ся только закоптелый остов-почти 
такой, каким мы видим его в наши дна.

Перед самым рассветом Эмлин пришла к Сайсели и
сказала:

-- С тобой хочет говорить один человек.

-- Я не могу к нему выйти, -- ответила она. -- Я оберегаю 
сон своего мужа.

-- Все же тебе следовало бы пойти, -- сказала Эмлин.
 -- Не будь его, твой муж не был бы в живых. Монах
Мартин, защищавший его от убийц, умирает и хочет
с тобой попрощаться.

Сайсели нашла Мартина еще в сознании, но с каждой 
минутой он слабел, истекая кровью, которую ничем
невозможно было остановить.

-- Я пришла поблагодарить вас, -- прошептала она,
не зная, что ей сказать.

-- Не надо, -- ответил он слабым, прерывающимся
голосом. -- Я старался хоть частично возместить свой
великий долг. Прошлой зимой и принял участие в совершении 
ужасного греха, повинуясь не голосу сердца, а
данным мною обетам. Когда потом мне было поручено
бодрствовать над телом вашего мужа, и обнаружил,что
он жив; с мое!й помощью его перенесли на корабль, который 
был захвачен неверными, и потом нас с ним и
Джефри заставили работать гребцами на галерах. Там
я заболел, и ваш муж выходил меня. Это я привез вам
документы и написал письмо и затем отдал все Эмлин
Стоуэр. Однако, верный своим обетам, большего я не
сделал. Нынче же ночью я разорвал эти узы: услышав,
как отдан был приказ о его умерщвлении, я бросился
вниз, оказался там раньше, чем убийцы, и, забыв о своем
монашеском сане, бился с ними, как мог, пока вы не
подоспели. Да послужит хоть частичным искуплением

моей тяжкой вины перед родиной, королем и вами то,
что в конце концов я отдал жизнь за своего друга. И я
рад, что умираю, -- слишком тяжело мне в этом мире.

-- Я передам ему все, если он останетя жив, -- со
вздохом молвила Сайсели.

-- О, он будет, будет жить. Много страданий перенесли 
вы оба, но теперь вам уже ничто не грозит, кроме,
конечно, старости и смерти. Я вижу, я знаю это.

Он опять смежил веки, и стоявшие вокруг подумали,
что он испустил дух, как вдруг глаза его открылись еще
раз, и, с трудом произнося слова, он добавил:

-- Настоятель... будьте к нему милосердны... если
сможете. Он человек злой, жестокий, но я был его духовником 
и читал в его сердце. Шел он к благой цели, хоть
и дурным путем. Королева Екатерина была законной
супругой короля. Захват монастырей -- бессовестный
грабеж. К тому же по рождению он не англичанин. У него
другие взгляды; он служит папе, как, впрочем, и я, но
также Испании, которой я не слуга. Я помог вам, помогите 
же и вы ему. Не судите, да не судимы будете. Обещайте! 
-- Тут он слегка приподнялся и настойчиво поглядел 
на Сайсели.

-- Обещаю, -- сказала она, и в ответ на ее слова
Мартин улыбнулся.

Потом его лицо покрылось сероватой бледностью, глаза 
 потухли, и через мгновение Эмлин покрыла его голову 
 куском полотна. Все было кончено.

 Сайсели возвратилась к Кристоферу и увидела, что
 он сидит на кровати и пьет из чашки бульон.

-- О муж мой! -- сказала она, заключая его в объятия. 
 Затем она взяла на руки сына и положила его
 отцу на грудь.

 Прошло еще три дня. Кристофер и Сайсели прогуливались 
 по саду Шефтон Холла. Он уже почти совсем поправился, 
 хотя был еще слаб; но единственной болезнью
 его были горе и голод, а лучшее лекарство от них -- радость 
 и изобилие. Спустился вечер; мягкие и ясные сумерки, 
 незаметно переходящие в ночь. Они сидели на
 скамье; он рассказывал ей о своих приключениях, и это
 была волнующая повесть; потом Сайсели написала старому 
 Джекобу Смиту (эти листки, исписанные ее тонким
 своеобразным почерком, сохранились доныне; из них

стоило бы составить книгу, хотя сделано это, по-види-:мому, 
никогда не было).

