, что безопаснее будет пренебречь
им, приняв во внимание младенческий возраст преступника. 
Он добавил, что значения это не имеет, ибо можно 
не сомневаться, что гнусный враг рода человеческого:ого
вскоре сам предъявит права на свое добро.

Под конец, перед вызовом свидетелей, Эмлин потребовала 
адвоката, который бы взял на себя их защиту, но
епископ, усмехнувшись, ответил, что в этом нет никакой
нужды, ибо у них и так имеется лучший из адвокатов-сам 
сатана.

-- Верно, милорд, -- сказала, подняв глаза, Саксе-
ли, -- у нас лучший из адвокатов; только вы его неправильно 
назвали. Бог, защитник невинных, -- наш адвокат,
и на него я полагаюсь.

-- Не кощунствуй, колдунья! -- закричал старик; и
начался допрос свидетелей..

Передавать его во всех подробностях не стоит, да это
и заняло бы слишком много времени -- он тянулся несколько 
часов. Прежде всего обсуждались молодые годы
Эмлин и очень подчеркивалось, что мать ее была цыганка, 
покончившая самоубийством, а отец осужден инквизицией!), 
после того как публично сожгли написанный им
еретический труд. Затем навал показания сам аббат; хотя 
таким образом он оказался одновременно и судьей и
главным свидетелем, никому это не показалось странным, 
ведь речь шла об обвинении в колдовстве. Он сообщил 
об исступленных речах Сайсели после сожжения
Крануэл Тауэрса, добавив, что она и ее сообщница Эмлин
спаслись от пожара явно благодаря волшебству, иначе
они никак не могли бы остаться в живых. Он рассказал о
том, как Эмлин угрожала ему, после того как поглядела
в сосуд с водой, и обо всех ужасных де.пах, которые совершались 
в Блосхолме и были несомненно вызваны этими 
ведьмами. В этом он был прав, хотя и не зная, как
все это происходило на самом деле. Он поведал о гибели
повивальной бабки, о том, какой у нее был вид после
смерти -- при этом все присутствующие содрогнулись от
ужаса, -- и, наконец, о появлении призрака сэра Джона
Фотрела, который общался с обвиняемыми в часовне
обители, а затем бесследно исчез.

Когда он кончил свою речь, Эмлин попросила разрешения 
в свою очередь задать ему вопросы но в этом ей
было отказано на том основании, что лица, обвиненные в
таких ужасных преступлениях, не имеют права на перекрестный 
допрос.

После этого заседание было прервано на обед. Обвиняемым 
тоже принесли пищу, но они вынуждены были
есть там, где стояли. А хуже всего было то, что Сайсели
пришлось и ребенка кормить при всей собравшейся толне, которая глазела на нее, грубо издевалась и злилась,
когда Эмлин и несколько монахинь окружили и заслонили 
Сайсели как бы живой ширмой.

Судьи возвратились, и снова началась показания свидетелей, 
Хотя большая часть этих показаний была совершенно 
несущественна, их набралось столько, что под конец 
Стары!) епископ устал и заявил, что больше он ничего:чего 
слышать не хочет. Тут судьи принялись задавать
сперва Сайсели, а затем Эмлин вопросы такого гнусного
рода, что, с негодованием отрицательно ответив на первые 
из них, они потом уже просто замолчали, отказываясь 
что бы то ни было отвечать, -- явное доказательство
их вины, как с торжеством отметил хмурый приор. Наконец 
запас этих омерзительных вопросов иссяк, и Сайсели
задали последний -- хочет ли она что-нибудь сказать в
свою защиту.

-- Да, я имею что сказать, -- ответила она, -- но я
устала и вынуждена говорить кратко. Я не ведьма и не
понимаю, в чем меня обвиняют. Блосхолмский аббат,
выступающий в качестве судьи, мой злейший враг. Он
притязал на земли моего отца -- теперь он наверно захватил 
их -- и зверски умертвил у Королевского кургана
в лесу упомянутого отца моего, когда тот ехал в Лондон,
чтобы подать на него жалобу и раскрыть его измену перед 
его милостью королем и королевским советом...

