на  коней,  почему  не  пуститься  в  погоню?  Ну-ка,  бери
рогатину, а я захвачу копье". И вот в одну минуту они уже сели на коней и во
весь опор пустились преследовать зверя. Но  тот,  не  забыв  природной  силы
своей,  оборачивается  и,  пламенной  горя  жестокостью,  стиснув  зубы,  на
мгновение  останавливается,  оглядываясь  и  не  зная,   на   кого   первого
наброситься. Первый Тлеполем оружие свое всадил в спину зверя,  но  Тразилл,
минуя кабана, копьем подрезает поджилки задних ног у лошади, на которой ехал
Тлеполем. Истекая кровью, животное опрокинулось и рухнуло навзничь, невольно
сбросив при этом седока на землю. Не медлит неистовый вепрь,  но,  ринувшись
на лежащего, раздирает ему сначала одежду, а когда тот хотел приподняться, -
самому ему наносит клыком глубокую  рану.  Но  доброго  друга  нисколько  не
смутило это преступное начало; напротив, казалось ему,  даже  такое  опасное
положение не может вполне насытить  его  жестокость,  и  когда  Тлеполем,  в
смятении стараясь защитить от ударов свои израненные ноги, жалостно взывал к
нему о  помощи,  он  поразил  его  копьем  в  правое  бедро  с  тем  большей
уверенностью, что рассчитывал на полное сходство ран от  оружия  со  следами
звериных клыков. Затем без труда прикончил и вепря.
   6. Так он разделался  с  юношей,  а  тут  и  мы,  горестные  домочадцы,
сбегаемся, выйдя каждый из своего убежища. Тразилл же, хоть  и  радовался  в
душе, что исполнил свое заветное желание и ниспроверг врага, не дал  веселью
выступить на своем лице, но наморщил лоб,  принял  печальный  вид  и,  жадно
обняв бездыханное тело того, кого сам лишил  жизни,  искусно  подражал  всем
действиям удрученного горем человека, вот только слезы  не  слушались  и  не
показывались на глазах. Напустив на себя горестный вид и  уподобившись  нам,
горевавшим нелицемерно, вину своих рук он свалил на зверя.
   Не  поспело  еще  злодеяние   свершиться,   как   уже   молва   о   нем
распространяется, прежде всего путь  свой  направляя  к  дому  Тлеполема,  и
достигает слуха несчастной супруги.  Как  только  услышала  она  эту  весть,
ужаснее которой не суждено  ей  было  ничего  в  жизни  услышать,  как,  ума
лишившись, потеряв рассудок, словно одержимая, бешено  пустилась  бежать  по
людным улицам, по полям деревенским, не  своим  голосом  крича  о  несчастье
своего  мужа.  Стекаются  к   ней   горестные   толпы   граждан,   встречные
присоединяются, разделяя ее скорбь, весь город пустует от  охватившего  всех
желания видеть, в чем дело. И вот она подбегает к  трупу  мужа,  без  чувств
валится на мертвое тело и едва-едва тут же  на  месте  не  отдала  покойному
супругу душу, которую давно уже ему посвятила. С большим  трудом  родные  ее
поднимают, и она против волн остается в живых, и  погребальная  процессия  в
сопровождении всего народа направляется к усыпальнице.
   7. А Тразилл не переставал вопить, сверх всякой  меры  рыдал,  проливая
слезы, что в первые минуты печали отказывались появляться,  а  теперь  -  от
возрастающей радости,  разумеется,  -  потекли,  и  самое  богиню  Истину  1
обманывал,  осыпая  ласкательными  именами  покойного.  Исполненным   скорби
голосом называл он его и другом, и сверстником, и товарищем, и даже  братом,
а тем временем  рукам  Хариты,  бьющей  себя  в  грудь,  старался  помешать,
успокаивал печаль, удерживал от воплей, ласковыми словами смягчал жало горя,
плетя утешения, приводя многочисленные примеры разнообразных  несчастий,  но
со  всеми  своими  притворными  заботами   не   упускал   желанного   случая
прикоснуться  к  женщине,  этими   похищенными   наслаждениями   поддерживая
ненавистную свою страсть. Как только окончились погребальные обряды, молодая
женщина сразу же начинает думать, как бы поскорее вслед  за  мужем  сойти  в
могилу, и, перебрав все до одного способы,  остановилась  на  самом  легком,
спокойном,   не   требующем   никаких   орудий,   но   подобном   блаженному
успокоению,она отказалась от всякой пищи, перестала  о  себе  заботиться  и,
навек распростившись с дневным светом, удалилась в самый  темный  покой.  Но
Тразилл, с упорством и  настойчивостью,  отчасти  собственными  убеждениями,
отчасти через домочадцев и родственников и, наконец, через  самих  родителей
молодой женщины, достиг того, что она согласилась свое тело, уже  смертельно
побледневшее и покрытое грязью, освежить баней и пищей подкрепить силы.  Она
же, всегда почитавшая своих родителей,  подчинилась,  хотя  и  против  воли,
священной необходимости, и с лицом не веселым,  конечно,  но  уже  несколько
более ясным, возвращается, как от нее требовали, к жизненным привычкам; но в
груди - нет! - скорее в самой  сокровенной  глубине  сердца  таились  у  нее
печаль и скорбь, дни и ночи снедала ее безутешная тоска, и, соорудив статуи,
изображавшие покойного в виде бога  Либера  2,  она  в  неустанном  служении
воздавала ему божеские почести, самою этой отрадой терзая себя.
