выхватили шашки,  чтобы полоснуть чемоданы,  тащить тяжесть не
глядя, было несподручно. "По шву, господа, по шву!" - быстро подсказа-
ла бабушка,  привычная к кропотливой и тонкой работе.  Трудно сказать,
последовали  бы  "червоные казаки" бабушкиному совету или нет,  но под
окном раздалась неуставная команда: "Срывайся!!" и потрошители чемода-
нов  ограничились  вербальным  выражением неудовольствия за потерянное
время.  Покинули они нашу семью навсегда,  по-английски,  не прощаясь,
гулко  топоча по лестнице калошами,  надетыми прямо на толстые вязаные
чулки.
   Магический "Пропуск  N  18",  как следует из семейного же предания,
был действителен при любой власти довольно долго и  потому  на  всякий
случай хранится. Интересно, что "предъявитель сего" не назван ни това-
рищем,  ни господином, даже в должности не помянут, утаил о себе почти
все и сам Коробов,  подписавшийся начальником гарнизона.  Нет,  что ни
говори,  радостно встречать свидетельства того, что на Руси есть люди,
способные подняться над политическими, социальными и даже исторически-
ми рамками, трезво сознавая необходимость помогать страждущим "во вся-
кое время дня и ночи"...
   И почему бы безвестному Коробову,  с его умом и добрым сердцем,  не
быть российским императором?
   А подлинный, природный, быть может, уже единственный в России веря-
щий в свою богоданность,  не ограничился обходом эскадры на кронштадт-
ском рейде,  а прибыл в Ревель,  чтобы еще раз полюбоваться  стройными
"колоннами" кораблей,  посетить несокрушимые броненосцы, стремительные
крейсера и заботливые транспорты.
   Ах, какие броненосцы у нас были в Кронштадте! Парадный строй кораб-
   лей вызывает подростковый энтузиазм и осмыслива-
ется как-то по-женски:  раз красивы - значит неотразимы, то есть непо-
бедимы.  Такими же непобедимыми казались и пехота и кавалерия, велико-
лепно смотревшиеся на парадах и маневрах. Да и сам Куропаткин стал во-
енным министром, идя от победы к победе на смотрах и маневрах. Это це-
нилось.
   Дневник императора.  26-го сентября. Воскресенье. Проснулся солнеч-
   ным утром. Красиво выглядел Ревель, когда мы подъез-
жали к нему в 9 час.  На станции встретило все начальство и депутации,
пересели в маленький поезд и доехали до "Штандарта",  стоявшего в пор-
ту.  Приятно было попасть на свою милую яхту. В 10 час. была отслужена
обедня.  Завтракали в 12 ч.  Отправился в 3 часа на паров.  катере на:
"Ослябя",  "Орел",  "Бородино",  "Суворов" и "Имп.  Александр III".  С
предпоследнего  смотрел  на взрывы контр-мин.  Дул свежий NW и поэтому
волна ходила на рейде крупная и приставать было трудно. К вечеру стих-
ло.  В 8 ч. был обед всем адмиралам и командирам судов 2-й эскадры Ти-
хого океана, красиво стоявшей несколькими колоннами на рейде. Разгова-
ривал с ними на палубе, ночь была ясная, но прохладная.
   Маленькое "сокровище" было помещено в каютах Мама.  Через  одиннад-
   цать лет "маленькое "сокровище", наследник, начнет свой
первый дневник.  Об этом с улыбкой  напишет  Александра  Федоровна  на
фронт,  в Ставку,  государю, с улыбкой, потому что у Бэби нет времени,
он торопится и "днем описывает обед и отход ко сну". "Передай Алексею,
-  напишет в ответ отец,  - что я очень рад,  что он начал писать свой
дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли".
   Это очень существенное замечание. Стало быть, государь всерьез счи-
тал свой "Дневник", это приложение к камер-фурьерскому журналу, собра-
нием мыслей?! "Проснулся солнечным утром..." "На станции встретило все
начальство и депутации..." "Смотрел на взрывы  контр-мин..."  Понятно,
что в таком контексте даже тропарь "Спаси Господи" или "Господи, помо-
ги и спаси Россию!" кажутся мыслью оригинальной и неожиданной.