-- Лжешь, ведьма! -- крикнул аббат, но Сайсели, не
обратив на это внимания, продолжала:

-- Нотам он и его вооруженные наемники напали на
дом моего мужа, сэра Кристофера Харфлита, и сожгли
его, умертвив или попытавшись умертвить -- я не знаю
точно его участи, -- означенного супруга моего, который
так и пропал без вести. Потом он заточил меня и мою
служанку Эмлин Стоуэр в этой обители и пытался принудить 
меня подписать бумаги, по которым к нему перешло
бы мое и моего сына имущество. Я отказалась пойти на
это, и именно потому он предал меня суду: говорят, что
у осужденных за колдовство отнимают все их достояние,
а завладевают им те, у кого хватит силы его удержать.
Заявляю, наконец, что не признаю власти этого трибунала, 
и обращаюсь с жалобой к королю, который рано или
поздно услышит мой вопль и отомстит за нанесенные мне
обиды, а может быть и за мою смерть, тем, кто в них повинен. 
Услышьте эти слова мои, добрые люди! Я обращаюсь 
к королю и ему одному, после бога, вверяю свое дело, 
а если мне суждено погибнуть, то и опекунство над
моим осиротевшим сыном, которого аббат тоже пытался
убить, подослав свою наймитку, гнусную тварь, -- да настигнет 
ее суд божий, как настигнет он и вас, убийцы ни
в чем не повинных людей!

Так говорила Сайсели. И, кончив говорить, она, измученная 
усталостью и горем, упала на пол -- ибо в течение 
всех этих долгих часов ей приходилось стоять на ногах,
-- да так и осталась лежать с ребенком на руках;
жалостное это было зрелище, и тронуло оно даже суеверные 
души собравшихся здесь людей.

Однако ее слова о том, что она обращается с жалобой 
к королю, видимо, испугали злобного Старого епископа. 
Он повернулся к аббату и затем с ним какой-то
спор. Сайсели прислушалась и уловила кое-что из его
речей :

-- Тогда пусть вся ответственность ложится на вас.
Я сужу это дело лишь с церковной точки зрении и прикажу, 
чтобы в протоколах так и было записано. Что же касается 
приведения приговора в исполнение и вопроса об
имуществе осужденной, то здесь я умываю руки. Занимайтесь 
этим сами.

-- Так говорил Пилат! -- крикнула Сайсели, подняв
голову и глядя ему прямо в глаза. Потом голова ее снова 
упала, и она замолкла.

Тут открыла рот Эмлин, и из него полился целый поток 
слов.

-- А известно ли вам, -- начала она, -- кто такой и
что из себя представляет этот испанский священник, который 
судит нас за колдовство? Послушайте-ка, я вам
скажу. Много лет назад он бежал из Испании, потому
что натворил там гнусных дел. Спросите-ка его о монахине 
Изабелле, двоюродной сестре моего отца, о том, какой 
конец постиг ее и других, что были с нею. Спросите-ка его...

В это время один монах, которому аббат что-то шепнул, 
подкрался к Эмлин сзади и накинул ей на голову покрывало. 
Но своими сильными руками она сорвала его
и закричала:

-- Он убийца и предатель! Он замышляет убить короля. 
Я могу доказать это, Фотрел потому и погиб, что
знал...

 Аббат что-то крикнул, и снова монах, здоровенный
парень, по имени Амбров, закрыл ей рот покрывалом.
Она опять освободилась и, повернувшись к народу, закричала:

  -- Многим из вас я в свое время помогала. Неужто у
меня друга не осталось? Неужто в Блосхолме нет никого,
кто отомстит за меня этой скотине Амбровую Кое-кто,
верно, найдется!

Но тут Амброз, с помощью других монахов, набросился 
на нее, ударил по голове и стал трясти, пока она, задыхаясь, 
почти лишившись сознания, не упала на пол.

Быстро обменившись несколькими словами со своими
коллегами, епископ вскочил с места и в сумерках, сгущающихся 
в зале -- ибо солнце уже зашло, -- прочитал приговор 
суда.

прежде всего он заявил, что обвиняемые найдены виновными 
в злостнейшем колдовстве. Затем он со всей подобающей 
торжественностью отлучил преступниц от
церкви и отдал их души во власть сатаны, их господина.
Под конец, как бы между прочим, он приговорил их тела
к сожжению, не указав, однако, когда, кто и каким образом 
должен совершить казнь. В это мгновение из темноты 
раздался чей-то громкий голос:

-- Ты превышаешь свою власть, поп, и посягаешь на
права короля. Берегись!

Начался шум; одни кричали "верно", другие -- "нет".
Когда же все утихло, епископ или, может быть, аббат-разглядеть 
было невозможно -- воскликнул:

-- Церковь защищает сван права! Пускай король заботится 
о своих.

