у полчаса.
 Азеф кряхтя  снял пальто,  кряхтя  повесил на  вешалку, потирая  руками
лицо, пошел за Герасимовым. С виду он был спокоен. Генерал же напротив  шел,
готовя жестокие слова.
 -  Потрудитесь  сказать,  где  вы  были  во  время  покушения,  Евгений
Филиппович? - проговорил Герасимов,  когда меж  их креслами стал курительный
прибор.
 -  В Москве, - доставая из  кармана  спички, оказал  Азеф.  -  Даже был
арестован в кофейне Филиппова,  что не  особенно  остроумно.  Я выехал, чтоб
захватить дело.
 - И не ус-пе-ли? - расхохотался злобно Герасимов.
 -  Дубасов  спасся  чудом! Коновницын убит  на глазах всей  охраны!  Вы
понимаете или нет, что мне скажут в министерстве?!
 - Ну, знаю,  - лениво проговорил Азеф, - но что вы от меня хотите, я не
Бог, я  не давал вам слова, что  революционеры никого никогда  не убьют, это
неизбежно...
 - Не финтить! - в бешенстве закричал Герасимов.
 - Забываете?!
 Дым заволакивал лицо Азефа, оно становилось каменным.
 Герасимов замолчал, стараясь подавить бешенство.
 - Евгений Филиппович, -  проговорил  он  тихо,  -  в  нашей  работе все
построено   на  доверии.  Сегодня  в  департаменте  Рачковский  заявил,  что
московское  дело - ваше. Скажите прямо:  - у вас  были данные, что покушение
назначено на время парада? -  и серостальные глаза не выпускали черных  глаз
Азефа.
 - Либо  вы  мне верите,  либо  нет, -  лениво  сказал Азеф. -  Я  хотел
захватить все дело, Дубасов сам виноват.

 Я указал маршрут, сказал, чтоб из предосторожности выезжали на Тверскую
из  Брюсовского, а  они  выехали  из  Чернышевского.  Герасимов  похрустывал
пальцами, смотря в пол.
 - Кто ставил дело?
 - Не знаю.
 - А я знаю, что Савинков! - закричал Герасимов.
 - Возможно, - пожал плечами Азеф, - в ближайшие дни узнаю.
 - Я уверен. Но  понимаете  вы,  что получается, или нет? Вы  просили не
брать  Савинкова,  потому что он  вам нужен. Я не  брал. А теперь? Мы с вами
ведем сложнейшую канитель, а Савинков на глазах всей  Москвы убивает? Так мы
ни черта не  вылущим,  кроме  как  самих  себя! Рачковский,  будьте покойны,
намекнет кому надо.
 - Это будет сознательная ложь с его  стороны.  Но если вы этому верите,
то арестуйте меня,  -  и  Азеф стряхнул  пепел  в  никелевую  пепельницу  на
приборе.
 В комнате наступила большая пауза.
 - В Москве я узнал, что в Петербурге  хотят готовить на Дурново, повели
наблюдение трое извозчиков. Герасимов подошел к письменному столу.
 - Один живет на Лиговке, улицу не знаю, брюнет, еврей, но мало типичен,
выезжает на угол Гороховой в три часа. Другой - газетчик, лохматый, русский,
в рваном подпоясанном  веревкой тряпье, почти как  нищий,  у Царскосельского
вокзала.  Дурново  не  должен ездить  в  карете, пусть идет пешком. И в пути
принимает меры предосторожности, не то будет плохо.
 Азеф  сидел спокойно,  заложив ногу  на ногу, виден был розовый  носок.
Ботинок острый, лакированный на высоком каблуке.
 - Есть еще?
 -  Послезавтра  дам  точные  данные,  сможете   взять.  Взволнованность
Герасимова, как будто, прошла. Он знал, что сказать в министерстве, и сложив
блокнот, вставил в него карандаш.
 - Вы ручаетесь, что с Дурново не повторится дубасовская история?
 - Будем надеяться, -  пожал плечами Азеф. Но  вдруг увидал, что генерал
улыбается и пипка на его щеке заметалась.