   Было бы наивно на основании одного лишь "Дневника" представить себе
жизнь русского императора этакой приятной жизнью дорогого гостя, о ко-
тором  все  заботятся,  стараются развлечь,  и на котором лежат только
легкие обязанности дружеских общений,  прогулок,  обедов и приемов. За
царя,  за право влиять на него,  вкладывать в него свои мысли,  делать
орудием в осуществлении своих желаний,  соперничало великое  множество
народа.  Плотно окруженный светской и свитской челядью,  многообразной
родней,  иностранными агентами, "Божьими людьми", ловкими авантюриста-
ми, он был раздираем на части, он постоянно стоял перед необходимостью
выбрать чью-то сторону и по возможности  предсказать,  как  это  будет
оценено  противоположной  стороной.  Но вся эта борьба "за него",  как
свидетельствует "Дневник", происходила "вне его", была элементом жизни
внешней. Это поразительно, если похвала в "Дневнике" редкость, то бра-
ни,  порицания, осуждения, резкости совсем нет! Жена честила неугодных
"скотами" и "мерзавцами",  судила о людях резко и безапелляционно.  Он
же,  зная,  что его слово казнит и милует, возвышает и низвергает, был
сдержан даже в личном "Дневнике".  Сдержан или неподвижен?  Иногда ка-
жется,  что привычка к перемещению в  пространстве,  эти  обязательные
ежедневные прогулки, заменяли внутреннее движение, внутренне он совер-
шенно неподвижен.  Человек-символ обречен на эту трагическую неподвиж-
ность.
   Идет война,  война складывается неудачно, но в ее сюжетосложении он
никак не участвует; да, его куда-то тянут, толкают, пугают, сулят, на-
дувают, он участвует в принятии ответственных решений, но в нем нет не
только азарта игрока, но и азарта болельщика. Он как король на шахмат-
ном поле, фигура главнейшая, но с очень короткой сферой активных дейс-
твий,  все обширное поле, простреливаемое из конца в конец любым "офи-
цером",  для него лишь пространство для созерцания борьбы за его жизнь
и благополучие.
   С Дальневосточного театра приходят трагические вести, царь начинает
догадываться, что ему, быть может, не говорят всей правды. Но мыслей о
том, почему положение складывается ЂHћ?''-Hрс
x bслей о том, что сле-
дует  предпринять  для изменения ситуации,  на страницах "Дневника" не
появляется. Мысли обо всем этом существуют как бы вне его, ему их при-
носят, он выбирает...
   Дневник императора.  1-го октября. Покров Пресвятой Богородицы. По-
   года была серая и прохладная. В 11 час. поехали к обедне. Завтракал
Андрей (деж.). Принял Мирского, гулял и в 6 час. принял Коковцева. Чи-
тал много. Обедал в спальне.
   Наступление наших войск к Лаояну было  остановлено  японцами;  наша
армия несколько отошла назад. Потери у нас по-видимому большие.
   Русские войска терпели,  пока еще только на суше, одно поражение за
другим в строгом соответствии с оборонительно-отступательной стратеги-
ей командующего Куропаткина.
   В многодневном сражении под Лаояном стойко дравшиеся русские войска
уже добыли победу,  но командовавший из  фанзы  полководец  не  мог  и
представить  и  вообразить такого чуда,  а потому и не помышлял о том,
чтобы пожать ее плоды.  Японская пехота под Лаояном была вдрызг истре-
пана,  конницы,  умеющей  отступление противника превратить в бегство,
японцы не имели,  резервы для решительного склонения чаши весов в нашу
пользу у Куропаткина были, и все-таки приказ был отдан на отступление.
   "Инициатива есть важнейшая добродетель полководца".  "Сосредоточен-
   ность сил - лучший залог победы". Все азы военного искусства, запи-
   санные в уставы и наставления, забы-
ты, как забыто и предупреждение Скобелева о том,  что Куропаткин, слу-
живший со Скобелевым и высоко им ценимый как штабист,  не годится  "на
первые  роли",  как человек,  не обладающий волей,  твердостью и реши-
мостью, необходимыми для осуществления задуманных операций.
   Не почерпнув  решительности и твердости в опыте генерала Скобелева,
Куропаткин вполне мог бы призанять недостающих  боевому  генералу  ка-
честв у более чем твердой Александры Федоровны,  обнаружившей в полной
мере,  правда на германской войне, способность управлять и войсками, и
министрами, и верховным главнокомандующим.
   А неожиданную твердость и решительность на японской войне обнаружи-
ла не Алиса Виктория Елена Луиза Беатриса,  а ее соплеменница Каролина
Мария Юзефа.
