Аллаха на  земле.  У  него  было
странное бледное лицо с поднятыми бровями. Он  шел  в  китайском  шелковом
кафтане, золото блестело на витых рогах у его пояса. Рядом несли роскошные
носилки.  Хан  мелко  переступал  ногами,  обутыми  в  красные  шагреневые
башмаки.
     Мальчики  с  нарумяненными  губами  плясали  позади   телохранителей,
вскидывая узкие руки, унизанные  кольцами  и  браслетами.  И  с  каменными
лицами выступали рядом с ними толстый куш-беги - великий визирь, мехтер  -
министр  стражи,  тощий  диван-беги  -  хранитель  казны  и  топчи-баши  -
хранитель оружия, в чалме, затканной золотыми полумесяцами.
     Оружейники, чеканщики, гончары, ножевщики,  тюбетеечники  и  продавцы
"чахчуха", платья "с шорохом", - все  они  робко  смотрели,  как  проходил
хан-повелитель, тень Аллаха.
     - Ля иллях! - сказал в молчании чей-то голос, и легкое движение вдруг
пробежало по толпе.
     - Это он! - прошептал один.
     - Он сказал: ля иллях - нет бога! - выговорил другой.
     - Глупцы! - закипятился тучный краснолицый купец в чалме из тончайшей
белой материи. - Он не кончил  речи.  Он  сейчас  скажет:  "ля  иллях  иль
алла..." [начало магометанской формулы: "Нет бога, кроме бога"]
     - Ля иллях! - повторил звучный голос, и все обернулись к  говорящему.
Это был высокий тощий человек средних лет, с крючковатым носом и  козлиной
бородой. - Ля иллах! Люди бухарские, истинно сказано, что для тысячи таких
ворон, как вы, достаточно одного комка глины.
     Он стоял лицом к середине улицы и подмигивал черным смеющимся  глазом
туда, куда смотрел, - в сторону ханского шествия, о котором все забыли.
     - Это он! - закричал мехтер, министр стражи.
     По всей улице прокатились звуки рожков. Пристава и стражники кинулись
в толпу. Началось смятение.
     Во мгновение ока улица опустела.
     Только  бледнолицый  хан  с  высоко  поднятыми,  словно  приклеенными
бровями двигался по пустой улице среди своих слуг  и  телохранителей,  как
будто его ничто не касалось. Хан поднялся в арк, дворец, возносивший  свои
крепостные стены на искусственно насыпанном холме.
     - Кто говорил с народом? - спросили татары, когда смятение улеглось.
     - Ходжа Насреддин! - ответил прохожий.
     - Его поймали?
     - Ты видел птицу, пойманную черепахой?


     Ковач был закопченный полуголый человек  в  тюбетейке,  сдвинутой  на
ухо.
     - А, вы от Абдурахмана-Эффенди. Знаю, - отозвался  он,  когда  татары
ему рассказали, кто их послал. -  Еще  что  знает  ковач?  Только  конские
копыта. А вам, конечно, хочется услышать, кто сидит в седле?
     Он засмеялся.
     - Сказал  ли  вам  старый  чудодей,  что  в  некоей  северной  стране
предстоят перемены  и  мирным  торговым  людям  лучше  выждать  их  конца?
Потому-то тропы на Иртыш и зарастают травой.
     Этот кузнец был странно осведомлен не только  в  княжеских,  но  и  в
купеческих  делах.  И  слишком  вольно  отзывался  о   достойном   старце,
испытавшем неверную судьбу пеплом бараньих лопаток.  Поистине,  в  славной
Бухаре все люди были не теми, кем казались!
     Когда же  пояса  татар  еще  значительно  облегчились,  ковач  лукаво
прибавил:
     - Мои руки не касались тех  коней:  для  Великих  песков  подковы  не
нужны. Впрочем, может быть, я найду человека, который помогал седлать.  Но
к чему вам это! Если у вас нет крыльев, как вам опередить всадников!
     Который раз они  слышали  эти  пернатые  сравнения  и  советы?  Можно
подумать, что тут крылатый народ, которому гораздо привычнее  летать,  чем
ходить по земле.


     Они вышли со злобой против этих людей, скользких, как угри.
     В глиняном лабиринте, куда они углубились, путая следы,  как  лисица,
они нашли наконец дом князя Шигея.
     У ворот стояла стража, ночью в доме горели яркие огни. Но огни лгали:
князь уехал на охоту. Больше лазутчики Кучума не выведали ничего.
     Прилежные поиски  привели  их  даже  к  тайному  пристанищу  Сейдяка.
