть. Иди, отпускаю тебя".
     Туман исчез; маг опустился на колени, положил жезл на алтарь, взял потир и отпил глоток вина.
     - Сие - во мне, и я - в нем, и Ты, Пастырь и Господь, в нас обоих, - произнес он по-латыни и замер.
     Еще на полдюйма успели сгореть свечи, прежде чем Грегори, предельно усталый, поднялся и погасил их. Потом он разомкнул круг и поочередно, в обратном порядке, убрал в шкаф магические принадлежности, а перевернутый вверх дном Грааль поставил на пол. Сняв облачение, он надел ту же куртку, в которой был за ужином (сейчас это выглядело причудливо и нелепо), и повернулся к сэру Джайлсу.
     - Ты как хочешь, - сказал он, - а я иду спать.

Глава 8

Фардль

     - Где-то я читал, что Париж правит Францией, - говорил сам себе Кеннет Морнингтон, стоя на платформе маленькой железнодорожной станции милях в семи от Фардля. - Хорошо бы и Лондону править Англией, хотя бы в смысле погоды.
     Они с архидиаконом несколько раз писали друг другу и договорились, что Морнингтон приедет в фардльский приход на первое воскресенье своего отпуска. С утра в Лондоне ярко светило солнце, и Морнингтон предвкушал приятную прогулку, но стоило поезду миновать предместья, как погода поскучнела, а выходя из вагона, он ощутил первые редкие капли. Покидая станцию и глядя вслед уходящему поезду, Морнингтон уже поеживался под противным моросящим дождем. Пришлось поднять воротник. Хорошо хоть про дорогу он разузнал подробно.
     - И почему это я всегда выхожу не вовремя? - рассуждал он сам с собой. - С чего мне взбрело в голову тащиться пешком? Доехал бы спокойно до Фардля, ну посидел бы час на станции, зато сухой. Похоже, все еще с Адама началось - закусил некстати, его и высадили не на той станции. А что делать? Напишу-ка я "Дневник человека, который всегда появлялся не вовремя", - думал он, сворачивая на тропинку. - Со времен Цезаря, например, ну, кесарева сечения. Как это там?..

     Пусть твой демон,
     Которому служил ты, подтвердит:
     До срока из утробы материнской
     Был вырезан Макдуф, а не рожден.

     Точно, назову это дело "Современный Макдуф". А как бы он умер? Тоже не вовремя, конечно. Умер бы, не дождавшись, пока уйдет предшественник, и ангелам на его духовном пути пришлось бы возиться с двумя душами вместо одной.
     Так и вижу заголовки: "Волнения на Небесах. Туристы не могут вернуться. Поезда в Рай переполнены. Беспорядки на станциях. Архангел Михаил вводит новые правила движения".
     Станции.., стадии . Смахивает на теософию. Выходит, я - теософ? Боже упаси . Господи, ну не могу же я тащиться семь миль вот под этим безобразием!
     В некотором отдалении сквозь пелену дождя Морнингтон разглядел какой-то навес у дороги и припустил к нему чуть ли не бегом. Последний прыжок спас его от лишних двух-трех капель, но закончился посреди большой, не очень глубокой лужи, притаившейся в тени.
     - А, черт! - в сердцах завопил он. - И зачем только создали этот мерзкий мир?
     - Чтобы у звезд была сточная труба, - ответил ему голос из полумрака. - Другой вариант: чтобы знать Господа и славить Его вовеки.
     Кеннет всмотрелся и заметил у задней стены сарая человека, удобно устроившегося на груде отесанных камней.
     Кажется, он был ровесником Морнингтону, высок, худощав и с какой-то белой отметиной на колене. При ближайшем рассмотрении это оказался блокнот.
     - Верно, - сказал Кеннет. - Хотя подождите... Это же не варианты, оба ответа.., соразмерны? соименны? Какое тут слово нужно?
     - Совокупны, созвучны, соприродны, согласны, сообразны, солидарны, - немедленно предложил незнакомец. - Впрочем, последнее слабовато.
     - Да, вопрос не из простых, - ответил Кеннет. - Я вижу, вас он тоже интересует? Записываете для памяти?
     - Нет, подбираю комментарии. Вот ваше "соименно" у меня не значится. Разрешите воспользоваться? - Он черкнул что-то в блокноте.
     Кеннет присел рядом, заглянул в блокнот и спросил:
     - Вам не кажется, что надо бы ввести меня в курс дела, объяснить сопутствующие обстоятельства?
     - А что, "сопутствующий" тоже годится, - оживился его собеседник. - Сопутствующий...

