боевой! Краеугольный камень. Даже  мне не обязаны сообщать о небоевой
работе партии. Поняли?
 - Почему? - рокотнул Азеф.
 -  Это, батенька, без  вас  освещается. Да и не интересует  меня. Моя с
вами работа боевая, исключительно. Ведь и  вам же удобнее, чего ж упираетесь
то, а?
 - Как хотите, - отвернувшись от глаз Герасимова, сказал Азеф.
 -  Так вот и хочу. Второе - вот что. Знаю то ведь  я вас с самой лучшей
стороны.  Прямо  скажу, считаю человеком  большого  ума,  громадной  воли, а
главное, Евгений Филиппович, удивительнейшим организатором! Если б в  партии
у вас, таких как вы было, скажем, человек десять, может нам  всем давно бы и
шею  свернули. Но мелковато-с, мелковато-с, ха-ха-ха - больше  так,  телячьи
восторги, да брыки. Так  вот-с. И о себе скажу я мнения неплохого,  считаю и
себя не бездарностью, кроме  того точка приложения  сил есть. А это, знаете,
всегда важно. Если пойдем рука об руку, Евгений Филиппович, кто знает, может
и оставим имена в русской истории.
 - Малоинтересно, - липкими лопухами губ ухмыльнулся Азеф.
 - Как сказать. Неужто так и нет  никакого тщеславия?  Что вы, голубчик,
слабы  все  мы  в  этом  местечке  то!  Азефу  надоело это  выщупывание.  Он
проговорил.
 - Ну, а конкретно, что вы хотите?
 - Конкретно, Евгений Филиппович, следующее: - с сегодняшнего дня я буду
абсолютно в курсе планов боевой. Наиабсолютнейше! Но не волнуйтесь, лубка не
выйдет.  Знаю,  что  у  вас  уже есть карьера  в  партии,  при  моей  помощи
продвинетесь  еще  дальше. Ни  ареста без вашего  согласия не произведу. Кто
нужен вам, пальцем не трону, знаю, что у вас там чертово кумовство, хуже чем
у нас  в департаменте. Друг  ваш, например,  Чернов может спокойно гулять  и
болтать, сколько хочет. Не трону. Савинкова тоже. Но  тех, кого  можно взять
без  убытка,  возьму   и  повешу.  С  удовольствием   даже  повешу,  Евгений
Филиппович.  Вот  так то  мы с вами  революцию и  вылущим.  Кого купим, кого
повесим. Не по глупому, а по умному.
 - С  моей стороны будут следующие условия, - словно не слушая генерала,
сказал  Азеф, - чтобы  никто  из  охранного  ничего не знал обо  мне,  чтобы
провала не  было. И  чтобы  аресты боевиков, которых укажу, производились до
момента покушения, чтоб меньше виселиц было.
 - Первое  подтверждаю.  Второе, это уже деталь. Но сам скажу,  я против
излишней  крови  и даже здесь с вами согласен, хотя раз  на раз, конечно, не
придется.
 - А теперь, видите ли, Александр Васильевич,  - улыбался Азеф конфузной
улыбкой, не глядя на Герасимова, - вы  выдвигаете меня, хорошо, но ведь и вы
этим выдвигаетесь? Стало быть и я делаю вам карьеру.
 - Разумеется.
 - За  это  надо  платить.  Вы монополию  берете на  мои  сведения. Меня
подставляете под верную опасность.
 - То есть почему же?
 - Сами же говорите, что вылущивать.
 - Ах, та-та-та! Вот куда махнули, те-те-те! - засмеялся Герасимов. - Да
это же вы наверное насчет удачных покушений, что ли? А? Ээээ, батенька, куда
хватили, ха-ха-ха! Рад, что заранее сделал вам много комплиментов. Рад. Эдак
вы меня без пересадки чего доброго революционером сделаете,  а? Ха-ха-ха-ха.
Говорили кстати мне,  я, конечно, не верю, будто,  вы, Евгений Филиппович, в
Варшаве  с  Петром  Ивановичем встречались,  приблизительно так, перед...  -
глаза  Герасимова  сощурились  на   Азефе,  -  перед  смертью...   Вячеслава
Константиновича...