   8. Меж тем Тразилл. вообще человек порывистый и. как  из  самого  имени
его явствует 3, безрассудный, не дождавшись, чтобы печаль досыта  насытилась
слезами, успокоилось безумие в пораженном рассудке, чтобы чрезмерность  горя
ослабела и оно само изжило бы себя, без всяких колебаний заговорил о браке с
женщиной, все еще продолжавшей оплакивать мужа, раздирать одежды,  рвать  на
себе  волосы;  с  грязным  бесстыдством  выдал  он  тайны   своей   души   и
невообразимое коварство. При этих нечестивых словах на Хариту находит ужас и
отвращение,  она  падает,  лишившись  чувств,  как  бы  пораженная   громом,
солнечным ударом или самою Юпитеровой молнией. Через некоторое время,  придя
в себя, она  испустила  несколько  раз  звериный  вой  и,  теперь  уже  ясно
представляя себе всю подлость Тразилла,  попросила  отложить  ответ  на  его
просьбу, покуда тщательно ее не обдумает.
   Между тем во время целомудренного ее сна является тень убитого,  жалкою
смертью погибшего Тлеполема, с лицом, обезображенным бледностью  и  покрытым
сукровицей, и с такими словами обращается к жене: "Супруга моя, пусть никому
другому не дано будет называть тебя этим  именем;  но  если  в  груди  твоей
память обо .мне уже исчезла или если горькая смерть моя  разрушила  любовный
союз, - с кем угодно сочетайся браком более счастливым, только не доставайся
в святотатственные руки Тразилла, речами с ним не обменивайся, трапезы с ним
не разделяй,  на  ложе  с  ним  не  покойся.  Беги  кровавой  десницы  моего
погубителя, воздержись заключать брак с убийцей. Раны те, кровь  на  которых
слезы твои омыли,- не все от клыков раны,  злого  Тразилла  копье  разлучило
меня с тобою". И, добавляя к этим словам другие, все подряд  рассказал,  как
совершилось преступление.
   9. А она, как прежде погруженная в мрачный покой,  уткнувшись  лицом  в
подушку,  не  просыпаясь,  щеки  увлажняет  слезами  и,  как   будто   терпя
неожиданную муку от усилившегося горя, испускает  протяжные  стоны,  рубашку
раздирает и по прекрасным плечам безжалостно бьет ладонями. Ни с одной душой
не поделившись ночными своими видениями, но тщательно скрыв все,  что  стало
известно ей о злодеянии, молча решила и убийцу негоднейшего наказать, и себя
избавить  от  бедственной  жизни.  Вот  снова  является   гнусный   искатель
безрассудных удовольствий, утруждая ее не желавшие слушать уши разговорами о
бракосочетании. Но она,  кротко  прервав  речь  Тразилла  и  с  удивительной
хитростью играя свою роль,  в  ответ  на  назойливую  болтовню  и  униженные
просьбы говорит: "Все еще стоит перед моими глазами прекрасный  образ  брата
твоего и любимого моего супруга, все еще ноздри мои обоняют дух киннамона  4
от божественного его тела, все еще Тлеполем прекрасный живет в моем  сердце.
Хорошо и рассудительно ты поступишь, если предоставишь несчастнейшей женщине
необходимое время для законного  горя:  пусть  протекут  оставшиеся  месяцы,
завершая  годичный  срок,  что  не  только   будет   соответствовать   моему
целомудрию, но и для твоего спокойствия будет полезно, чтобы преждевременным
браком 5 не поднять нам из гроба, тебе на  погибель,  горестную  тень  моего
мужа, объятую справедливым негодованием".