   Дед, едва отбив атаку командира полка и его наглого помощника,  был
вынужден открыть "второй фронт", и против кого?..
   Ст. Борзя.  Октябрь.  1-е ч.  1904 г. Дорогая деточка Кароля! После
   моего последнего письма к тебе я получил от тебя уже три пись-
ма, а сегодня получил и открытку.  Вижу, моя дорогая, как ты страдаешь
и терзаешься, какое тяжелое душевное состояние переживаешь.
   Если бы ты знала,  как горько и больно это знать! Но что же делать,
   милая? У тебя явилась мысль ехать сюда, и ты спра-
шиваешь меня, можно ли это сделать. Ты с нетерпением ждешь моего отве-
та и просишь ответить не умом,  а сердцем. Но я, милая Кароля, не могу
ответить только сердцем, я должен поэтому дать тебе два ответа.
   Я думаю,  тебе не нужны мои уверения в том,  что был бы  несказанно
рад видеть тебя,  обнять, расцеловать. Конечно твой приезд сюда дал бы
мне много счастья и хороших минут.  Я не хочу даже справляться о зако-
нах,  не хочу принимать во внимание то,  как к этому отнесется мое на-
чальство. Это для меня безразлично, и лично я не испугаюсь никаких для
себя неприятностей.  Но меня тревожит мысль о том, с чем для тебя, моя
дорогая,  сопряжена будет эта поездка.  Мне страшно подумать,  что  ты
должна  будешь  одна  ехать  такую даль и подвергаться в дороге всяким
случайностям;  страшно подумать,  что,  приехав сюда, ты должна будешь
жить  в  дурной и неудобной квартире во время здешних ужасных ветров и
морозов. Но главное, конечно, это неизвестность нашего положения. Ведь
мы все время держимся наготове к выступлению. Что же будет, если через
несколько дней после твоего приезда полк будет выступать в поход, а ты
должна будешь опять одна совершить обратное путешествие?  Ведь об этом
подумать ужасно.  Или еще хуже -  ты  приедешь  сюда  и  узнаешь,  что
два-три дня тому назад наш полк ушел.  Как ты будешь чувствовать себя,
дорогая, и что мне придется передумать и перечувствовать за твою судь-
бу?! Даже если бы ты и застала нас и могла бы здесь устроиться на вре-
мя стояния нашего полка,  то и тогда 15 дней в каждом месяце я  должен
буду  оставлять тебя тут одну в то время как сам буду в командировках.
А у меня эти командировки ежемесячные.  Мне противна мысль, что ты во-
лей-неволей должна будешь оставаться в обществе наших офицеров,  кото-
рые ничего не могут дать ни уму, ни сердцу. Сколько всяких других слу-
чайностей здесь в глуши может быть? Ну, не дай Бог, ты заболеешь? Ведь
я всю жизнь буду мучиться сознанием того,  что это моя вина.  А  здесь
даже лечиться не всегда есть чем. Наконец я знаю, что твои родители не
согласятся на эту поездку сюда, и значит мы оба должны будем совершен-
но испортить и с ними отношения.  Все это,  Кароля, так серьезно и так
грустно,  что я умом не могу согласиться на твою поездку.  Ты  знаешь,
дорогая,  что когда было легко сделать подобную вещь (напр. приехать в
Ольховатку), я сам просил тебя не раз к себе. Но теперь ехать за тыся-
чи верст быть может затем, чтобы даже не увидеться, нет смысла.
   Я понимаю,  как тебе тяжело и  мучительно  оставаться  дома.  Но  я
все-таки  более спокоен за тебя теперь,  чем когда ты будешь здесь.  Я
знаю,  что там ты окружена людьми, которые хотя и не понимают тебя, но
которые тебя любят и всегда в состоянии о тебе позаботиться.  А тут ты
ошибаешься в своем предположении успокоить себя и улучшить свое  наст-
роение.  Вряд ли тебе доставит удовольствие видеть меня в моем ужасном
состоянии от безделья.  А ведь с твоим  приездом  не  изменится  самое
главное в моем отвратительном положении, это отсутствие дела, что меня
убивает и повергает в самое гадкое расположение духа.  Я и тебя только
измучаю  своим  настроением,  когда  пройдут  первые  порывы радости и
счастья. Подумай, дорогая, милая Кароля, обо всем этом и поступай, как
хочешь.