 - За  кого вы  меня  принимаете?  -  нахмуренно  проговорил  Азеф  -  Я
Рачковского в  Варшаве в глаза не видал,  был заграницей, может  подтвердить
Ратаев, все глупая болтовня.
 - Конечно, конечно, Евгений Филиппович,  я же пошутил, язык у людей без
костей,  чего  не болтает. Хотя, конечно, розыск  настолько деликатная вещь,
что  если  будет  вести  его человек  плохих  нравственных  устоев,  он  эту
тоненькую линию  всегда  перейдет, понимаете? А скажите, а propos, боевая то
ведь готовит что то по моим сведениям, а? Кто "у вас", так сказать, "из нас"
на очереди?
 - Конкретного нет, - нехотя, проговорил Азеф -толкуют о Дубасове.
 - О Дубасове, -  медленно,  раздумчиво проговорил Герасимов,  - боюсь я
все, не забыли ли вы моих условий, Евгений Филиппович?
 Азеф глянул на Герасимова - он чиркал пальцем по воротнику.
 - Повторяю, Александр Васильевич, что это ложь! - пробормотал Азеф. - С
таким запугиваньем я не стану работать, я не мальчик. Если хотите ссориться,
давайте ссориться.
 - Ну-ну, шучу, не распаляйтесь, не распаляйтесь.
 - А если согласен на ваши условия, то соловья тоже баснями не кормят, -
бормотал Азеф. - Вы любите откровенность, я говорю, мне нужны деньги.
 - Какие, Евгений Филиппович?
 - Меньше чем две тысячи не обойдусь.
 - Много. На дело иль лично?
 - На дело.
 - Максимум тысяча.
 - Завтра еду в Финляндию, ставлю мастерские.
 - Какие мастерские?
 - Динамитные.
 - Сколько?
 - Две.
 - И денег?
 - Говорю: две тысячи.
 -  Нет,  батюшка, дорогонько. Одну  то уж на партийный счет ставьте, на
одну так  и быть, - засмеялся Герасимов, и встав отпер секретер  заманчивыми
звонами.
 -  Меньше полутора тысяч не обойдусь,  - рокотал  Азеф, -  если хотите,
зачтите в жалованье.
 - Ох, и  несговорчивый вы человек! Ну, уж только для первоначалу, так и
знайте,  больше  чтоб нажима  не было.  А  главное, ничего  не забывайте,  -
повернулся генерал, держа бумажки с изображением Петра Великого.
 И проводя Азефа по комнатам, находу говорил:
 - Попыхтели мы  с вами! Ни с кем  ей Богу так не возился, зато думаю не
зря.  Только не  втемяшивайте  вы  себе в голову,  что  я  дурак,  все дело,
батенька испортите.
 От толщины Азеф чуть кряхтел, надевая пальто.
 - Если телеграммой - на  охранное,  донесения  сюда. Если что, вечерком
заворачивайте по  семейному. Дома  нет,  справьтесь в  "Медведе" у швейцара,
спросите кабинет Ивана Васильевича.
 И  совсем уж  на пороге сжимая  руку Азефа, Герасимов  проговорил:  - В
прошлую то пятницу  на северо-донецких, да мальцевских  играли. На бирже то?
Своими  глазами видел. Там то вы мне и понравились. Сразу  решил, что с вами
дела  можно делать.  Ну,  и  скрытный же вы  человек, ай-ай-ай, с вами  надо
осторожней,  а то чего доброго  взорвете на воздух, -  и  Герасимов, обнимая
Азефа, похлопал его по задней части, убедиться нет ли револьвера.
 - Из Финляндии то черкните.
 - Хорошо, - бормотнул, выходя, Азеф.
 Азеф крепился  у генерала Герасимова. Но  выйдя  на улицу, почувствовал
нервный упадок, слабость. Он понимал, что его расчеты смяты.
 9
 Савинков с братьями Вноровскими и Шиллеровым ставил в Москве  покушение
на Дубасова. В крошечном, охряном домике, зажатом в зелени сосен, Азеф жил в
Гельсингфорсе.  Дом был уютен.  Воздух резок и ароматен. Но Азеф волновался.