Цирюльник проник туда легче, чем, можно было ожидать. Но он увидел  темные
комнаты в странном запустении, с паучьими гнездами  по  углам  и  крысиным
пометом на ложе.
     Охота Шигея, исчезновение Сейдяка, всадники,  ускакавшие  в  северную
пустыню!.. Сибирские лазутчики словно описали круг: он снова возвращал  их
к ковачу на глухом пустыре.


     К беззаботно сидящему толстому, почти безбородому человеку, с круглым
лоснящимся лицом, подскочил дервиш в остроконечной шапке.
     - Я ху! Я хак! Ля иллях илла ху! (То он. Он, справедливый! Нет  бога,
кроме него!) - выкрикнул дервиш и протянул свой чуп-каду, сосуд из тыквы.
     - Гм, - сказал круглый  человек.  -  Тебя  обмануло  сходство.  Но  я
все-таки не тот, о ком ты говоришь. Тебе надо вот куда...
     И, взяв дервиша за плечи, он повернул его к мечети,  в  свод  которой
был замурован ларец с волоском из бороды пророка. В одно мгновение  вокруг
обоих собралась хохочущая толпа.
     - Ты видел, откуда он пришел?
     - Да. С большого базара. Я шел за ним.
     - Верно! Он убедил ростовщика на базаре, что аист снес алмазное яйцо.
     - Нет, он сказал ростовщику: "Брось в пустой мешок столько пул  [пула
- самая мелкая медная монета; 64 пулы составляли теньгу (около 15 копеек),
а 20 тенег - одну тилля], сколько ты  отдал  в  долг  беднякам,  и  вместо
каждой вынешь тилля".  Ростовщик  тотчас  стал  кидать  в  самый  глубокий
кожаный мешок все слитки и вещи, какие у него были, потом просунул  голову
и половину туловища в  мешок,  чтобы  посмотреть,  как  растут  деньги,  и
застрял там.
     - Я сам видел зад лихоимца, торчащий из мешка, а у меня зоркие глаза,
потому что я охотник на джейранов.
     - Ради бога! - взмолился цирюльник Муса. - О ком вы говорите? Кто тут
был?
     - Ходжа Насреддин! - отвечали ему.
     - Но ведь это совсем другой человек.
     - Ты, должно быть, никогда не видел его. Это  он  пошел  в  Балхе  на
базар ни с чем, а вернулся в шубе, на коне и с полным кошелем.
     - Это он научил в Дамаске нищего заплатить жадному харчевнику  звоном
денег за запах плова.
     - Ведающий  птичьи  пути!  -  воскликнул  цирюльник  Муса,  торопливо
продираясь в середину толпы.
     Тревожные вопли рожков наполнили воздух. Стража с обнаженными  мечами
оцепила улицы. Людей пропускали по  одному.  Однако  круглого  человека  в
толпе не оказалось, хотя глухие стены тянулись с обеих сторон и в  них  не
было норы, в которой могла бы укрыться белая бухарская кошка - не то,  что
такой толстяк...


     Двое, каждый в трех драгоценных халатах  и  в  сорокаоборотной  чалме
тильпеч, сидели на расшитых подушках. Ковры Абдурахмана  показались  бы  в
этом доме нищенскими лохмотьями. Между резными столбами  галереи  огромные
зевы цветов краснели  в  тяжелой  тусклой  листве,  окутанной  неподвижным
облаком приторного аромата.
     Тут не было ни высокопарных обиняков, ни кур,  склевывающих  просяные
зерна.  Эти  двое  никем  не  старались  казаться.  Ханы   возносились   и
низвергались; они же были их тех, чье могущество неизменно. То  было  само
могущество Бухары.
     И перед ними  сидели  не  шорник,  борец  и  цирюльник,  но  посланцы
сибирской земли.
     Выполняя особое веление Кучума, Джанибек начал:
     - Где великие ханы Золотой  Орды?  Настали  глиняные  времена.  Чтобы
покорить вселенную, каган Чингиз соединил народы.
     - Азраил отверз ему двери рая, - медоточиво вставил старший из двоих.
     -  Глиняные  времена,  -  повторил  Джанибек.  -  Нет  Казанского   и
Астраханского ханств. В Юрге - власть врага. Горы не остановили  его.  Что
ханство Кучума рядом с державой Московита? Тайбугин род уже  платил  дань.
Вот слово хана Кучума: если воины Московита придут  на  Иртыш,  их  должны
встретить не джигиты Сибири,  но  священное  войско  ислама.  За  Кашлыком
черный жребий в некий день выпадет Бухаре. Но будет, как вы рассудите.