   Если бы ты была уже моей женой,  я прямо сказал бы тебе "не  езди":
теперь же ты пока вполне свободна,  и я не хочу и не могу стеснять те-
бя.
   Я сказал все, что думаю и чувствую, постарайся, голубка, понять ме-
ня и не обижайся на меня.  Кстати,  мой совет:  поменьше слушать Марию
Егоровну и посерьезнее критиковать ее глупые речи.  Когда тебе не гро-
зила никакая опасность,  и ты,  и я обходились без советов Мар. Егор.,
теперь же, когда твой рассудок и даже чувство позволяют тебе рисковать
собой, тебя "укрепляет в твоих намерениях" Мария Егоровна! Я, конечно,
не могу сказать ей за это "спасибо".
   Ну, теперь поговорим о другом. Ты, конечно, читала уже приказ Куро-
паткина  о скором наступлении наших.  Отступление кончилось,  и теперь
наша очередь идти вперед.  Это очень радостное событие. Мы думаем все,
что  на  нашем полку это может отразиться двояко:  или и нас потребуют
туда,  когда начнется наступление, или же скоро после перехода русских
войск в наступление наш полк расформируют совсем,  разумеется, если на
нашей стороне будет успех.  И то, и другое приятно, конечно, последнее
более желательно. Я от души рад твоим успешным занятиям грамотой с Ду-
няшей и сердечно поздравляю и учительницу и ученицу.
   Завтра я  еду  в командировку - вероятно до Читы,  а по возвращении
оттуда, дней через 5, поеду снова по всей линии Забайкальской дороги.
   Жизнь у  нас становится все дороже и дороже,  все больше замечается
недостаток в самых необходимых вещах.  Даже табаку достать очень труд-
но.  Поэтому  я  обращаюсь к тебе с просьбой,  помня твое разрешение в
случае нужды обратиться к тебе.  Закажи в Москве набить тысячи три па-
пирос и пришли мне,  конечно, если это тебя не затруднит. Табак возьми
Асмолова (средний,  или лучше выше-средний сорт), не дороже 4-х рублей
и  не дешевле 2 р.  60 коп.  за фунт.  Гильзы NN 42 или 43,  с длинным
мундштуком и длинной куркой.  Если можно будет тебе  это  уладить,  то
сделай - я буду очень тебе благодарен. Пришли почтой.
   Недавно получил письмо от Алекс.  Мих.  Пишет о новостях в земстве;
много интересного, но мало приятного. Ей я еще не отвечал, на днях от-
вечу.
   Вероятно дня через 3-4 напишу тебе еще,  а сейчас ложусь спать, так
как уже 1 ч. ночи, а вставать к поезду нужно в 5 ч. утра.
   Я вполне здоров и благополучен. Страдаю, как и прочие, от безделья.
   До свидания,  мой милый ангел! Крепко и без конца целую тебя, обни-
   маю
и жму твою руку! Горячо тебя любящий твой Коля. Будь здорова, дорогая,
   верь, надейся и терпи! Странная война, странный полководец Куропат-
   кин, объявляющий на весь
божий свет  о  готовящемся наступлении,  странен и полковой врач,  уже
полгода варящийся в армейском котле,  а все еще предполагающий,  что в
войне есть правила,  вроде как во французской борьбе, сначала один на-
падает, потом другой, по очереди. "Теперь наша очередь идти вперед..."
Раз из этого не делается тайны, стало быть, это тоже "по правилам".
   Откуда было знать деду,  попавшему в казачий полк,  что конница,  в
которой у русских было над японцами полнейшее превосходство, оказалась
в русско-японской войне несостоятельной.
   Холмистая, пересеченная местность,  изобилующая сопками,  ущельями,
теснинами, разливающимися после дождей реками, - сама территория южной
Манчжурии, где развернулись главные события, была скверным театром для
выступления конницы,  зависящей более других родов оружия от характера
местности.
   А всем казалось,  что русская конница, стяжавшая славу на европейс-
ком театре,  просто уничтожит японскую кавалерию - и малочисленную,  и
слабую, и плохо обученную. Ничего подобного не случилось. Многочислен-
ные  русские  эскадроны  и сотни не оказали ощутимого влияния на исход
кампании.  Все это надо сказать хотя бы для того,  чтобы  судьба  3-го
Верхнеудинского  казачьего  полка не казалась исключительной.  Сначала
охрана дороги,  потом борьба с хунхузами,  полупартизанскими, полураз-
бойничьими шайками пособников японцев в Манчжурии.