Мерещилась генеральская пипка, веревка, чорт знает что.
 Савинков  подъезжал   на  финке,  семенившей  мохнатыми   копытцами  по
серебряному, снежному насту.
 - Ждал тебя, ждал, - рокотал Азеф, крепко обнимая и целуя Савинкова.
 Азеф  провел его в небольшую, солнечную комнату. За  окнами:  -  сосны,
снег, сад.
 Савинков мыл руки, Азеф, приготовляя чай, спросил:
 - Кто убил Татарова, Двойников?
 - Федя, - вытирая руки полотенцем, сказал Савинков.
 - Так, а я  думал  Двойников.  Как в Москве?  Через окно солнце  залило
Савинкова. Азеф наливал чай, подставлял Савинкову лимон, хлеб.
 - Я тут по-холостяцки, плохо живу.
 - В Москве, не понимаю причин, но скверно, Иван. Регулярного выезда  не
можем установить, измотались, истрепались. Приехал советоваться с  тобой, по
моему покушение может выйти только случайное.
 - Ерунда, - нахмурился Азеф, голова ушла  в плечи. - Стало  быть  плохо
наблюдают, если не  могут установить. А случайное покушение, это - ерунда, я
не могу рисковать людьми ради твоих импрессий!
 -  Импрессий!  Ты  не  ведешь  и  не  знаешь.  Выезды  стали  настолько
нерегулярны,  обставлены такой  конспиративностью, словно он  знает,  что мы
здесь. А при случайном  выезде успех может  быть. Надо  взять кого-нибудь из
мастерской, пусть приготовит снаряды,  будем ждать  возвращения  Дубасова из
Петербурга.
 Азеф пыхтел, грудь  поднималась от  тяжелого  дыханья. Он повернул  все
тело в кресле, пробормотал:
 - Вообще у нас теперь ничего не выйдет, я в этом уверен.
 - Почему?
 Азеф каменный, мрачный, сморщился, махнул рукой:
 - Я  не  могу больше  работать,  я устал.  Убежден,  ничего  не выйдет.
Папиросники,  извозчики,  наружное наблюдение, старая канитель,  ерунда! Все
это знают.  Я  решил  уйти  от  работы, пойми, со  времени  Гершуни я  все в
терроре, имею же я  наконец право  на  отдых,  я не могу больше. Ты  и  один
справишься.
 - Если ты устал, то конечно твое право уйти, но без тебя я работать  не
буду.
 Азеф посмотрел ему в лицо.
 - Почему?
 - Потому,  что  ни я, ни кто другой не чувствуем  себя  в  силах  взять
ответственность  за руководство центральным террором.  Ты назначен  ЦК.  Без
тебя не согласятся работать товарищи.
 Азеф молчал. Савинков  говорил убежденно, доказывая, что отказ  Азефа -
гибель террора, а  стало быть и партии. Азеф изредка поднимал бычачью голову
на короткой  шее, взглядывал  на него. Когда он  кончил,  Азеф сидел  молча,
сопя.
 - Хорошо, - проговорил наконец,  лениво  роняя слова, - будь по твоему,
но  мое  мнение, ничего  у  нас  не  выйдет. Если хочешь бросить  регулярное
наблюдение и рассчитывать  на случайную поездку Дубасова - хорошо,  поезжай,
возьми из мастерской Валентину, она поедет с тобой, приготовит бомбы. Только
по моему это  нерационально,  дробится организация. Во всяком случае  прежде
всего извести меня телеграммой. Я приеду сам и все проверю.
 10
 В тот же вечер  Савинков  ехал из  Гельсингфорса в Териоки. На даче,  у
взморья стояла динамитная мастерская, поставленная Азефом.
 Продремав  ночь на станции за чашкой чая, Савинков с рассветом тронулся
к взморью.  По снежной  дороге  нес вейка.  Раскатывались  санки  на  крутых
поворотах. Ни впереди, ни  сзади -  ни души. Лес, снег, небо, да пробегающие
лыжники. Финн знал  путь. Быстро  с лесистой дороги  свернул на  малоезженую
снежную полосу. У дачи с подстриженными заснеженными кустами остановился.