 - У  меня есть терпение, но не  столько, как  вы думаете. И ума больше,
чем  кажется. В данном случае  мои условия коротки: всех боевиков на Дурново
сдать. Если хоть одно покушение будет удачно и ваша роль также неясна, как в
Дубасове, не  пожалею. Дубасова запишем  а конто революции. Больше  таких не
будет,  ни  одного. Савинкову  гулять  довольно. Не допущу, чтоб  шлялся  по
России  и убивал, кого ему нравится.  Не позднее этого месяца  я его возьму.
Ваше дело обставить шито крыто.
 - Хорошо, - проговорил Азеф, - только его брать надо не здесь.
 - Отошлите. Говорили, что хотели ставить на Чухнина?  Вот и пошлите. Мы
отсюда отправим людей.
 Азефу  показалось,  что генерал  выбивает  из  под него  табуретку и он
повисает в петле.
 - Подумаю,  - проговорил он,  - только  не  понимаю  вашего  отношения.
Запугиванье. Я не мальчик. Не хотите, не буду работать, я же вам обещал...
 - Ээээ, батенька, обещаньями  дураков кормят.  Азеф  вынул платок, отер
лоб.
 - Так работать нельзя, - пробормотал он, - нужно доверие.
 У него было тяжелое дыханье. Ожиренье.
 - Я не получил еще за прошлый месяц, - глухо сказал Азеф.
 - Дорогоньки, Евгений Филиппович.
 С Невы дул  ветер.  Из мокрой темноты летели колкие  капли. На тротуаре
Азеф  огляделся. В направлении Летнего сада стлалась темная даль Петербурга.
По Фонтанке он прошел к Французской набережной. На Неве разноцветными огнями
блестели баржи. Открыв зонт, Азеф пошел к Троицкому мосту.
 14
 Перед  созывом  Государственной Думы, волнуясь в табачном дыму, боевики
собрались на заседание в охряном домике Азефа.  Комната прокурена. На  столе
бутылки пива. Облокотившись локтями о стол, тяжело сидел уродливым изваянием
Азеф. Абрам Гоц развивал план взрыва  дома министра внутренних дел  Дурново.
Он походил на брата,
 но был моложе и  крепче.  В  лице, движениях  был ум, энергия. Чувствуя
оппозицию плану, он горячился.
 - Если мы не можем  убить Дурново на улице, если наши методы наблюдения
устарели, а Дурново принял удесятеренную охрану, надо идти ва банк. Ворвемся
к Дурново в динамитных панцырях!
 -  Иван  Николаевич, ты как? -  сказал  Савинков. Азеф  медленно уронил
слова:
 -  Что  ж  план  хорош,  я  согласен.   Только  в  открытых  нападениях
руководитель должен идти впереди. Я соглашаюсь, если пойду первым.
 Родилось внезапное возбуждение.
 - Не понимаю, Иван! - кричал Савинков, размахивая папиросой. - Какой бы
план не был, мы не можем рисковать главой организации!
 - Невозможно же, Иван Николаевич!!
 -  Я  должен идти.  И я пойду, - пробормотал Азеф.  В дыму, в криках, в
запахе  пива  поняли  все, что  воля главы Б. О. не  ломается, как солома. А
когда  разбитые  бесплодностью  заседания, боевики выходили,  Азеф  задержал
Савинкова.
 - Надо  поговорить,  - пророкотал он и  сам  пошел  выпустить остальных
товарищей из охряного домика.
 15
 Оставшись один в комнате, Савинков  растворил окно:  -  чернели силуэты
деревьев. Комната вместо дыма, стала наполняться смолистым запахом сосен.
 Азеф  вернулся  ласковый.  Он лег на диван. Савинков стоял у  окна. Так
прошла минута.
 - Какая чудная  ночь, - проговорил, высовываясь Савинков.  И в саду его
голос был слышнее, чем в комнате.
 Азеф подойдя, обнял его, и тоже высунулся в окно. Но быстро проговорил:
 - Ну, ладно, брось лирику.
