пы
римского. Екатерина Арагонская была испанкой, родной теткой
испанского короля Карла V. Развод Генриха VIII с ней
обострил англо-испанские отношения, и испанское
правительство плело заговоры и интриги против Генриха VIII.

Аббат слушал, слушал внимательно, впитывая каждое зловещее
слово. Его смуглое лицо побелело от страха, потом потемнело
от гнева. Вены на лбу вздулись, даже на таком расстоянии
Кристофер мог это видеть. Он был так зол, что его лицо
смешно исказилось, и Кристофер, заметив это, разразился
искренним смехом.

Аббат, не привыкший к насмешкам, прошептал что-то двум
людям, которые были с ним, после чего они одновременно
подняли принесенные с собой самострелы и дернули спусковые
крючки. Одна стрела описав широкую дугу, ударилась о стену
дома сзади и крепко вонзилась в сплетение украшений из
гвоздей. Но другая, ударила Кристофера повыше сердца; он
пошатнулся, но стрела, пущенная снизу, ударившись о
кольчугу, надетую на нем, проскользнула над его левым
плечом. Люди, увидев, что он не был ранен, развернули
лошадей и поскакали прочь, Кристофер, положив другую стрелу
на тетиву лука, оттянул ее к уху, целясь в аббата.

-- Отпускай и покончи с ним, -- пробормотала Эмлин из своего
убежища за парапетом.

Но Кристофер с минуту подумал, потом закричал:

-- Подождите немного, сэр аббат, мне мне надо сказать вам
еще кое-что

Аббат тоже поворачивал коня и не обратил на его слова
никакого внимания.

А так как аббат все еще тянул за удила, он выпустил стрелу.
Цель была настигнута точно. Стрела прошла как раз через
изгиб шеи, разорвав связки между костями так, что бедное
животное, выпрямившись, встало на дыбы и рухнуло наземь,
сбросив своего седока в снег.


-- Теперь, Клемент Мелдон, -- закричал Кристофер, -- будете
ли вы слушать или останетесь в снегу вместе с вашей лошадью
и слугой и не услышите ничего больше до дня страшного суда?
Если вы еще не догадались, то знайте, что я с юность
упражнялся в стрельбе из лука. Если вы сомневаетесь,
подымите руку, и я пропущу стрелу у вас между пальцев.

Аббат, сбитый с ног, но не пострадавший, медленно поднялся и
стоял теперь между трупами лошади и человека.

-- Говорите, -- сказал он глухим голосом.

-- Милорд аббат, -- продолжал Кристофер, -- минуту назад вы
пытались убить меня, и, если бы моя кольчуга была
ненадежной, вам удалось бы это. Сейчас ваша жизнь в моих
руках, ибо вы видели, что я не промахнусь. Ваши слуги идут
вам на помощь; прикажите им остановиться или... -- И он
поднял лук.

Аббат повиновался, и люди, поняв его знак, остановились там,
где были, на таком расстоянии, что не могли ничего слышать.

-- У вас на груди распятие, -- продолжал Кристофер. --
Возьмите его в правую руку и дайте клятву.

Аббат опять повиновался.

-- Клянитесь так, -- говорил Кристофер, повторяя слова
спрятавшейся за парапетом Эмлин. -- Я, Клемент Мелдон, аббат
Блосхолма, перед ликом всемогущего бога на небесах, в
присутствии Кристофера Харфлита и других на земле, -- и
резким кивком головы он указал на окна дома, где собрались и
слушали все, кто в нем был, -- даю клятву на распятии.
Клянусь, что оставлю все притязания на опекунство над душой
и телом Сайсели Харфлит, урожденной Сайсели Фотрел, законной
жены Кристофера Харфлита, и все притязания на земли и
богатства, которыми она владеет или которыми владел ее отец
Джон Фотрел, рыцарь, или ее мать, покойная госпожа Фотрел.
Клянусь, что не буду поднимать никакого дела ни в каком
суде, ни в церковном, ни в светском, при этом или другом
царствовании против вышеупомянутой Сайсели Харфлит или
против вышеупомянутого Кристофера Харфлита, ее мужа, также
не буду искать случая нанести оскорбление ни их душе, ни их
телу или телам и душам тех, кто им верен, и с этой минуты
они могут жить и умереть, не опасаясь ни меня, ни тех, кто
мне подчинен. Поцелуйте распятие и принесите клятву, Клемент
Мэлдон.

Аббат выслушал; его сердце никогда не отличалось мягкостью,
а гнев был так велик, что он, казалось, раздулся, как
обозленная жаба.

-- Кто дал вам право диктовать мне клятвы? -- спросил он
наконец. -- Я не буду клясться. -- И он бросил распятие на
снег.

-- Тогда я буду стрелять, -- ответил Кристофер. -- Ну
поднимите крест.

Но Мелдон молча стоял со сложенными на груди руками.
Кристофер нацелился и выстрелил; мало нашлось бы в Англии
таких стрелков как он, -- его стрела проткнула меховую шапку
Мелдона и сбила ее, не задев бритого лба аббата.

-- Следующая попадет на два дюйма ниже, -- сказал он,
вставляя в тетиву новую стрелу. -- Я не буду больше тратить
зря хорошие стрелы.

Тогда, чтобы спасти свою жизнь, которой он весьма дорожил,
Мелдон очень медленно наклонился и, подняв распятие со
снега, поднес его к своим губам, поцеловал и пробормотал:

-- Клянусь.

Но клятва, данная им, сильно отличалась от повторенной
Кристофером, потому что, как преследуемая лиса, он умел
ответить хитростью на хитрость.