   10. Но такие слова не отрезвили  Тразилла,  и  даже  обещание,  которое
должно было вскоре исполниться, не  удовлетворило  его;  снова  и  снова  из
взволнованных уст его вылетали нечистые нашептывания,  пока  Харита,  сделав
вид, что он ее убедил, не сказала ему: "Хоть в одном придется тебе  уступить
горячим  моим  просьбам,  Тразилл:  необходимо,  чтобы,  покуда  не  истекут
остальные  дни  до  годичного  срока,  потихоньку  сходились  мы  на  тайные
свидания, так чтобы никому из домашних не было ничего  известно".  Полностью
убежденный лживыми обещаниями женщины, Тразилл  поддался  на  них  и  охотно
согласился  на  тайное  сожительство;  он  уже  сам  мечтает  о  ночи  и  об
окутывающем землю мраке, одно  стремление  ставя  выше  всего  остального  -
обладание. "Но слушай, - говорит Харита,-  закутайся  как  можно  плотнее  в
плащ, без всяких спутников, молча, в первую стражу ночи  6  приходи  к  моим
дверям, свистни один раз и жди моей кормилицы, которая у самого входа  будет
тебя караулить. Но и впустив тебя внутрь, она не зажжет огня,  а  в  темноте
проведет тебя в мою спальню".
   11. Тразиллу  понравилась  такая  мрачная  обстановка  будущих  брачных
свиданий.  Не  подозревая  ничего  дурного,  волнуемый  лишь  ожиданием,  он
досадовал только, что так долго тянется день и медлит  наступить  вечер.  Но
вот наконец  солнечный  свет  уступил  место  темноте  ночи,  и  немедленно,
одевшись, как приказала ему Харита, и попавшись в силки хитрой старухи,  уже
стоявшей на страже, полный надежд, проникает  он  в  спальню.  Тут  старуха,
исполняя наставления хозяйки, окружает его заботами и, вытащив тихонько чаши
и сосуд с вином,  к  которому  подмешано  было  снотворное  зелье,  объясняя
отсутствие госпожи тем, что та задержалась будто бы у больного отца, потчует
гостя; а он доверчиво и жадно опоражнивает чашу за чашей, так  что  сон  без
труда валит его с  ног.  Вот  он  уже  лежит  навзничь,  любому  враждебному
действию доступный; с мужским сердцем  в  груди,  в  грозном  порыве  быстро
входит на зов Харита и с криком останавливается над убийцей.
   12. "Вот он, -  восклицает,-  верный  спутник  мужа  моего,  вот  лихой
охотник, вот милый супруг! Вот десница, кровь мою пролившая, вот грудь,  где
на мою погибель замышлялись лживые козни, вот глаза, которым в недобрый  час
я приглянулась и которые, предчувствуя каким-то образом  тот  мрак,  что  их
ожидает, уже теперь вкушают будущие муки. Спокойно почивай, счастливых снов!
Ни мечом, ни железом тебя не трону;  да  не  будет  того,  чтобы  одинаковой
смертью с мужем моим ты сравнился! Очи умрут у тебя живого, и, кроме как  во
сне, ничего ты больше не  будешь  видеть.  Так  сделаю,  что  насильственную
смерть врага своего сочтешь счастливее своей жизни. Света дневного видеть не
будешь, в руке поводыря нуждаться будешь, Хариты обнимать не будешь,  браком
не насладишься, в смертный  покой  не  погрузишься  и  жизнью  радостной  не
усладишься, но бледной тенью будешь блуждать меж царством  Орка  и  солнцем,
долго искать будешь десницу, которая зениц тебя лишила, и, что  в  бедствиях
тяжелее всего, не узнаешь даже, кто твой обидчик. Я же кровью из глаз  твоих
на гробнице моего Тлеполема совершу возлияние и душе блаженной  его  посвящу
твои очи. Но зачем пользуешься ты отсрочкой  казни,  заслуженной  тобою,  и,
быть может, грезишь о моих, губительных для тебя,  объятиях!  Оставь  сумрак
сна и проснись для другого мрака, мрака  возмездия.  Подними  незрячее  лицо
свое, узнай отмщение, пойми свое бедствие, сочти свои  беды!  Так  очи  твои
понравились целомудренной женщине, так  брачные  факелы  осветили  свадебный
чертог твой! Мстительницы 7 будут у тебя свадебными подружками, а  товарищем
- слепота и вечные угрызения совести".