-- Да он и позаботится, -- ответил тот же голос. -- 
Он уже показал это римскому папе. Монахи, ваша песенка. 
спета.

Опять поднялся ужасающий шум. И правда, вся эта
сцена или, вернее, шум, царивший кругом, кому угодно
могли показаться странными. Епископ со своего места
вопил от ярости, словно курица, потревоженная ночью на
насесте; хмуры!й приор мычал, точно бык; народ волновался 
и кричал то одно, то другое; секретарь требовал,
чтобы ему дали свечу, а когда, наконец, ее принесли и
она, как слабая звездочка, замерцала в густом мраке,
он трубкой приставил руку ко рту и заорал:

-- А как насчет этой Бриджет? Оправдать ее


Епископ ничего не ответил. Казалось, он испугался
тех сил, которые сам же развязал; но аббат крикнул
секретарю: ..

-- На костер старую ведьму вместе с другими! -- 
И тот записал это решение в протокол.

Когда стража окружила трех осужденных, чтобы
увести их, у перепуганного ребенка вырвался тонкий жалобный 
крик. А епископ и его спутники, предшествуемые
монахом со свечкой в руке -- это как раз был Амбров,
ударивший Эмлин, -- целой процессией двинулись через
зал к парадной двери.

Но не успели они дойти до нее, как свеча была вырвана 
из руки Амброва, воцарился полнейший мрак, а во
мраке поднялась страшная суматоха. Раздавались вопли, 
шум борьбы, крики о помощи. Понемногу все стихло,
зал начал пустеть, ибо ни у кого, по-видимому, не было
желания там задерживаться. Зажгли факелы, и глазам
оставшихся в зале предстало необычайное зрелище.

Епископ, аббат, чужой приор лежали в разных местах, 
избитые, окровавленные, одежды с них были сорваны, 
так что они оказались полуголыми; рядом с епископом 
валился его разломанный пополам посох: похоже
было, что и обломали его о голову самого епископа. Но
хуже всего пришлось монаху Амброзу: он лежал, прислоненный 
к одному из столбов, поддерживающих свод;
ноги его обращены были носками вперед, а лицо смотрело 
назад, ибо кто-то свернул ему шею, как гусю в Михайлов 
день.

Епископ огляделся по сторонам и почувствовал, как
болят его раны. Потом он позвал свою свиту:

-- Принесите мне плащ и подайте лошадь; хватит
с меня Блосхолма и всех этих колдовских штук. Теперь
вы уж сами распутывайте свои дела, аббат Мэлдон; мне
в них что-то не везет. -- При этих словах он взглянул на
свой сломанный посох.

Так закончился большой процесс блосхолмских ведьм.

Сайселн наконец заснула, и Эмлин оберегала ее сон.
Так как никакого другого подходящего помещения не
было, их опять отвели в прежнюю комнату, но теперь
они находились там под вооруженной стражей, чтобы
им не вздумалось бежать. Однако Эмлин хорошо сознавала, 

что на бегство рассчитывать нечего: даже если бы
им и удалось выбраться из стен обители, кап смогли бы
они скрыться, не имея друзей себе в помощь, пищи, чтобы 
не умереть с голоду, и лошадей для дальнейшего путешествия? 
Не пройдя и мили, они оказались бы настигнутыми 
погоней. К тому же Сайсели не пожелала бы
расстаться с ребенком, да и вряд ли была в состоянии 
куда-либо двинуться после всего, что перенесла.
Так Эмлин и сидела без сна, и сердце ее полно было
горечи, гнева и страха, ибо она не видела впереди ни
малейшего луча надежды. Тьма окружала их со всех
сторон.

Дверь открылась, потом ее снова закрыли и заперли
на ключ. Из-за занавески выступила высокая фигура настоятельницы 
со свечой в руках, сверкнувшей во мраке,
как звезда. Она стояла и осматривалась, подняв свечу; и
у Эмлин, когда она ее увидела, мелькнула одна мысль:
может быть, она, так любившая Сайсели, поможет им?
Разве сейчас образ ее -- ласковое лицо, свеча во мраке-не 
представился ей воплощением самой надежды? Эмлин
встала навстречу настоятельнице, приложив палец
к губам.