   Наша кавалерия по большей части так  и  употреблялась,  для  охраны
коммуникаций и разведки.  Для кавалерии это,  конечно,  второстепенные
задачи.
   С одной  стороны,  японцы  всячески  уклонялись от конных сражений,
предпочитая пускать в дело винтовки,  а не прибегать к холодному  ору-
жию,  нравственное значение которого в бою огромно. Японцы охотно спе-
шивались и по сути были "ездящей пехотой", а не кавалерией в европейс-
ком  смысле.  Зато  все бойцы были поголовно грамотны и выказывали при
исполнении команд поразительную сноровистость.  А вот  наши  сибирские
казаки  при  храбрости  своей оказались малоспособны к самостоятельным
решительным действиям.  Регулярная конница была представлена на  русс-
ко-японской  войне только тремя драгунскими полками,  это восемнадцать
эскадронов, а двести семь сотен - это было казачье войско.
   "Пехоте, обладающей выдержкой,  нечего опасаться казаков", - писали
накануне войны в японских армейских наставлениях. И Куропаткин в своих
обращениях  к войскам в ходе боевых действий подтвердил справедливость
японской оценки казаков:  "Хоть наши разведывательные отряды достигают
силы в одну или даже несколько сотен,  их зачастую останавливает деся-
ток японских пехотинцев.  В таких  случаях  необходимо  спешиваться  и
прогнать  противника  огнем.  Будь у казаков более воинственного духа,
они атаковали бы противника в шашки".  Был у казаков воинственный дух,
был  он  даже  в полковом враче казачьего войска,  не хватало русскому
солдату,  поголовно неграмотному,  физически сильному и неутомимому  в
походе, осмысленной дисциплины, разумной храбрости и толковых команди-
ров.
   Вот в штыковом бою наши были молодцами.  Японцы, несмотря на их не-
сомненное презрение к смерти,  частенько при  одной  угрозе  штыкового
удара  отступали.  По  свидетельству очевидцев,  почти все трупы 1.300
японцев на Путиловской сопке под Шахе,  после ночной атаки 4  октября,
носили  следы  ранений,  нанесенных холодным оружием,  преимущественно
штыком.  О взятии штурмом сопки Путиловской  Куропаткин  доложит  царю
особым донесением,  а государь, потерь не считавший, наконец-то внесет
в "Дневник" долгожданные трофеи:  "при удачном штурме  сопки,  занятой
японцами,  было взято 11 их орудий и пулемет".  Надо думать,  примерно
такие же записи,  как и "военный вождь",  делали школьники, увлеченные
войной, - "было взято 11 их орудий..."
   Превосходство русских в рукопашном бою было неоспоримо, но решающе-
го значения в войнах ХХ века рукопашный бой уже не имел.
   Первого октября царь уже знал об очередном разгроме, а дед еще пре-
бывал  в  состоянии  воодушевления  в связи с приближающейся переменой
участи. Участь переменится, но еще не скоро.
   Начало октября  обрушило  на  государя множество забот и,  в первую
очередь,  связанных с назначением нового министра внутренних дел. Царь
хотел  назначить  симпатичного  ему Рыдзевского Н.  К.,  даже подписал
Указ,  но матушка царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, ска-
зала, что Рыдзевский Н. К. не будет министром, а министром должен быть
командир корпуса жандармов и заведующий  департаментом  полиции  князь
Святополк-Мирский П. Д. Государю пришлось Указ, о котором уже все зна-
ли,  переписать и поздравить князя Святополк-Мирского с высоким назна-
чением. Взгляды Святополк-Мирского и милого сердцу и уму государя Пле-
ве были едва ли не противоположны. Плеве, к радости царя, был убежден,
что  "всякая игра в конституцию должна быть в корне пресечена".  А все
представительные органы управления и земство,  в первую очередь,  в их
глазах и были "игрой в конституцию".  Святополк-же-Мирский,  напротив,
был убежден, что земские либералы не опасны для престола, и необходимо
считаться с нарождением "третьей силы",  и умеренные уступки в области
веротерпимости, расширения свободы печати и прав земства вполне насущ-
ны.  Государь выслушал планы нового министра и со всем согласился,  но
назначение это было всего лишь жестом вежливости и с