 Савинков шел по узкой тропе, которую вытоптали здесь жильцы. Было тихо.
В саду стучал дятел.  Звенели  в легком  ветре сосны.  Под ногой  заскрипели
ступени  лесенки.  Коротким  стуком Савинков  постучал  в стеклянную  дверь.
Навстречу  вышла  женщина,   похожая   на  монашку.  Лицо  было  желтоватое,
изможденное.  Темные  глаза  ушли  вглубь.  Движенья  спокойные.  Смотря  на
Савинкова, террористка Саша Севастьянова проговорила:
 - Проходите, все дома.
 В  просторной,  светлой  столовой Савинков  застал  хозяина  дачи  Льва
Зильберберга.
 -  Вот неожиданно'  А  мы тут как  затворники! Вот  радость! -  говорил
изящный, хрупкий Зильберберг.
 На их голоса вышли Рашель  Лурье, худая,  резкая брюнетка, лет 20-ти  и
смеющаяся Валентина Попова. Но по губам и полноватой фигуре Савинкову Попова
показалась беременной.
 Обступив  Павла Ивановича все здоровались, смеялись. Как молодо!  Какие
голоса!  Как бодро!  Какой смех! Саша  Севастьянова, работающая за прислугу,
накидывала на стол  скатерть, суетилась, готовя  закуску,  ставя  самовар  с
холоду приехавшему гостю.
 - Как же живем, а? - похлопывал Зильберберга Савинков.
 - Да готовим, - смеялся Зильберберг,  - вы вот расскажите,  что на воле
делается? Мы тут целый  месяц без газет,  ничего не видали. Может там  уж  и
царя то у нас нет, свергли? - засмеялся Зильберберг.
 - Нет  покуда сидит еще. Вот покажите-ка полностью мастерскую,  тогда и
решим, долго ли  еще сидеть  будет,  - и Савинков с Зильбербергом  вышли  из
столовой, где молчаливой монашенкой хлопотала Саша Севастьянова.
 Дача была в  девять  комнат с отдельной кухней. Наверху три летних. Низ
же  оборудован по  зимнему.  Богатая  дача,  с  мебелью  карельской  березы,
картинами, креслами. До того хороша, что многих боевиков даже стесняла.
 - Здесь  вот  барин  живет, то  есть,  значит я.  Здесь вот  -  барыня,
то-есть, Рашель. А вот это  и есть мастерская, не Бог весть что, но работать
можно, -  ввел Зильберберг Савинкова  в просторную квадратную комнату, почти
без мебели, с туго спущенными белыми шторами.
 Савинков  ощутил  знакомый  запах горького миндаля, от которого  всегда
болела  голова.  На  двух  столах стояли спиртовки, примусы,  лежали  медные
молотки,  напильники,  ножницы  для   жести,  пипетки,   стеклянные  трубки,
наждачная бумага, в флаконах, аккуратно как в аптеке, была серная кислота. В
углу  - запасы динамита. И  рядом, внутри выложенные  парафиновой бумагой, в
виде конфетных коробок, консервных банок - оболочки снарядов.
 Горький  миндаль  напомнил  номер Доры в "Славянском базаре",  Каляева,
зимний день,  смерть Сергея, радость убийства и тоску. Савинков знал, Каляев
повешен, Дора сошла с ума в каземате Петропавловской крепости.
 - А у вас не болит от него голова? - спросил, указывая на динамит.
 - Привычка. Вот у Валентины сильные боли.
 -  У меня тоже, -  говорил  Савинков,  вспомнив о Доре,  о  ночи, когда
пришел к ней, и о том, что, как говорят, она в тюрьме просила дать  ей яду и
сошла с ума, изнасилованная стражей.
 - А где ваша жена? - выходя из задумчивости спросил Савинков.
 -  Жена?  - переспросил  Зильберберг. -  Она  заграницей, у  меня  даже
двухмесячный ребенок, пишут уже улыбается, не видал еще.