-- Она спит, не будите ее, -- прошептала она. -- Вы
пришли сказать нам, что завтра мы будем сожжены

-- Нет, Эмлин. Старый епископ велел, чтобы это совершилось 
не ранее как через неделю: ему надо время,
чтобы, проехав через всю Англию, возвратиться домой.
По правде говоря если бы не то, что его избили в темноте 
и свернули шею брату Амброзу, я думаю, он вообще
не довел бы дела до казни, чтобы не иметь потом неприятностей. 
Но сейчас он взбешен, клянется, что в зале на
него набросились злые духи и что те, кто их вызвал,
должны умереть. Эмлин, кто же убил брата Амброва?
Люди или...

-- Думаю, что люди, матушка. Дьявол никому шеи
не сворачивает -- это только монахам такое снится. Кого
может удивить, если у моей госпожи сохранились верные
друзья? Она ведь самая знатная леди в наших местах,
и с ней поступили так жестоко. Наши люди просто перетрусили, 
а то бы они уже давно камня на камне в этом
аббатстве не оставили и глотки бы перегрызли всем, кто
скрывается за его стенами.

-- Эмлин, -- снова начала настоятельница, -- во ими

Христово и ради спасения своей души, скажи ты мне
правду, -- есть во всем этом деле колдовство или нет?
А если нет, то что же оно все означает?

-- Не больше в нем колдовства, чем в вашем добром
сердце. Все это еде.пал человек. Имени его я вам не назову, 
чтобы вы его как-нибудь не подвели. Человек надел 
на себя доспехи Фотрелов и потайным ходом пришел
в часовню посоветоваться с нами. Человек спалил кельи
и скирды аббатства, разогнал скот, надев себе на голову
козью шкуру, и вытащил из могилы череп пьяницы
Эндрью. Не сомневаюсь, что его же рука свернула шею
Амброзу, который меня ударил.

-- А! -- сказала настоятельница. -- Кажется,я теперь
догадываюсь; только очень уж у тебя грубое орудие,
Эмлин. Ну, не бойся, тайны твоей я никому не выдам. -- 
Она помолчала, потом заговорила опять: -- Ох, и рада
же я, что вражья сила тут ни при чем! А вот все в это
верят. Теперь мне ясно виден мой путь, и я пойду по нему 
хоть до смерти, если придется. Да, да, я вас спасу или
сама погибну.

-- Какой путь, матушка?

-- Эмлин, в течение всех этих месяцев вы никаких
новостей не слышали, но я многое знаю. Слушай, сейчас
происходит важные события. Король, или лорд Кромуэл,
или оба они вместе ведут войну против монастырей послабее, 
уничтожают их, захватывают их владения, прогоняют 
оттуда монахов и пускают нищими по миру. Его
милость посылает в монастыри королевских комиссаров;
они там творят суд и расправу. Они и сюда намеревались 
явиться, но у меня есть друзья и кое-какие свои
личные средства -- я ведь из хорошего и небедного
рода, -- и мне удалось их подкупить. Один из этих комиссаров, 
Томас Ли, как я недавно узнала, ведет расследование 
в Бэйфлитском монастыре в Иоркшире. А настоятель 
там мой двоюродный брат Альфред Стакли; от него
я нынче утром получила письмо. Эмлин, я отправлюсь
к этому жестокому человеку, -- все говорят, что он шесток. 
Я старая и слабая женщина, но я проникну к нему
и предложу ему эту древнюю обитель, которой управляю,
только бы спасти твою жизнь и Сайсели, а также старой
Бриджет.

-- Вы поедете, матушка? О, да благословит вас бог!
Но как вы это сделаете? Они ведь не дадут вам уехать.

Старая монахиня выпрямилась и ответила:

-- А кто имеет право запретить блосхолмской настоятельнице 
отправиться туда, худа ей нужно? Уж, наверно, 
не какой-то там испанский аббат. Слуги этого надменного 
монаха тоже хотели помешать мне в моем собственном 
доме зайти сюда, в вашу комнату, но я дала им
такую отповедь, что они ее не забудут. В моем распоряжении 
имеются лошади, но что правда, то правда -- я не
могу ехать одна: сил у меня мало, да и трудно мне будет
за пределами монастыря, -- я ведь не была в миру уже
много лет. Вот мне и вспомнился этот рыжеволосый монастырский 
батрак, Томас Болл. Говорили мне, что он
хоть и чудаковат, но человек смелый, с которым мало
кто решается потягаться, и что к тому же он умеет обращаться 
с лошадьми и знает все дороги. Как ты думаешь,
Эмлин Стоуэр, согласится этот Томас Болл стать моим
спутником, с разрешения ли аббата или без него?-И 
она снова посмотрела прямо в глаза Эмлин.