Он рассказывал ей о жестокой битве на корабле
"Большой Ярмут", когда на них напали два турецких судна, 
и о том, как храбро вел себя брат Мартин. После того
как их посадили гребцами на галеры, Мартину, Джефри
и ему посчастливилось очутиться на одной скамье. Детом 
Мартин схватил какую-то южную лихорадку, но так
как в то время они стояли в Тунисском порту, где можно
было достать фрукты, чтобы кормить больного, Кристофер 
и Джефри выходили его. Через четыре месяца император 
Карл появился под Тунисом, и, когда город пал,
по милости божией они были освобождены вместе с прочими 
рабами-христианами, после чего Мартин возвратился 
э Англию с бумагами сэра Джона, которые намеревался 
вернуть его ближайшему наследнику, так как
все инк считали Сайсели погибшей.

Кристоферу же и Джефри на родине нечего было
делать, и они остались, чтобы на стороне испанцев
сражаться против турок, от которых так много натерпелись. 
Когда эта войди кончилась, они тоже отправились
в Англию, -- больше им некуда было деваться, да и хотелось 
свести счеты с испанским настоятелем Блосхолма. 
А остальное она сама знает.

Да, ответила Сайсели, она знает и никогда не забудет; 
но становится холодно, и ему вредно сидеть тут на
скамейке, надо уходить. В ответ Кристофер только засмеялся:


-- Голубка моя, если бы ты только видела галерную
скамью, на которой я сидел там, у берегов Туниса, я,
едва оправившийся после раны, нанесенной мне солдатами 
Мэлдона в Крануэл Тауэрсе, ты бы не стала сейчас 
беспокоиться. В течение шести месяцев мы трое -- я,
Мартин и Джефри -- были скованы одной цепью, ибо
эти черти-язычники почему-то держали нас вместе, -- может 
быть, чтобы легче было следить за нами. И днем,
изнемогая от шары, и ночью, дрожа от сырости, мы
гребли и гребли, а нехристи-надсмотрщики ходили взад
и вперед между рядами скамей и подбадривали нас ременными 
плетьми. Да, -- медленно добавил он, -- они
хлестали нас, словно мы были волами в ярме. Ты видела
шрамы у меня на спине.
-- О боше! Подумать только, -- прошептала она, -- 
тебя, англичанина из знатного рода, били, словно скотину, 
эти злодеи и дикари! Как мог ты перенести все это,
Кристофер?

-- Не знаю, жена. Думаю, что, не находись подле
меня этот ангел в образе человека, монах Мартин -- мир
его благородной душе, -- по меньшей мере трижды спасший 
мне жизнь, я бы или раздробил себе череп об уключины 
для весел, или перестал бы есть, чтобы подохнуть
с голоду, или учинил бы что-нибудь такое, что вынудило
бы мавров покончить со мной. Я ведь считал тебя умершей 
и вовсе не хотел шить. Но Мартин внушал мне другое, 
убеждая меня, что не напрасно я столько страдал.
О своих собственных муках он никогда не говорил и уверял, 
что, как ни ужасна моя участь, все для меня сложится 
к лучшему

-- И поэтому ты решил выжить, муж мой? О, этот
Мартин поистине святой, и я выстрою раку для его
останков.

-- Не только поэтому, дорогая. Я мил для мщения
Клементу Мэлдону -- человек он или сам дьявол, -- который 
причинил мне столько горя и мук, что из-за них я
преждевременно постарел, -- при этом он указал на свой
изборожденный морщинами лоб и волосы, где уже проступала 
седина, -- для мщения также и этим пиратам-
магометанам, державшим меня в рабстве. Да.Хотя Мартин 
и порицал меня, когда я ему признавался, думаю,
что ради этого я и жил. И богу известно, -- мрачно добавил 
он, -- что потом, когда мы их разгромили, я хорошо
мстил туркам повсюду, где только можно было. О, видела 
бы ты мою и Джефри последнюю встречу с капитаном 
этой пиратской галеры и его помощниками, которые
нас в свое время избивали! Нет, я рад, что ты этого не
видела: жестокое и кровавое было зрелище, даже не
очень-то мягкосердечных испанцев, и тех оно проняло.

Он замолк. Чтобы изменить ход его мыслей, ибо в течение 
всей своей дальнейшей жизни Кристофер, вспоминан 
об этих вещах, мрачнел на долгие часы и даже
д.ни, -- Сайсели быстро заговорила:

-- Хотела бы и знать, что произошло с нашим врагом, 
аббатом. Его так тщательно разыскивали; дороги
находятся под наблюдением, и мы знаем, что никого с
ним нет, -- все его чужеземные солдаты перебиты или захвачены. 
Думаю, Кристофер, что он погиб в огне.


Он покачал головой.