 - Да? -  процедил Савинков. Они входили в комнату, похожую на гостиную;
кроме желтой  мебели,  посредине стояла кровать, покрытая байковым  одеялом.
Навстречу им шли Попова и Рашель Лурье. Попова весело кричала:
 -  Павел   Иванович!   пожалте  обедать!  Только  вы  ведь  привыкли  к
изысканностям. А у нас по-простецки. Саша даже стесняется, ей Богу.
 - Валентина, - сердито проговорила Саша и сама засмеялась.
 За большой круглый  стол садились шумно. Савинков  помолодел, он  почти
студент, бегающий за Невскую заставу на рабочие собрания.
 Саша несла сковороду с шипящей глазуньей.
 - Извините, товарищи, что-то сегодня неудачно, кажется.
 Попова подставляла деревянные подставки.
 -  Какой  неудачно!   Дело  не   в   удаче,  а  в  количестве,  товарищ
Севастьянова. Голоден, как волк. А вот винца бы? Нет у  вас? В вашей  работе
не надобится? Жаль. А мы развратились,  привыкли заливать трапезу, -  смеясь
говорил Савинков.
 Все  смеялись. Ели яичницу,  картофель,  пережаренное Сашей в волнении,
мясо. А после обеда, обняв за  плечи Валентину, смотря в ее смеющееся лицо с
раскрытыми губами, за которыми белели мелкие зубы, Савинков говорил:
 - Товарищ Валентина, я ведь вас увезу. Хотите?
 - На дело?
 - Ну, конечно. А то на что же? - Савинков кратко рассказал о их плане.
 - Согласны?
 - О чем спрашиваете? Зачем же я здесь?
 - Только  один вопрос. Вы не беременны? Краска залила щеки, лоб, словно
выступила даже сквозь брови Валентины.
 - Это вас не касается, это мое дело.
 -  Напрасно  думаете.  Меня  очень  касается.  И  как  человека  и  как
революционера. Во первых,  в случае вашей гибели, вы  убьете живого ребенка.
Кроме того можете ослабеть, не совладать. Ведь придется трудно.
 - Я за себя ручаюсь.
 -  Нет,  поскольку вы  подтверждаете, я на  себя  взять этого  не могу.
Изменить  тоже  не могу, дело Ивана  Николаевича.  Приеду завтра. Но  говорю
прямо,  не обижайтесь, я буду настаивать, чтобы вместо  вас  ехал кто-нибудь
Другой.
 - Если Иван  Николаевич  назначил меня, я  поеду. Вы не имеете права, -
вспыльчиво проговорила Валентина.  -  Вы  обижаете меня,  как члена Б.  О. Я
говорю, что способна на работу.
 - Я не могу, Валентина, не будем спорить.

 В своей комнате, сдержанная,  строгая плакала Рашель  Лурье. Назначение
должно было принадлежать ей, а Павел Иванович вызвал Попову.
 11
 Азеф собирался к генералу Герасимову, когда внезапно вошел Савинков. По
ушедшей в плечи голове, наморщившемуся лбу и затуманившимся глазам, Савинков
понял, что Азеф не в духе.
 - Почему  ты  приехал? -  отрывисто спросил  Азеф. - Постой, не ходи ко
мне, у меня женщина. Пойдем сюда.
 Они вошли в кухню. Опершись о стол, Азеф слушал Савинкова.
 -  Какой  вздор! - пробормотал он.  - Нам  нет никакого дела, беременна
Валентина  или нет.  Я не  могу производить медицинских освидетельствований.
Раз она приняла на себя ответственность, мы должны верить ей.
 -  Я  отвечаю  за  все  дело.  Мне  важна  каждая  деталь,  я  не  могу
рассчитывать на успех, если сомневаюсь в Валентине.
 - Я знаю Валентину, она все выполнит.
 - Я повторяю, беременную женщину в дело я не возьму.
 Азеф захохотал. Кончив хохотать, проговорил:
 -  Бери  Валентину  и  поезжай  сейчас  же  в  Москву.  Менять  поздно.
Сантименты прибереги для других.