     Ни один мускул не дрогнул  под  белыми  чалмами.  Послышалось  тонкое
пенье  комара.  Дом  был  поднят  над  городом,  как  ханский  арк.  Внизу
необозримо раскинулись плоские крыши, позлащенные косыми лучами. На помост
посреди небольшой площади вышел фокусник в высокой шапке.  Он  выкрикивал,
но всего несколько человек остановилось перед помостом.
     - Пусть гавкающему помочится в рот лягушка! - наконец сказал молодой,
с широким, как луна, лицом в редкой рыжей бороде.
     Старший взял пиалу, отхлебнул из нее, долго, со сластью обсасывал  ус
и только тогда обратился к Джанибеку:
     - Ты зачат в год мыши.  Ван-хан  Московский  двадцать  лет  воюет  на
западе - каких воинов  он  пошлет  на  восток?  Чингиз  испепелил  Бухару.
Железный Хромец ниспроверг арк. Но двенадцать поколений  сменилось  с  тех
пор, как зарыли в стране желтых гор Чингиза; пять поколений знают о черной
плите, лежащей над костями Тимура Гур-Эмире.
     Он отсчитывал годы и поколения, как серебро в мешках.
     Рыжебородый выпустил клуб дыма.
     - Моря воды и мертвые моря песку - вот  стены  Бухары.  Пусть  стрелы
Московита перелетят через них. Бухара владеет богатствами земли. Где  сила
сильнее этой силы?
     - Слагатели стихов, - продолжал старик, - говорят о стоглазом  звере.
У нас тысяча тысяч глаз. Мы знаем, какие  корабли  плывут  по  реке  Итиль
[Волга], о чем думает диван [правительство,  дума]  Московита,  велики  ли
смуты в стране  Булар  [Польша],  сколько  арбалетчиков  в  земле  Башгирд
[Венгрия],  ловцов  раковин  у  руми  [так  называли  византийцев,   потом
преимущественно малоазиатских христиан, вообще греков]  и  бочек  с  соком
виноградных лоз у франков. Но мы знаем еще о делах и  событиях  в  царстве
Великого Могола и Хатай [Китай], где живет в сорок раз больше людей, чем в
странах Булар, Башгирд, во Франкистане и на земле  руми  и  русов.  Мудрец
держит весы. Если враг кинет свой меч на одну  чашку,  разве  не  отыщется
тотчас иной меч, еще тяжелейший,  который  сам  прыгнет  на  другую,  чуть
посеребри его ножны? Пусть ослепленные яростью проливают свою  кровь;  она
потечет рупиями и  дирхемами  к  прозорливому.  Мудрый  подобен  всаднику,
правящему  буйствующим  миром,  как  горячим  конем  -  легким   движением
поводьев.
     - Глупца же, - сказал луннолицый, - и на верблюде собака укусит.
     И он засмеялся тоненько, словно заблеял.
     Фокусник внизу потерял терпение.  Он  вытаскивал  змей  из  рукава  и
глотал огонь, но кучка зрителей не увеличивалась. Тогда он сердито  топнул
ногой. И из щелей вылезли, одна за другой,  тринадцать  крыс  -  по  счету
людей, стоящих перед помостом.
     Зубчатая стена с одиннадцатью  воротами  окружала  город.  За  стеной
огромного кладбища теснились каменные гробницы. Люди  в  страшном  рубище,
прятавшиеся, как звери, при звуке шагов, ютились там вместе  с  бездомными
собаками, рядом с истлевшим прахом.
     Сюда, когда начало смеркаться, пришли, по  указанию  ковача,  татары,
чтобы встретиться с человеком, седлавшим коней.
     И вот к ним подошел человек, серый, как пыль.
     - Вы искали знающего птичьи пути, - сказал он.
     - Ты знаешь, где он? - воскликнул Нур-Саид.
     Человек повел  их  между  сводчатых  гробов,  сложенных  из  камня  и
алебастра. Он остановился у могилы, любовно украшенной конскими хвостами и
множеством рогов.
     - Вот он.
     - Где? Укажи, - прошептал Муса, озираясь.
     Человек засмеялся.
     - Говори громче. Его не разбудишь.
     - Ты лжешь. Его здесь нет.
     - Смотри.
     И при неверном свете татары прочли древнюю искрошившуюся надпись:


     "Здесь Наср-Эд-Дин ходжа. Старайтесь не входить сюда. О моем здоровье
спросите у того  весельчака,  который  выйдет  отсюда"  [такова  подлинная
эпитафия на так называемой могиле Насреддина в Ак-Шехире; но в  пятнадцати
городах Востока показывают могилу ходжи].