-- Дьявол в огне не погибает. Где-нибудь он скрывается, 
замышляя, кого бы еще убить -- может быть, нас
или нашего сына. О, -- добавил он с яростью, -- пока
руки мои не сжимают ему горло, а кинжал мой не торчит 
у него в груди, нет для меня покоя: я с ним не рассчитался, 
да и вы оба не в безопасности.

Сайсели не нашла что ответить. Когда на Кристофера 
находило такое настроение, с ним трудно было говорить. 
Тяжкие страдания выпали ему на долю, и, подоено 
ей, он спасся только чудом.

Внезапно воцарилась необычайная тишина. Черные
дрозды перестали по-зимнему стрекотать в кустах остро-
листника. Стало так тихо, что слышно было, как сухой
лист упал с дерева на землю. Наступала ночь. Последний 
багровый луч заходящего солнца сверкнул в морозном 
небе, и блеск его озарил все кругом. В этом свете
зоркие глаза Кристофера заметили, как что-то белое
мелькнуло под сенью бука, где спи сидели. Как тигр
прыгнул он туда и в тот же миг возвратился, таща какого-то 
человека.

-- Гляди, -- сказал он, поворачивая голову своего
пленника так, чтобы на нее падал свет. -- Гляди, я поймал-таки 
змею. А, жена, ты ничего не видела, но я его
высмотрел, и наконец-то, наконец он у меня в руках!

-- Аббат! -- изумленно прошептала Сайсели.

Это и вправду был аббат, но как он изменился! Его
некогда полное, оливково-смуглое лицо казалось теперь
лицом скелета, еще обтянутым желтой кожей, а в глазницах 
вращались темные, налитые кровью, неестественно 
большие глаза. Тонзура и щеки поросли серой щетиной, 
все тело как-то ослабело и съежилось, мягкие холеные 
руки казались теперь руками женщины, умершей от
какой-то изнурительной болезни и так же, как одежда
его, была покрыты грязью. Надетая на нем кольчуга
болталась, одного сапога не хватало, и из продырявленного 
чулка торчали пальцы. Он дошел до крайнего падения.

-- Бросай орущие, -- проворчал Кристофер, тряся
его, как терьер трясет пойманную крысу, -- не то умрешь! 
Сдаешься? Отвечай.
-- Как он может ответить, -- вмешалась Сайсели, -- 
когда ты сжал ему глотку?


Кристофер снял руки с его горла, но схва:тил за запястья. 
Аббат же сделал глубокий вдох, ибо почти .ни-
шился сознания, и упал на колени -- не моля о пощаде,
а просто от слабости.

-- Я пришел сдаться на вашу милость, -- сказал он, -- 
но, ус.лышав ваш разговор, понял, что мне надеяться
не на что. Да и как могу я рассчитывать на милосердие, 
когда сам не проявлял егоз К тому же дело мое, великое 
дело, ради которого я жил и боролся, видимо,
погибло. Дайте же мне умереть вместе с ним. О большем
я не прошу. Но вы благородный человек, и потому я
прошу вас об одном одолжении. Не выдавайте меня вашему 
злодею королю, который станет меня пытать, повесит, 
четвертует. Убейте меня сейчас. Вы скажете, что
я напал на вас и вы защищались. Оружия у меня нет,
но вы можете сунуть мне в руку кинжал.

Кристофер поглядел на жалкое существо, лежащее
у его ног, и засмеялся.

-- А кто мне поверит? -- спросил он. -- Правда, никто, 
пожалуй, не спросит, ведь и я, и любой другой может 
безнаказанно лишить вас жизни. Впрочем, пусть
это дело разбирает королевский трибунал.

Мэлдон вздрогнул.

-- Пытки, виселица, четвертование, -- повторил он, тяжело 
дыша. -- Разве я предал того, кому никогда не служил? 
Почему же мне суждена участь предателя?

-- А почему бы и нету -- спросил Кристофер. -- Вы
играли в жестокую игру -- и судьба обернулась против 
вас.

Он не ответил. Заговорила Сайсели.

-- Зачем же вы возвратились? Мы думали, что вам
удалось бежать.

-- Леди, -- ответил он, -- три дня и три ночи провел я
без пищи в земляной норе, словно затравленная лисица,
прячась в дренажной трубе вашего сада. Под конец я
вылез наружу, чтобы умереть на вольном воздухе, услышал 
ваши голоса и решил сдаться на вашу милость, ибо
когда человек при последнем издыхании, ему уме не до
чести.