     И вот, сопутствующий смысл проходит
     Сквозь рукописи о прекрасной розе, - 

     Так... Роза - Персия - Хафиз - Исфаган... Нет, "роза" - это, пожалуй, слишком просто... А вот так:

     И вот, сопутствующий смысл струится
     Сквозь рукопись о мире, что нам мнится.

     - Ну уж нет, - запротестовал Морнингтон. - "Мнится" - помилуйте! Лучше что-нибудь посовременнее.

     Бессилие сопутствующих смыслов
     Отяжеляет наши манускрипты!
     Лучше современность, чем пошлость.

     - Согласен, - сказал незнакомец, - но надо стремиться к своему предназначенью, каким бы пошлым и мелким оно ни казалось. "Могу ли я считать весь мир подвластным хотенью самой малой части мира?"
     Он собирался продолжать, но Кеннет неожиданно возопил, барабаня пятками по земле:
     - Вот оно! Вот!
     "О ужас тьмы! О пламени Король!" Я уж и надеяться перестал, что хоть одна живая душа в мире помнит Джорджа Чэпмена <Дж.Чэпмен (1559-1634) - англ, поэт, драматург, переводчик.>!
     Незнакомец схватил Кеннета за руку.
     - А помните?.. - спросил он и, помавая свободной рукой, начал декламировать. Морнингтон присоединился к нему на первых же словах:

     Поют копыта твоего коня
     И высекают свет в земной ночи,
     Глагола жар по миру рассыпая...

     Следующие десять минут беседы превратились в сплошной дуэт. Наконец, Кеннет со вздохом произнес:

     Я долго жил, но видел лишь одно...

     Нет, пока я не умер, скажите - что вы там писали?
     Его собеседник взял блокнот и прочитал:

     Так сердцу одному даны два счастья:.
     Сладчайший отдых и тягчайший труд!
     В глубинах совершенного покоя
     Освобожденья от своих страстей
     Достигнем, лишь трудясь и совершая...
     Сменяют настроения друг друга,
     Не дай покоя сердца им задеть.
     Коль хочешь размышлять, пусть в душу снидет
     Торжественно-печальный лад молчанья.
     Так праздность и усердие находят
     В пожившем сердце новое единство.