   13. Провещав  подобным  образом,  она  вытаскивает  из  волос  головную
шпильку и наносит бесчисленные уколы Тразиллу в глаза,  затем,  оставив  его
совершенно лишенным зрения, пока тот, страдая от какой-то  непонятной  боли,
стряхивает с себя хмель  и  сон,  схватывает  она  обнаженный  меч,  который
Тлеполем обычно носил у пояса, как безумная пускается бежать  по  городу  и,
без сомнения,  замышляя  какое-то  новое  злодеяние,  направляется  прямо  к
гробнице мужа. И мы, и весь народ, покинув свои дела, с  усердием  поспешили
вслед за нею, уговаривая Друг друга вырвать оружие из ее неистовых  рук.  Но
Харита, встав рядом с гробом  Тлеполема  и  заставя  блистающим  мечом  всех
расступиться, как увидела,  что  все  горько  плачут  и  отовсюду  раздаются
жалобные вопли, говорит: "Оставьте  несносные  ваши  слезы,  оставьте  горе,
недостойное моей доблести. Отомстила я кровавому убийце моего мужа,  казнила
зловещего похитителя моего счастья. Настает время, когда  мечом  этим  найду
дорогу я в загробный мир к моему Тлеполему".
   14. И, рассказав все в подробностях, по порядку, о чем в сонном видении
известил ее муж, и, в какую западню завлекши, покарала она Тразилла,  вонзив
меч себе  под  правую  грудь,  рухнула,  обливаясь  собственной  кровью,  и,
пробормотав напоследок какие-то невнятные слова, испустила мужественный дух.
Со старанием и тщанием обмыв тело несчастной Хариты, домочадцы погребли ее в
той усыпальнице, навеки возвращая мужу его супругу.
   А Тразилл, узнав обо всем происшедшем и не в силах найти казни, которая
искупила бы это бедствие, но уверенный, что смерть от меча недостаточна  для
такого преступления, приказал принести себя туда же, к той  же  гробнице  и,
неоднократно воскликнув: "Вот вам, зловещие тени,  добровольная  жертва!"  -
плотно велел закрыть за собою двери в гробницу, избирая  голод  средством  к
уничтожению жизни, осужденный собственным приговором.
   15. Вот  что  поведал  юноша  тяжело  опечаленным  поселянам,  прерывая
неоднократно свой рассказ глубокими вздохами и слезами. Те, опасаясь за свою
участь при переходе в руки новых владельцев и горько оплакивая  несчастье  в
доме хозяев, собираются бежать. А старший конюх, попечениям которого  я  был
поручен с таким многозначительным наказом, собирает  все  ценное,  что  было
припрятано у него в домишке,  взваливает  на  спину  мне  и  другим  вьючным
животным и со всем скарбом покидает прежнее свое жилище. Мы  везли  на  себе
ребятишек и женщин, везли кур, воробьев 8, козлят, щенят; вообще все, что не
могло достаточно быстро идти и  служило  помехой  в  бегстве,  передвигалось
посредством наших ног.  Я  не  чувствовал  тяжести  груза,  хотя  он  и  был
громаден, до такой степени был рад я, что  убегаю  и  оставляю  позади  себя
отвратительного оскопителя моей мужественности.
   Перевалив через крутую, поросшую лесом  гору  и  снова  спустившись  на
ровное пространство полей, когда  дорога  в  сумерках  уже  начала  темнеть,
достигли мы укрепленного поселка, многолюдного и богатого,  жители  которого
отговаривали нас продолжать путь ночью  и  даже  рано  утром,  так  как  вся
окрестность, самые даже дороги наполнены были  стаями  огромных,  чудовищных
волков, отличающихся необычайной яростью и  уже  привыкших  к  нападениям  и
грабежам; подобно разбойникам, набрасывались они на прохожих и, от свирепого
голода неистовствуя, совершали  набеги  на  соседние  усадьбы,  и  плачевная
участь робких стад угрожает теперь жизни людей. К тому же о предстоящей  нам
дороге  говорили,  что  она  усеяна  недоеденными  трупами,  вокруг   белеют
обглоданные  кости,  так  что  нам  пускаться  в   путь   надо   с   крайней
осторожностью; прежде всего, опасаясь засад, которые могут подстерегать  нас
на каждом шагу, следует нам подождать, пока станет совсем светло, часть  дня
уже успеет пройти и солнце поднимется  высоко,  так  как  сам  дневной  свет
сдерживает ярость нападений диких зверей;  притом  советовали  нам  идти  не
вразброд, а тесно сомкнутым строем, пока не минуем этих опасных мест.