-- Милость! -- сказала Сайсели. -- О вашей измене я
говорить не стану -- вы не англичанин и служите своему
королю, который много лет назад прислал вас сюда
устраивать козни против нашей страны. Но посмотрите
на этого человека, на моего мужа. Он разве не умирал
с голоду трое суток в вашей подземной темнит(с, пока вы
не спустились туда, чтобы его прикончить? Разве вы не
сделали все для того, чтобы он сгорел в своем доме,
а потом не отправили его раненого за море на произвел
судьбы? Разве вы не подослали свою наймитку убить
моего ребенка, стоявшего между вами и богатством, в котором 
вы нуждались для своих козней, а меня, его мать,
не возвели на костер, чтобы я погибла в огне? Разве вы
не подстрелили в лесу моего отца, боясь, что он обличит
вас как предателя, а потом не присвоили себе мое наследство? 
Разве вы не заставили своих монахов совершать 
злодеяния и не погубили многих из пихт Хватит!
Змея, принявшая личину служителя божия, как посмела
ты приползти сюда и просить пощады?

-- Я сказал, что пришел просить о милосердии, ибо
муки бессонницы и голода выгнали меня из моей норы,
но теперь прошу только смерти. Не глумись над павшим,
Сайсели Фотрел, но соверши мщение, на которое ты
имеешь право, и убей меня, -- ответил аббат, глядя на
нее своими ввалившимися глазами и добавил со смехом,
походившим на стон: -- Кончайте, сэр Кристофер. При
вас меч, и вам пора идти ужинать. К тому же становится
холодно -- это сказала только что ваша жена, раз уж
она вам жена.

-- Сайсели, -- сказал Кристофер, -- иди в дом и вызови 
Джефри Стоукса. Эмлин знает, где его найти.

-- Эмлин! -- простонал аббат. -- Не выдавайте меня
Эмлин. Она замучает меня.

-- Нет, -- ответил Кристофер, -- тут не Блосхолмское
аббатство. Но насчет того, что с вами может случиться
в Лондоне, я не поручусь. Иди, жена.

Но Сайсели не шевельнулась. Она стояла и смотрела
на жалкую тварь, лежащую у ее ног.

-- Я сказал тебе -- иди, -- повторил Кристофер.

- А я не стану слушаться, -- ответила она. -- Помнишь. 
что я обещала Мартину, когда он умирал?

- Мартин умер? Так Мартин, спасший твоего мужа,
умер? -- вскричал аббат, подняв голову и потом снова
уронив ее на грудь. -- О счастливец!

-- Я не был у его смертного ложа и не связан твоими
обещаниями, Сайсели.

-- Но я связана, а мы с тобой -- одно. Я обещала

быть милосердной к этому человеку, если он попадет
в наши руки, и буду.

-- Так ты пощадишь его нам на беду! В Англии колесо 
событий вертится быстро, жена.

- Пусть так. Я поклялась и сдержу клятву. Остальное -- на волю божью. До сих пор он нас хранил и, думаю,
-- добавила она с торжествующей уверенностью, -- 
будет хранить до конца. Аббат Мэлдон, преступник и
грешник, аббат Мэлдон, вы таковы, каким созданы, а
Мартин, этот святой человек, сказал, что не все в вашем
сердце -- зло, хотя я и мои близкие добра от вас не видели. 
Так вот, слушайте. Там, в саду, стоит беседка,
крытая соломой; в ней тепло. Ступайте туда. Я пришлю
вам вина и еды и новую одежду с человеком, который не
проболтается, пришлю и пропуск в Линкольн. К завтрашнему 
утру вы отдохнете, подкрепитесь. Вон у того
дерева будет привязана лошадь. Поезжайте в Линкольн,
попытайтесь воспользоваться правом убежища в церкви,
и уж если потом с вами случится беда, знайте, что не от
нас она, а от какого-либо другого врага или же ее послал 
сам бог. Желаю вам примириться с ним. Пусть он
простит вас, как я прощаю; он ведь читает в сердцах
людей, а мне это не дано. Теперь прощайте. Нет,
ни слова больше: нам с вами говорить не о чем. Пойдем, 
Кристофер. На этот раз не и должна подчиниться,
а ты.

Они ушли, а злодей, приподнявшись на руках, поглядел 
им вслед, но что творилось в это мгновение у него
в сердце, никто никогда не узнает.

Прошло несколько месяцев, и Блосхолм со всей своей
округой снова шил в мире. Смута перекинулась на север, 
где, по слухам, опять вспыхнул мятем. Аббата Мэлдона 
никто больше не видел, и все считали, что, хотя он
и не воспользовался правом церковного убежища в Линкольне, 
ему пришел в голову более разумный выход и он
бежал в Испанию. Но Эмлин, которая всюду все узнавала, 
принесла известие, что это не так и что он стоит
во главе тех, кто возбуждал мятеж и междоусобную
войну у границ Шотландии.