 Окно закрылось, занавесилась штора.
 - Устал я очень, Борис, - сказал Азеф, - жду возможности сложить с себя
все, больше не могу.
 - А я не устал? Все мы устали.
 - Ты  - другое дело. На тебе нет такой ответственности, -  зевнул Азеф,
потер глаза  и потянулся.  -  Но как бы то  ни было,  до  сессии  Думы  надо
поставить  хоть  два  акта,  иначе чепуха. Жаль, что Дурново  не дается,  не
понимаю, почему  началась слежка, все шло хорошо, теперь ерунда какая то. По
моему надо снять их всех, как ты думаешь?
 - Судя по всему, наблюдение бессмысленно.
 - Я тоже думаю. Мы их снимем. Азеф словно задумался, потом  заговорил с
неожиданным волнением.
 - Что же тогда из нашей работы? Дубасов середина на  половину.  Дурново
не удается.  Акимов не удается.  Риман невыяснено. Что ж мы,  стало быть,  в
параличе? ЦК может нам бросить упрек и  будет совершенно прав. Израсходовали
деньги  и ни черта. Остаются  гроши. Надо просить, а  вот тут то и скажут: -
что же вы сделали?
 - Не наша вина.
 - Это не постановка вопроса, чья вина. Важно дело. Я думаю послать кого
нибудь к  Мину иль Риману  прямо на  прием. Яковлев, например, лихой парень,
подходящий. Но  в  Питере вообще, знаешь, дело дрянь. Как ты  думаешь насчет
провинции?
 - Можно и в провинции.
 - Зензинов говорит, что Чухнина убьют. А я не верю. Не убьют. А Чухнина
надо убить. Это подымет матросов. Савинков молчал.
 - Ты как думаешь?
 - Следовало бы.
 -  Надо послать кого-нибудь.  Только  кого?  Савинков  сидел,  небрежно
развалясь  в  кресле. Лицо  длинно,  худо, грудь  впалая, плечи узкие.  Азеф
ласково глядел на него.
 - А знаешь, что, Иван, -  улыбаясь проговорил Савинков. - Давай я поеду
на Чухнина? Крым я люблю, погода прекрасная.
 - Ты? - задумался Азеф, - а как же я без тебя?
 - Ну, как же? Что ж у тебя без меня людей нет?
 - Они все не то, - сморщился Азеф.
 - Так все  уже и не  то!  - засмеялся Савинков, ласково ударяя по плечу
Азефа.
 - А что? Тебе хочется съездить в Крым?
 - Отчего же? Говорю, я люблю Крым, взял бы Двойникова, Назарова.
 -- Не знаю. Нет, Борис, я без тебя тут совсем развинчусь. Впрочем, если
ты хочешь...


 ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1
 В одиночной камере  севастопольской гауптвахты Борис  Савинков стоял на
табуретке и, положив  на высокий, узкий подоконник руки смотрел в квадратный
кусок голубого неба.
 Уже  с   Харькова  ему  показалась  слежка.  Но  Назаров   и  Двойников
разуверили. В  Севастополе  в гостинице  "Ветцель", где  он  остановился под
именем подпоручика в отставке Субботина, подозрителен был  рябой швейцар. Но
счел за свою мнительность. Да и действительно в день коронации все произошло
невероятно глупо.
 День  был  жаркий. Савинков ушел  к  морю. На  берегу лежал, смотря  на
выпуклую, серебрящуюся линию горизонта. Волны ползли темными львами, шуршали
пеной о мягкую желтизну песка. Бежали парусники. Вдали нарисовался кораблик,
как игрушка. Савинков долго лежал. Потом, по пути в гостиницу, услышал удар.
"Бьет орудие", подумал. И вошел в вестибюль "Ветцеля". Но на лестнице кто-то
крикнул:  -  Застрелю,  как собаку!  Ни с места! -  И  площадка  наполнилась
солдатами.