-- Может быть, очень может быть; он риска не побоится, 
по крайней мере таким он мне помнится с моих
молодых лет, -- ответила та. -- Да и предки его в течение 
ряда поколений служили Фотрелам и Харфлитам и
в мирное время и на войне, так что он, без сомнения, любит 
мою госпожу. Но как с ним сговориться?

-- Это не трудно было бы, Эмлин. Он как раз. стоит
на страже за воротами. Но надо передать ому какой-
нибудь условный знак.

Эмлин на миг задумалась, потом сняла с пальца сердоликовый 
перстень в виде сердца.

-- Отдайте ему и скажите, что та, кто носила этот
перстень, велит ему сопровождать ту, у кого он в руках
сейчас, повсюду, до смерти, если придется. И что это
нужно для спасения жизни той, что носила кольцо, и
еще другой. Он -- человек простой души, и, если аббат не
перехватит его, я думаю, он поедет с вами.

Мать Матильда взяла кольцо и надела себе на палец. 
Затем она подошла к ложу Сайсели и посмотрела
на нее и на мальчика, спавшего на ее груди. Протянув
над ними свои тонкие руки, она призвала на них обоих
благословение божие и пошла к выходу.

Но Эмлин удержала ее за платье.

-- Постойте, -- сказала она. -- Вы думаете, я не понимаю, 
но ошибаетесь. Вы все отдаете ради нас. Даже

если вы останетесь живой и невредимой, эта обитель,
которой вы руководили столько лет, будет закрыта,
овцам вашим придется разбрестись по свету и голодать
на старости лет. а в загоне овечьем, что стоял четыреста
лет, поселятся волки. Я очень хорошо это понимаю, и
она, -- тут Змлин указала на спящую Сайсели, -- тоже
поймет.

-- Ей ты ничего не говори, -- прошептала мать Матильда,
-- меня может постичь неудача.

- Может, коне"но, а может быть, дело и выйдет.
Если будет неудача и нас сожгут, бог воздаст вам за
ваши старания. Если удача и мы будем спасены, клянусь 
вам от ее имена, вы не пострадаете. Есть у нас
припрятанное богатство; стоит оно многих обителей.
Вы и ваши сестры получите свою долю, и комиссар этот
не останется внакладе. Пусть он знает, что у нас имеется 
малая толика заплатить ему за труды и что только
блосхолмский аббат может нам в этом помешать. А теперь, 
миледи Маргарет -- кажется, так звали вас раньше
и будут звать после, когда вы порвете с попами и монашками,
-- благословите меня тоще и знайте, что, живая 
или мертвая, я считаю вас человеком великой и
святой души.

Настоятельница благословила ее, удалилась величавой 
своей походкой, и дубовая дверь сперва открылась,
а потом закрылась за нею.

Через три дня аббат навестил их один, без спутников.

-- Гнусные и проклятые ведьмы, -- сказал он, -- я
пришел объявить вам, что в следующий понедельник
в полдень вы будете сожжены на лужайке против ворот
аббатства. И лишь благодаря милосердию церкви не
предали вас пытке, чтобы обнаружить сообщников, а я
полагаю, у вас их было немало.

-- Покажите мне королевский указ на это убийство,
-- сказала Сайсели.

-- Ничего я тебе не покажу, кроме костра, ведьма.
Покайся, покайся, пока не поздно. Адский огонь уже
ждет тебя.

-- И моего ребенка тоще, милорд аббат?

-- Отродье твое возьмут у тебя перед тем, как ты
взойдешь на костер, и положат на землю, -- он ведь
окрещен и слишком юн, чтобы его сжечь. Если кто сжалится 
над ним -- ладно, а нет -- на том же самом месте
его и похоронят.

-- Да будет так, -- ответила Сайсели. -- Бог мне его
дал, он пусть его и спасает. Оставь меня, убийца, наедине 
с ним. -- Тут она повернулась и ушла.

Аббат и Эмлин остались вдвоем.

-- Правда, что в понедельник нас сожгут? -- спросила 
она.

-- Можешь не сомневаться. Разве что хворост не
зажжется. Однако, -- медленно произнес он, -- если некие 
драгоценности найдутся и будут вручены мне, дело,
возможно, удастся передать на рассмотрение другого трибунала 

-- А наши мучения только оттянутся. Боюсь, милорд
аббат, что эти драгоценности так и не будут найдены.

-- Что ж, тогда вы