-- Вполне этому верю, -- сказала Сайсели. -- Свинья
не может не лезть э лужу. Он заговорщик по природе

своей и до конца пойдет по той дороге, на которую влечет 
его сердце.

-- Но на этой дороге ему, пожалуй, не сносить головы,
-- мрачно ответила Эмлин. -- О, подумать только,
что волк уже был у тебя в клетке, а ты сама выпустила
его, всей Англии и нам на беду.
-- Я только проявила милосердие к поверженному,
Эмлин.

-- Милосердие? А я скажу -- безумие. Когда Джефри
и Томас услышали об этом, я думала, -- они задохнутся
от ярости. Особенно Джефри, который очень любил твоего 
отца и не очень-то пиратскую галеру, -- ответила
непримиримая Эмлин.

-- "Мне отмщение, и аз воздам", -- сказал господь, -- 
тихо прошептала Сайсели.

-- Господь и другое сказал: кровь пропитан вопиет
о крови. Я слышала эти слова, когда сам Мэлдон говорил 
их твоему мужу в Крануэл Тауэрс.

-- Если гак должно быть, то так и будет, Эмлин, но
пусть другие прольют его жестокую кровь. Не хочу я
видеть ее на своих руках и на руках тех, кто живет в
моем доме. Я ведь дала обещание. И не говори ты больше 
об этом, чтобы не подвести нас под беду, -- мы ведь
не имели права отпускать его. Да и негоже тебе питать
такие злобные чувства в день твоей свадьбы. Лучше
пойди и надень то красивое платье, которое Джекоб
Смит прислал тебе из Лондона. Священник явится в
блосхолмскую церковь около четырех, и и полагаю, что
Томас тебя достаточно долго ожидал.

Эмлин усмехнулась, пожав своими широкими плечами 
и пробормотала что-то себе под нос.

Томас, наверное, рассердился бы, услышав эти ее
слова. Сайсели же вышла в другую комнату, куда ее
позвал Кристофер.

Она увидела, что он записывает на бумаге какие-то
цифры. Это был совсем не тот Кристофер, не тот умирающий, 
которого они вынесли из темницы, хотя все же он
очень постарел от перенесенных ужасов и, видно было,
лишь недавно обрел душевное спокойствие.

-- Видишь ли, дорогая, -- сказал он, -- нам бы следовало 
выделить Эмлин приличную сумму денег в приданое, 
она этого заслужила более, чем кто-либо. Но
откуда взять их -- не знаю. Земли аббатства, выкупленные 

Джекобом Смитом у короля, нам еще не принадлежат 
да и Генриху тоще, хотя он их, без сомнения, скоро
отвоюет. Дохода со своего имения ты не получила, а
когда получишь, его придется, как обещано, переслать
в Лондон. Что касается моей несчастной вотчины, то
аббат так основательно прошелся по ней своей бритвой,
что она теперь голая, как череп на кладбище. Кроме
того, мы должны содержать мать Матильду и ее монашек, 
покуда не сможем возвратить им их земли. Может
быть, настанет день, когда мы или наш сын опять разбогатеем, 
но, пока он не наступил, нам всем придется перешить 
трудные времена.

-- Однако полегче, чем те, которые мы уже пережили, 
муженек, -- со вздохом ответила она. -- На худой
конец, мы все-таки свободны, не голодаем, а на все
остальное займем денег у Джекоба Смита под те драгоценности, 
что у меня еще остались. Я уже писала ему,
он не откажет

-- Да, но как быть с Томасом и Эмлин?

-- Устроятся они, как другие устраиваются. Томасу
мы сдали за самую низкую арендную плату замковую
ферму; хоть там и надо еще налаживать хозяйство, но
ведь и платить он будет лишь тогда, когда сможет. Да и
Джекоб Смит положил в карман подвенечного платья
Эмлин хороший подарок. Более того, я думаю, он сделает 
ее своей наследницей, а если так, она будет очень
богата, так богата, что мне придется ей низко кланяться.
А теперь пойди оденься к свадьбе. Нарядного камзола
у тебя пет, так пусть Джефри поможет тебе надеть кольчугу. 
Она тебе больше всего идет, так, по крайней мере,
мне кажется, хотя для меня ты во всем одинаково
хорош.

Он начал возражать, что сейчас нет необходимости 
разгуливать по Блосхолму в военных дос