 Савинкова  крепко схватили  за руки. Совсем близко было лицо поручика с
выгоревшими усами. Поручик в упор держал черный наган. Савинков видел сыщика
с оттопыренными ушами и бельмистыми  глазами. Но сыщика  оттолкнул  поручик,
потому что  он наступил  в свалке  поручику на  ногу. - Ведите для обыска! -
закричал поручик. И Савинкова втащили в номер и начали раздевать.
 2
 Сознание,  что  именно  он,  а никто  другой через день  будет повешен,
перевернуло в душе все. Стоя  у окна, смотря в решетчатый, голубой  квадрат,
Савинков ощущал полную  оторванность  от всего. Все стало чуждо,  совершенно
ненужно. Нужнее всего было это окно.
 "Буду болтаться, как вытянувшаяся гадина, и эта гадина будет похожа  на
Савинкова, как неудавшаяся фотография". - Савинков слез с табурета, прошелся
по  камере,  заметил,  что  в  двери заметался  глазок.  "Подсматривают",  -
остановился  он и  стало  смешно. "Я в синем  халате,  в дурацких деревянных
туфлях, чего же подсматривать?". И, прорезая сознание, резко прошла мысль: -
"Все  равно. Осталось держаться  на суде  так, чтобы  все знали, как  умирал
Савинков".
 "Гадость", - думал он,  - "повесят".  Вспомнил,  давно в именьи рабочие
вешали  какую-то собаку. Пес извивался, когда  тащили, вился  змеей в петле,
потом протянулся, высунув язык. Рабочий  подошел, дернул  за ноги,  в собаке
что-то хрустнуло. Оборвалось сухожилье что ли...
 В  коридоре   послышались   шаги   ошпоренных  ног.  Винтовки  звякали,
прикладами ударяясь о каменный пол.
 "Идут".
 Шаги и голоса затоптались у двери. Завертелся ключ. Савинков увидал  на
пороге караульного офицера.
 - Приготовьтесь к свиданию с матерью.
 Меж любопытно смотревших солдат с  винтовками, вошла старая женщина, не
в шляпе, как представлял ее себе Савинков, а в косынке,  с седыми висками. И
вдруг,  старая  женщина,  его  мать закачалась.  Савинков  бросился  к  ней,
застучав по  полу  туфлями.  Упав ему на руки Софья Александровна  Савинкова
резко, странно, высоко закричала.
 -- Мама, не плачь, наши матери не плачут.
 Солдаты у дверей смотрели деревянно. Громадный детина даже улыбнулся.
 - Каков  бы приговор не был, знай, я к этому делу непричастен. Смерти я
не боюсь, я готов к ней.
 "Боже мой, Боже мой, как он худ", - думала Софья Александровна.
 - Боря, дело получило отсрочку, приехали адвокаты, завтра будет Вера, я
получила телеграмму.
 - Свидание окончено.
 Ощутив на губах смоченные слезами, морщинистые щеки матери, он выпустил
ее из рук. Софья Александровна тихо вышла, окруженная солдатами.
 3
 Через полчаса, в уборной  Савинков  увидел Двойникова. Выводные курили,
толкуя  о  смене Белостокского полка Литовским. И эта смена им была  нужна и
интересна. А Савинков говорил обросшему колючей бородой Двойникову:
 - Эх,  Шура, это пустяки, что отсрочка, ну повесят стало быть не 17-го,
а 19-го.
 - Повесят? - дрогнувше пробормотал Двойников. - Всех? И Федю?
 - И Федю.
 - И вас?
 - И меня.
 Кивнув  вниз  головой,  словно  от  короткого   удара.  Двойников  тихо
произнес:
 - Федю жалко. - Помолчав добавил: - Часы при обыске взяли. Не отдают.
 - Часы теперь ни к чему, Шура. Выводной сплюнул и крикнул:
 - Ну ребята, айдате!
 4
 Все было ясно: - виселица. Но все смешалось, когда в камеру ввели Веру.