     - Да, - пробормотал Кеннет, - да. Пошловато, но довольно красиво.
     - Недостатки или скорее глупости видны невооруженным глазом, - сказал незнакомец. - Но, по-моему, мне удалось воспроизвести изящный дамский стиль.
     - Печатать собираетесь? - серьезно спросил Кеннет, потому что теперь они говорили о важных вещах, не о чепухе.
     Незнакомец встал.
     - Да, - ответил он, - Но кроме автора да вот вас теперь, об этом никто не знает.
     - Почему? - не понял Морнингтон.
     - Сейчас поймете. Стоит мне назвать себя, и вы сразу увидите, в какой я западне. Позвольте представиться: Обри Дункан Перегрин Мария де Лайл д'Этранж, герцог Северного Йоркшира, маркиз Крейгмуллена и Плессинга, граф, виконт, князь Святой Римской империи, Рыцарь Меча и Плащаницы и еще куча всяких глупостей.
     Морнингтон прикусил губу.
     - Да, - произнес он наконец, - понимаю. Заниматься поэзией при этом трудновато.
     - Трудновато? - вскричал герцог, виконт и князь. - Да просто невозможно!
     - Так уж и невозможно? - скептически переспросил Кеннет. - Вполне можете печатать. Зато ни один критик не рискнет похвалить, это точно.
     - Да не в критиках дело, - отвечал герцог. - Дело в людях, с которыми я буду общаться. Знаете? "Тот самый, который написал пару книжек. Не бог весть что, но это он сам написал. Вечно ходит и цитирует..." Понимаете, они ведь хотят увидеть меня, Обри Дункана Перегрина. Не стану же я спрашивать у епископа, что он думает о моей писанине, да и ему не собираюсь сообщать свое мнение о его опусах. А что может сказать мой кузен граф о Ситвеллах? <Известная "литературная" семья. Дэйм Эдит (1887 - 1964; дэйм - кавалерственнаядама, "женщина-рыцарь" - этот титул, получаемый от короля, означает личное дворянство, как "сэр" для мужчин) - поэтесса и критик. Ее брат, сэр Осберт (1892 - 1969) - поэти-прозаик. Другой брат, Сэчевсрел (1897 - 1964) - писатель.>.
     - Да, видимо, вы правы, - сказал Морнингтон.
     Некоторое время они разглядывали друг друга. Потом герцог широко улыбнулся.
     - Как глупо, - сказал он. - Я действительно люблю поэзию и действительно думаю, что некоторые мои стихи не так уж плохи. Жаль только, я не могу спокойно прожить и нескольких дней где-нибудь в укромном местечке...
     - Инкогнито? - спросил Морнингтон. - Вряд ли это поможет.
     - Слушайте, - оживился герцог, - вы куда, собственно, направляетесь? Может, завернете ко мне, погостите хоть несколько дней?
     - Я обещал провести выходные с настоятелем в Фардле. - Морнингтон с сожалением покачал головой.
     - Ну хорошо, это выходные. А потом? - настаивал герцог. - Ну бога ради, что вам стоит заехать, поговорить со мной о Чэпмене и Бландене? Пойдемте сейчас, здесь рядом, потом я отвезу вас в Фардль, а в понедельник с утра приеду и заберу обратно.
     На это Кеннет согласился. Они только договорились, что герцог заберет его прямо отсюда, из сарая, и уже через полчаса весело катили в машине по дороге в Фардль. Миновав поворот дороги неподалеку от уединенного коттеджа на земле Калли, их машина обогнала другую, и Морнингтон автоматически отметил два знакомых лица - Грегори Персиммонса и Адриана Рекстоу. Конечно, он удивился, но не особенно. Именно в этот момент они с герцогом ожесточенно спорили о достоинствах и недостатках нового стихотворного размера, предпочитаемого неким поэтом-лауреатом, и дорожная встреча едва ли запала Кеннету в память.
     По приезде выяснилось, что герцог, хоть и неблизко, но знаком с архидиаконом. Более тесным их отношениям не могла не помешать принадлежность герцога к римско-католической церкви, если, конечно, одержимость поэзией позволяла ему принадлежать еще хоть к чему-то. Тем не менее он пообещал прийти к завтраку в понедельник и, быстро откланявшись, исчез.
     - Ай-ай-ай, я же совсем забыл про Бетсби! - спохватился архидиакон, когда автомобиль скрылся из вида. - Надо же, какая досада! Вряд ли они с герцогом найдут общий язык.
     Бетсби просто спятил на Единении, у него даже план готов - само собой, замечательный, если бы только кто-нибудь посмотрел на него так же, как он.
     - Мне кажется, это можно сказать и о герцоге, - улыбнулся Морнингтон.
     - Да, но только потому, что герцог принадлежит к католической церкви, давно и хорошо организованной, - сказал архидиакон. - Ему легче положиться на богоданную мудрость организации, чем допустить богоданную мудрость в человеке. Организация, кстати, может верить в себя и ждать сколько угодно, человеку этого не дано. Бетсби, например, боится не дождаться.