     - Я тот, - сказал человек, - кто вьючил караван Сейдяка и  Шигея.  Не
огорчайтесь: я проведу вас путем птицы. Караван движется с утра до  вечера
уже целый день,  но  медлительны  те,  кто  везет  на  ослах  серебро  для
хивинского войска, готового выступить на Иртыш. Конных четверо:  князья  и
слуги. Вы отнимите серебро и захватите живьем врагов  вашего  хана  и  его
брата. Хива не дождется гостей.
     Тогда злоба и отвращение к этому городу охватили души татар и степная
удаль проснулась в  них.  Они  почувствовали  тоску  по  горячему  потному
конскому телу в своих кривых ногах наездников, выросших в седле.
     Под утро они выехали с отрядом верных людей, набранных в Бухаре.
     Человечек, серый, как дорожная пыль, стал их проводником.


     На рассвете они встретили всадников с  соколами  на  руках.  То  были
охотники на диких лошадей. Когда вдали взлетала пыль проносящегося косяка,
охотник снимал колпачок с головы сокола. И красноногий узкокрылый  хищник,
настигнув  жертву,  долбил  ей  голову  до  тех  пор,   пока   лошадь   не
обессиливала. Тогда охотник,  подскакав,  накидывал  ей  на  шею  аркан  и
широким ножом разрезал горло.
     Река, бурая от глины  размытых  берегов,  неслась  на  север.  Татары
переправились через ее крутящиеся воды. Они вступили в  восточную  пустыню
Черных Песков.
     Зелень и тень исчезли из  глаз.  Растительность,  серая,  безлистная,
похожая на хворост, торчала кое-где на песчаных  грядах.  Но  стада  овец,
лошадей и верблюды отыскивали и здесь себе пищу.  Кум-ли,  песчаные  люди,
жили в пустыне в круглых юртах. Они пили кобылье  молоко,  обходясь  почти
без воды.
     Татары проехали  место  в  истрескавшейся  глине,  называемое  "полем
змей", и плоскую возвышенность, называемую "полем тигров", где  пятнами  и
полосами выступала соль.
     Они  видели  кривые,  перекрученные  стволы  саксаула,   похожие   на
вывихнутые, пораженные опухолями сочленения.
     Они миновали местность, заросшую бурой колючкой, и местность, где над
бескрайным морем песчаных холмов стояло мутное марево и не было троп.
     На  копье,  воткнутом  острием  вниз  в   небольшой   бугор,   висели
переломленный лук и тряпка. Под бугром лежал  убитый,  в  его  крови  была
вымочена тряпка. Но она засохла, неотомщенная кровь успела порыжеть; песок
до половины засыпал копье.
     Однажды татары встретили следы конских копыт, среди которых  не  было
ни одного отпечатка ноги верблюда. То были следы хищной стаи: добрые  люди
ездят с верблюжьими караванами.
     Татары совершили омовение пылью и  песком,  предписанное  пророком  в
безводной пустыне,  и  произнесли  сикры,  исповедание  имени  божия.  Оно
обладало   силой   отгонять   джиннов,   имевших   обыкновение    угрожать
путешественникам, приняв вид омерзительных стариков со свиными ушами.
     Во время короткого привала  проводник  каравана  вместе  с  одним  из
бухарцев двинулся пешком по конским следам в пустыню; остальные ждали  их,
не смыкая глаз.
     Бухарец был верным человеком, тоже татарином. Заполночь  он  вернулся
один. Правый рукав  его  халата  болтался.  Отвердевший  от  запекшейся  и
смешанной с песком крови, он странно сохранял округлую  форму,  как  будто
его по-прежнему наполняло живое тело. Проводник, человек  мышиного  цвета,
исчез. Но изувеченный принес его  слова:  "Кто  богаче  князя  Шигея?  Кто
могучей его джигитов? Знайте, что князь - в Хиве и что джигиты  его  видят
след мыши в песках пустыни. Или забыл  об  этом  нищий  слепец  с  Иртыша,
подсылая слепцов к Бухаре, сияющему оку мира?"
     И тогда татары поняли, что игра окончилась. В лисьей  травле  жертвой
оказалась та лисица, которая считала себя охотником.
     Бросив изувеченного, отряд, охваченный ужасом, поскакал в  пески.  Но
через двести шагов свежий конский след  пересек  дорогу.  Он  кружил,  как
ястреб, и бегство было бесполезно. Поставив животных кольцом,  головами  в
пустыню, стали дожидаться утра.
     На рассвете показалась поднятая всадниками пыль.
     Не было ни верблюдов, ни ослов, а  только  конные  люди,  и  было  их
больше сотни. Лошади,  накормленные  териаком,  неслись  как  джейраны.  С
пронзительным визгом главарь, курбаши, рубил воздух кривой саблей. Рядом с
ним летел вчерашний проводник.