Ее  глаза  показались  настолько  испуганными,  что  Савинков  думал:  -  не
выдержит,  упадет. Но,  обвив  его шею,  Вера прошептала:  "приехал  Николай
Иванович", и крепко, неотрывно целуя его, зарыдала.
 Это  было отчаянно  невероятно.  Если  б переспросить?!  Вглядываясь  в
любящее лицо, в темные испуганные глаза, Савинков понял, что не ослышался: -
"Николай  Иванович"  -  Лев  Зильберберг,  глава  териокской  мастерской,  у
которого двухмесячная дочка.
 - Свидание окончено.
 Но  это ж секунда, в которую запомнилось лишь выражение глаз.  В глазах
Веры слезы,  отчаянье и что то еще. "Неужто надежда?" - думал Савинков, ходя
по камере.
 - "Почему Зильберберг? Может быть  перепутала, вместо Николая Ивановича
- Иван Николаевич? Азеф?" С страшной силой желанье свободы и жизни прорезало
все тело. Савинков даже застонал.
 5
 На  конспиративной  квартире  ЦК,  в  традиционном  дыму,  слушая  план
Зильберберга,  Чернов   был  рассеян.   Азеф  насуплено   молчал.  Натансон,
отмахнувшись, толковал с приехавшим из провинции крестьянином.
 Зильберберг кипел. - Я требую  от имени боевиков! - кричал Зильберберг.
Но  почему Льву Зильбербергу пришла в голову сумасшедшая мысль освободить из
крепости Савинкова? Он меньше других знал его. Только однажды,  на иматрской
конференции  боевиков, на  праздничном обеде, Савинков на  пари  писал между
жарким и сладким два  стихотворения.  И когда читал,  веселей всех радовался
такой талантливости боевик Зильберберг.
 - Требую, -  ухмылялся Чернов  Азефу, -  требовать то  все мы  мастера.
Молодо-зелено, Иван. Ну как там его из крепости освободишь?
 -  Товарищи!  - заговорил  Азеф,  - я глава террора  и друг  Бориса, но
должен  сказать,  как  мне  ни  дорог  Борис,  я  высказываюсь против  плана
освобождения. Надо знать, что  такое крепость и что такое охрана в крепости.
Эмоции - это  не резон, чтобы мы  теряли бешеные деньги. К тому же  вместе с
деньгами  потеряли бы и таких  работников, как Николай  Иванович.  Мы ими не
богаты.  Наша единственная  цель  -  революция.  Мы не  имеем права идти  на
сантименты даже по отношению к Савинкову. Да, я первый бы пошел спасать его,
но  у  нас нет сейчас  средств спасения, поэтому  и нечего строить испанские
замки.
 И все  же Зильберберг зашивал в  пояс деньги,  и конспиративные адреса,
торопясь поспеть к поезду.


6
 Жандармские офицеры за столом были в парадной форме, в густых эполетах,
в  аксельбантах,  с  орденами.   Заседание   красиво-одетых  людей  казалось
торжественным. Во  фраке  с  белым  пластроном,  бритый  адвокат поблескивал
стеклами пенснэ. Впечатления торжественности не портил.
 - Суд идет! Встать!
 Председатель  генерал  Кардиналовский сказал низким  басом:  -  Введите
подсудимых!
 Колыхнулась дверь. Блеснули сабли.  Среди сабель шел легкой походкой, в
руке с розой,  Борис Савинков. Конвойные были выше его ростом. Увидев  среди
публики Веру и мать, Савинков улыбнулся им и кивнул головой.
 Сзади, Двойников и Назаров ступали тяжелее. Брови сжаты, лица сведены.
 - Подсудимый встаньте! Ваше звание, имя и отчество?
 -  Потомственный  дворянин  Петербургской   губернии  Борис  Викторович
Савинков.
 Вера не слыхала ответов других подсудимых. Видела  только, что  встают,
говорят, "Господи", прошептала она.