     Так и получилось, что в придачу к завтраку Морнингтона накормили Единением по Бетсби. План был невероятно сложен и, насколько мог понять Кеннет, основывался на объединении всех верующих противников коммунизма и сторонников демократических выборов, как единственно здравого метода правления. Архидиакон при этом заметил, что разработка проекта католической конституции, без сомнения, куда увлекательней тенниса, на который его пригласили сегодня.
     - И ведь знают, что я не умею играть, -" - добавил он жалобно. - Ну, теперь вы приехали, я вполне могу отказаться.
     - А зачем вам вообще туда идти? - поинтересовался Кеннет.
     - Хотел посмотреть настоящий поединок, - улыбнулся архидиакон. - В детстве я питал к подобным вещам романтическую любовь, но это было слишком давно.
     За ленчем они так углубились в католическую конституцию, что когда Бетсби отправился, наконец, в детский христианский крикетный клуб, Кеннет легко и просто перешел к "Христианству и Лиге Наций". Правда, выйдя в сад, он с удивлением обнаружил, что архидиакон умудрился зацепиться за что-то в разговоре и опять свернул на недостающий абзац в "Священных сосудах".
     - Кто? - переспросил Морнингтон, услышав знакомое имя.
     - Персиммонс, - ответил архидиакон. - Интересно, он имеет какое-нибудь отношение к вашему издательству?
     Мне показалось, что я даже видел его в тот день, когда мы с вами беседовали.
     - Постойте! - воскликнул Кеннет. - Если это тот, кто недавно приобрел усадьбу "Молли", или "Джолли", где-то в этих краях, то он не просто связан с издательством, он отец нашего Стивена. Да он и есть наше издательство. Живет он в этом Булли?
     - Он живет в Калли, - сказал архидиакон. - Наверное, вы это имели в виду.
     - Почему вы решили, - спросил Морнингтон, - что это он приказал убрать абзац?
     - А мне сказал об этом сэр Джайлс, - сообщил архидиакон. - Кроме того, Персиммонс пытался купить у меня Грааль, а когда у него не получилось, ударил меня по голове и забрал его.
     Кеннет недоверчиво посмотрел на священника, посмотрел на сад, потом перевел взгляд на церковь.
     - Вроде бы я в своем уме, - пробормотал он. - Ас Другой стороны, чтобы отставной издатель огрел по голове архидиакона!..
     Тогда архидиакон рассказал ему всю историю, кончая визитом в Калли. Морнингтон внимательно его выслушал, убедился в том, что история нелепа до полного изумления, и поверил в нее. Самое невероятное звено, упоминание о Граале, оказалось для него самым убедительным. Он смотрел на священный сосуд не сквозь античный и языческий фольклор, как сэр Джайлс, и не как архидиакон, сквозь мистический свет, по сравнению с которым здешнее, земное употребление чаши поистине ничтожно, но сквозь высокую поэзию и романтическую традицию. Ее живой отсвет так долго и так часто падал на идею Грааля, что и Теннисон, и Мэлори, и другие, более старые авторы, давным-давно познакомили Кеннета с этой чашей, и теперь отрицание ее существования было бы для него равносильно отрицанию самого себя. Но эти эмоциональные аргументы поддерживал еще один довод, интеллектуальный. Как редактор и обозреватель, он должен был учитывать высокую репутацию сэра Джайлса. Десятки подобострастных статей доказывали это. Таким образом, о реальности Грааля свидетельствовали и чувства, и разум. И все-таки... Грегори Персиммонс? Он поглядел на священника.
     - Вы уверены? - спросил он. - А в полицию вы обращались?
     - Нет, - отвечал архидиакон. - Если уж вы сомневаетесь, то она и подавно усомнится.
     - Да не сомневаюсь я, - поторопился заверить Кеннет. - Просто не могу взять в толк, зачем Персиммонсу понадобился Грааль?
     - Понятия не имею, - пожал плечами архидиакон. - Откровенно говоря, это и меня ставит в тупик. Почему человек так чего-то хочет? И зачем вообще нужен Грааль, если это Грааль, конечно. Ваш Персиммонс говорит, что он - коллекционер, но я-то вижу, что это не так.
     Кеннет встал и начал прохаживаться по тропинке.
     Несколько минут оба молчали. Потом архидиакон сказал:
     - Ладно, оставим пока Грааль. Вы лучше скажите, как там у нас с Лигой Наций?
     - Да, конечно, - все еще задумчиво ответил Морнингтон и сел на скамейку. - Стивен просто вцепился в вашу рукопись. Я прочел и хотел послать на рецензию, тольк