   16. Но негоднейшие  беглецы,  наши  вожаки,  в  слепой  и  необдуманной
поспешности и в страхе перед предполагаемой погоней,  пренебрегли  полезными
советами и, не дождавшись близкого уже рассвета, около третьей  стражи  ночи
навьючили нас и  погнали  к  дороге.  Страшась  опасностей,  о  которых  нам
говорили, я, насколько мог, держался в  самой  середине  толпы,  старательно
прячась за другими вьючными животными, и оберегал  свой  круп  от  звериного
нападения; все начали уже удивляться моей прыти, так как я обгонял остальных
ослов и лошадей. Но проворство это указывало не на мою быстроту, а скорее на
мой испуг; по  этому  поводу  мне  пришло  в  голову,  что,  может  быть,  и
пресловутый Пегас от страха сделался летучим и  за  это  заслуженно  прозван
крылатым: прыгая в вышину и взлетая до самого неба, он на самом деле в ужасе
уклонялся от  укусов  огненосной  Химеры  9.  Да  и  сами  пастухи,  которые
подгоняли нас, в предвидении схватки, запаслись оружием:  у  кого  копье,  у
кого рогатина, один нес дротик, другой дубину, и  каждый  не  забыл  набрать
камней, которыми обильно снабжала нас неровная дорога; были и такие, которые
вооружились заостренными кольями, но  большинство  несло  зажженные  факелы,
чтобы отпугивать зверей. Не  хватало  единственно  сигнальной  трубы,  а  то
совсем был бы готовый к бою военный отряд. Но, отделавшись в этом  отношении
напрасным и пустым страхом, попали мы в худшую беду.
   Волки, не то испугавшись шума, поднятого толпой  молодежи,  или  яркого
пламени факелов, не то в другом каком-нибудь месте гоняясь  за  добычей,  не
предпринимали никакого на нас нападения и даже поблизости не показывались.
   17. Но обитатели какой-то усадьбы, мимо которой пришлось нам проходить,
приняв нас за толпу разбойников, насмерть перепугались и, сильно опасаясь за
целость своего имущества, выпустили на нас огромных бешеных псов,  тщательно
выдрессированных для сторожевой службы, более злых,  чем  волки  и  медведи,
науськивая их обычным улюлюканьем и всевозможными криками. Собаки,  злые  от
природы и к тому же рассвирепевшие от шума, поднятого хозяевами, нападают на
нас и, окружив со всех сторон наш отряд, набрасываются и без всякого разбора
принимаются яростно терзать вьючный скот и людей и  многих  сбивают  с  ног.
Клянусь Геркулесом, не столько заслуживает это зрелище  упоминания,  сколько
сострадания:  собаки  огромными  сворами  одни  хватали  убегающих,   другие
нападали на остановившихся, третьи набрасывались на свалившихся и  по  всему
нашему отряду прошлись зубами. И вот  к  такой-то  опасности  присоединяется
другая, еще худшая. Деревенские жители вдруг принялись со  своих  крыш  и  с
соседнего пригорка бросать в нас камнями, так что мы уже и не  знали,  какой
беды раньше остерегаться: вблизи собаки рвут, издали камни летят. Случилось,
что один из камней неожиданно попал в голову женщине,  сидевшей  у  меня  на
спине. От боли она начала плакать и звать  на  помощь  своего  мужа  -  того
самого пастуха, что за мной присматривал.
   18. Он стал призывать богов в свидетели, отирать кровь с лица у жены  и
кричать еще громче ее:
   - Что нападаете на  несчастных  людей,  страдальцев-путников,  с  такой
жестокостью? Что нас притесняете? Какой наживы надо вам, за какие  проступки
мстите нам? Ведь не в звериных пещерах или диких трущобах живете  вы,  чтобы
радоваться пролитью крови.
   Не успел он это  сказать,  как  прекращается  частый  град  каменьев  и
утихает, по команде, поднятая зловещими собаками буря. Тут один из  крестьян
с самой верхушки кипариса говорит:
   - Мы разбойничали не из желания отнять ваши пожитки, а свои собственные
от ваших рук защищали. Теперь  же  с  миром  и  ничего  не  опасаясь  можете
продолжать ваш путь.
   Так сказал он, и мы тронулись дальше, все по-разному пострадавшие - кто
от камней, кто от  собак,  но  целым  никто  не  остался.  Пройдя  нек