 Из-за  стола  защиты  поднялся  адвокат  Фалеев  во фраке,  поблескивая
пенснэ. Непохоже на военных заговорил: - Смею указать суду, что на основании
законов военного положения данное дело не согласно  закону передано военному
суду  генералом  Каульбарсом.  Оно  могло  быть  передано  только  адмиралом
Чухниным. Таким образом  совершенная неправильность является, с точки зрения
права, кассационным поводом...
 В противоположном углу  поднялся прокурор.  Худ,  желт, черноглаз. Тоже
поблескивает  пенснэ,  но язвительно:  -  Это является  формальным  моментом
судопроизводства. И нам решительно  безразлично, каким  путем  дело дошло до
военного  суда -  говорил  прокурор раздраженно,  словно скорей  хотел убить
Савинкова,  Двойникова,  Назарова  и  Макарова,  покушавшегося  на  адмирала
Неплюева, смешного шестнадцатилетнего юношу, который сидя на скамье, чему-то
улыбался.
 - Суд удаляется на совещание. Савинков обернулся к жене и матери.  Вера
сидела закрыв лицо платком.
 - Суд идет!
 Генерал Кардиналовский громко произнес басом:
 - Суд признал дело слушанием продолжать. Вера видела  чуть сгорбившуюся
спину и затылок Савинкова. Из-за стола защиты поднялся фрак  адвоката  Л. Н.
Андронникова. Голос Андронникова резче, манеры острее.
 - Смею обратить внимание суда на происшедшее нарушение прав обвиняемого
Макарова.  Согласно  закону подзащитный  имел право двухнедельного  срока на
подачу отзыва на решение  судебной палаты о его  разумении, между тем прошло
лишь четыре дня. Таким образом  права  обвиняемого Макарова я должен считать
нарушенными, если  суд не  признает дело слушанием  до истечения положенного
срока отложить.
 - Суд удаляется на совещание!
 "Уважат", -  говорили  в  публике, -  "Едва  ли".  Прямыми шагами в зал
входил  генерал  Кардиналовский.  Наступила  полная  тишина.  Вера  слышала:
скрипит  спинка ее  стула. Генерал  читал: -  Принимая  во внимание  статью,
принимая  во  внимание  указанное,  а  также в подтверждение сего,  принимая
параграф... суд признал дело рассмотрением... отложить.
 Звон сабель, крик, шум. Конвой  оттеснял метлешащиеся фраки. Подсудимых
уводили среди блестящих сабель, в белую дверь.
 7
 Радостней всех  из зала суда выбежал  худой, красивый брюнет.  Он почти
побежал, торопясь на Корабельную, где жил в семье портового рабочего Звягина
в полуподвальной комнате.
 Но  лишь только  Зильберберг,  пригнувшись  в  сенях,  перешагнул порог
подвала,  навстречу  ему   метнулись  испуганные   лица   Звягина,  жены   и
девятилетней Нюшки. А за ними в темноте сверкнула военная форма и  двинулась
высокая фигура.
 Зильберберг сунул  руку  в карман  за  револьвером и  отшатнулся. Дверь
захлопнулась, стало темно.
 - Вы, Николай Иванович? - проговорил в темноте голос.
 - Кто вы и что вам нужно?
 - Я  член симферопольского  комитета партии - Сулятицкий. Хочу говорить
по интересующему вас делу.
 Голос молодой, полный  веселья. В последних словах Зильберберг различил
почти что смех.
 -- Чорт  бы вас  побрал, -  пробормотал  Зильберберг. - Я вас  чуть  не
ухлопал.
 И  когда  раскрыли дверь,  Сулятицкий увидел, что Зильберберг прячет  в
карман браунинг.
 - Веселенькая история, - пробормотал он, - куда же мы пойдем?
 - Пойдемте в мой "кабинет", - улыбаясь, сказал Зильберберг.
 - А как ваши хозяева? Мы в безопасности?
 - О, да Не будем терять времени, мне через час надо уходить.
 -  Ваш  комитет, -  говорил Зильберберг, когда они  сели  в  подвальной
каморке, - известил что вы придете завтра.
 - Завтра не могу, назавтра я в карауле.
 - В крепости?
 - Да.
 - Но позвольте, караул занят