 -  Это  слишком по-генеральски, Иван! - вскрикнул  Савинков. - Вот тебе
последний сказ: - или я  выхожу  из организации,  или вместо  Валентины едет
Рашель.
 Азеф  остановился  в дверях. Смотрел  насмешливо,  был похож на большую
гориллу.
 - Сегодня же езжай в Москву.  Понял? - проговорил  он и,  не  прощаясь,
вышел.
 12
 Восемь  раз, в голубой форме сумского гусара с коробкой конфет, выходил
Борис Вноровский навстречу коляске Дубасова. Волосы Вноровского поседели. Но
коляска  Дубасова ускользала.  Савинков,  Вноровские,  Шиллеров  и Валентина
Попова  -  обессилели.  И  тогда  в Москву,  убивать  Дубасова,  приехал  из
Финляндии Азеф.
 Он назначил убийство на день именин императрицы. Чтоб, когда по  случаю
тезоименитства грянут  оркестры,  в  весеннем солнце  блестя  бастромбонами,
корнетами,  литаврами,  тронется  отчетливая  пехота  и,  расходясь  плавным
тротом,   завальсируют  кони  под  кавалеристами,  тогда   в  разгар  парада
метальщики замкнут пути из Кремля и Дубасов в весенний день поедет на бомбу.
 Поседевший,  еще  более  красивый,  Борис  Вноровский  оделся  в  форму
лейтенанта флота. Азеф передал  ему восьмифунтовый  снаряд, чтоб  Вноровский
замкнул Тверскую от Никольских ворот.
 Одетому человеком в шляпе, с портфелем, Шиллерову Азеф дал снаряд, чтоб
замкнул  Боровицкие ворота.  А на  третий  путь по Воздвиженке  стал, одетый
простолюдином, Владимир Вноровский, дожидаясь чтоб Азеф привез снаряд.
 Летящие  в весеннем воздухе звуки военных маршей и крики  ура наполняли
Москву.  Вноровский  волновался. Не  понимал, как  можно  быть неаккуратным.
Сжимал покрывавшиеся  потом руки.  Крутясь, высматривая в  толпе, Вноровский
мог казаться даже подозрительным. Но вдруг толпа отшатнулась. Вынырнул взвод
приморских драгун в канареечных бескозырках. Коляска Дубасова плавно ехала в
двух шагах от Вноровского. Дубасов поднял к  козырьку руку.  Адъютант к кому
то обернулся, улыбаясь. Но  уже несся замыкающий  взвод драгун. И только тут
Вноровский, недалеко, на извозчике увидал  полного,  безобразного человека в
черном  пальто  и цилиндре, с  папиросой в зубах. Извозчик Ивана Николаевича
скрылся. Но вдруг раздался глухой, подземный гул...
 Это,  увидав  выехавшую  из Чернышевского переулка  на Тверскую площадь
коляску Дубасова, уже готовую скрыться  в воротах дворца, бросился наперерез
ей седой лейтенант, швырнув под рессоры коробку конфет.
 Тяжело  дыша,  не разбирая, сколько он  сунул  извозчику, Азеф  в  кафе
Филиппова на  Тверской  в изнеможении  и испуге опустился у столика.  Вокруг
кричали люди - "Генерал-губернатор! Убит! Дубасов!"
 На торцах площади у дворца, возле убитых рысаков валялся, разорванный в
куски, адъютант Дубасова граф Коновницын. Поодаль,  с седой головой, странно
раскинул руки окровавленный труп молодого лейтенанта.
 Раненого Дубасова вели под руки в покои дворца.
 13
 В  полчаса  девятого  генерал Герасимов  ждал Азефа.  Генерал ходил  по
паркетной  зале,  был в  военном.  Шпоры звенели отрывисто, доносясь  во все
шесть комнат. Судя по заложенным за  спину рукам и  слишком  быстрому  звону
шпор, генерал был взволнован и в нетерпении.
 Когда  в  передней  раздался  звонок,  генерал  полузлобно  протянул  -
"аааааа".
 - Я запоздал, - глухо говорил Азеф, отряхивая капли дождя с цилиндра.
 - Я вас жд