     Татары и люди их встретили нападавших стрелами, потом  схватились  за
ножи. Но резня была короткой. Наемные воины отряда  пали  на  колени.  Они
ловили руками уздечки коней и вопили:
     - Аль-аман! Аль-аман! (Пощады, пощады!).
     И джигиты саблями снесли им головы одному за другим.
     Но посланцы Кучума не стали ждать конца побоища. Им  удалось  уползти
на брюхе во время битвы. Они выждали за барханами, пока смолк лязг оружия.
Потом они побежали.
     Когда они свалились, обессилев, колючий песок обжег  им  тело  сквозь
клочья одежды. Кругом рябили желтые холмы. Человеческий  крик  замирал  за
ближним холмом, как в слое ваты.
     Беглецы выбрали путь  по  солнцу.  Но  временами  они  замечали,  что
кружат. Они не были кум-ли, людьми песков, и не  умели  отыскивать  тайные
колодцы, что узнаются по надломленной  веточке  саксаула  или  чуть  более
пышному кустику джазгуна. И скоро в их тыквенных бутылках  иссякла  мутная
теплая вода.
     Неглубокие впадины протягивались поперек пустыни. Озерца блестели  ни
их  дне.  Казалось,  чудовищное  животное  пронеслось  здесь   гигантскими
прыжками, вдавив отпечатки  своих  ног  в  испепеленную  землю.  Это  было
опустевшее русло Аму-Дарьи, - она текла тут, через Кара-Кумы, до того, как
повернула из Каспия в Аральское море. По краям  озер  еще  рос  камыш,  но
красные суставчатые растения уже теснили его.  Соляные  отложения  ржавыми
корками выступали  на  почве.  И  вода  была  горькой  от  соли.  Валялись
окаменелые раковины. Птицы с розовыми зобами неспешно поднялись над водой.
     Полузасыпанные  песком  арыки  отмечали  узкие  полосы   и   квадраты
брошенных полей. Среди  них  беглецы  нашли  глубокую  щель  колодца.  Они
зачерпнули воды шапкой, опущенной на связанных вместе ползучих стеблях.  И
вода покрыла бурым налетом руки и лица людей.
     ...Однажды татары увидели столбик  костей,  пирамиду  друг  на  друга
положенных человеческих скелетов меловой белизны. Безмерный круг  пустыни,
бугристый,  словно  изрытый  черной  оспой,  замыкал  их  в  себе.   Пепел
чешуйчатых растений посыпал змеиные хребты барханов.
     Под барханом беглецы наткнулись еще  на  труп  верблюда,  огромный  и
вздутый. Но чуть нога коснулась  его,  он  провалился,  рассыпался  мелкой
истлевшей трухой.
     В этом месте упал на песок цирюльник Муса, натянул на голову лохмотья
халата и больше не встал.
     На другой день показались  стены.  Высокие,  сырцового  кирпича,  они
сохраняли кое-где зубцы, узкие просветы бойниц. Песок насыпался  в  пустые
ложа  арыков.  Мертвый  город  вырастал  из   пухлой   беловатой,   словно
пропитанной селитрой, почвы. Город без тени, с рухнувшими сводами ворот.
     Лица оставшихся в живых обуглились. В углах губ  пузырились  кровавая
пена.
     Ночью холод судорогой сводил их тела.
     На четвереньках  один  из  беглецов  взобрался  на  бугор  из  глины,
твердой, как камень. Зеленое пламя било на горизонте в небо. Росло дерево.
Невероятного, невообразимого цвета, забытого, казалось,  навсегда  за  эти
дни или недели блужданий по пустыне.
     Увидевший впился зубами себе в плечо, чтобы прогнать мираж. Потом  он
хрипло зарычал. То  был  Джанибек.  Исполинский  Нур-Саид,  борец,  лежал,
скорчившись, у подножья бугра; глаза его уже остекленели.


     А в  это  время  люди  князя  Шигея  уже  доехали  до  Иртыша.  Князь
Ахмет-Гирей, брат хана Кучума, забавлялся ястребиной охотой.
     - Добрые вести! Добрые вести! - закричали ему через реку люди  Шигея.
И почтительно показали знаками,  что  привезли  письмо,  которое  означает
радость.
     Ахмет-Гирей сел в лодку с тремя слугами  и  переплыл  реку.  Но  едва
только он вступил на южный берег, бухарцы привязали его к  хвосту  коня  и
поскакали в степь. Мертвое тело  Ахмет-Гирея  нашли  у  Тобола,  там,  где
впадает в него речка