-- Теперь, когда я -- рукоположенный аббат1 -- сделал по
вашему, считая, что должен был уступить для того, чтобы,
оставшись в живых, исполнять свой долг на земле, волен я
отправиться по своим делам, Кристофер Харфлит? -- спросил он
с горькой иронией.

(*1)Рукоположенный аббат. -- При посвящении в духовное
звание совершался обряд рукоположения, во время которого
представитель высшего духовенства возлагал руки на голову
посвящаемого.

-- Почему же нет? -- спросил Кристофер. -- Только, будьте
любезны, с этого времени не вмешивайтесь в мои дела. Завтра
мы с моей супругой собираемся ехать в Лондон, и нам не
хотелось бы встретиться с вами на дороге.

Подняв свою шапку и вытащив из нее стрелу, аббат повернулся,
пошел назад к своим людям, и вскоре они, поднявшись на
горку, ускакали к Блосхолму.

-- Теперь все хорошо кончилось; он дал мне клятву, которую
едва ли осмелится нарушить, -- сказал вскоре Кристофер. -- А
что скажешь ты няня?

-- Я скажу, что вы даже больший простак, чем я считала, --
сердито ответила Эмлин, поднимаясь с места и потягиваясь,
так как у нее свело все члены. -- клятва? Тьфу! Он уже
освобожден от нее, так как она была дана под угрозой смерти.
Разве вы не слышали, как я вам шепотом советовала пронзить
стрелой его сердце вместо того, чтобы откалывать
мальчишеские шутки с его шапкой?

-- Я не хотел убивать аббата, няня.

-- Глупец! Какая разница между ним и его слугами? А он еще
скажет, что вы покушались на его жизнь, но промахнулись, и
покажет шапку и стрелу в качестве вещественных
доказательств. Но мои слова теперь уже не помогут, и скоро
вы услышите об этом прямо от него самого. Идите, приготовьте
свой дом к обороне и не осмеливайтесь ступить ногой за
порог. Там вас ждет смерть.

Эмлин была права. Через три часа безоружный монах пришел,
несмотря на метель, в Крануел Тауэрс и бросил через ров
письмо, привязанное к камню. Потом он прибил бумагу к одному
из дубовых столбов наружных ворот и без единого слова ушел
так же, как и пришел. В присутствии Кристофера и Сайсели
Эмлин распечатал и прочитала второе письмо так же, как она
прочитала первое.

Оно было коротким и гласило:

Запомните, сэр Кристофер Харфлит и все остальные, к кому это
может иметь отношение, что клятва, которую я, Клемент
Мэлдон, аббат Блосхолма, дал вам сегодня, совершенно не
действительна и не может иметь последствий, так как она была
вырвана у меня под угрозой немедленной смерти. Запомните
дальше, что доклад о совершенном вами убийстве направлен его
величеству королю, шерифу1 и другим представителям власти
этого графства2 и что в силу моих прав и власти, церковной и
гражданской, я буду продолжать дело о возвращении ко мне
моей подопечной, по имени Сайсели Фотрел, со всеми землями и
другой собственностью, бывшей в руках его отца, покойного
сэра Джона Фотрела. От ее имени я уже вступил во владение
имуществом и воспользуюсь всеми средствами, какие
понадобятся, чтобы схватить вас, Кристофер Харфлит, и
передать в руки закона. Кроме того, посредством уведомления,
посланного при сем, предупреждаю всех, кто примыкает к вам и
содействует в совершаемых вами преступлениях, что и телам их
и душам грозит гибель.

Клемент Мелдон, аббат Блосхолма.

(*1)Шериф -- должостное лицо, осуществлявшее в графстве
административные и судебные функции.
(*2)Графство -- область, единица административного деления в
Англии.



мощью дюжины домашних слуг и мелких арендаторов
обнаружил, что они окружены со всех сторон. Раза два
кое-кто пытался выехать на недалекое расстояние, но
тотчас вынужден был вернуться обратно, так как из
близлежащих рощиц, из деревенских коттеджей и даже
из дверей церкви появлялись превосходящие по численности
труппы людей. Они нигде не подъезжали к ним
близко, и поэтому жертв не было. Отчасти это было даже
плохо: не хватало радостного возбуждения настоящей
борьбы, оставался только страх перед постоянной опасностью.

В других отношениях дела тоже шли плохо. Так,
прежде всего, у них кончилось пиво, а затем израсходовали
и весь запас остальных возбуждающих напитков,
и им приходилось пить одну воду. Затем кончилось топливо,
потому что почти все заготовленное находилось на
ферме на расстоянии четверти мили от замка; на второй
день осады эту ферму подожгли, и она сгорела со
всем, что в ней было, а скот и лошади были уведены неизвестно
куда.

Дошло до того, что они могли поддерживать огонь
только в кухне, и то не очень жаркий, лишь для приготовления
пищи, сжигая двери надворных строений и половицы
чердака. Да и пищи было немного: только запас
солонины, свинины в уксусе, копченой грудинки да
немного овсянки и муки, из которых спекли лепешки
и хлеб.

На четвертый день кончилось и это, и им пришлось
довольствоваться вяленым мясом, несколькими яблоками,
вместо овощей, и горячей водой, которую они пили,
чтобы согреться. Наконец топить стало нечем; они вынуждены
были есть сырое мясо и болели от этого. Мало
того, наступила оттепель, и дом заледенел; поэтому днем
у них зуб на зуб не попадал, а по ночам, из-за постоянного
недоедания, им едва хватало силы протянуть до
утра под всеми одеялами, какие были.

Ах, какими длинными казались эти ночи, без единого
огонька в камине, без такого пустяка, как зажженная
свеча! В четыре часа темнело, и темнота была беспросветна,
так как луна поднималась невысоко, а туман не
рассеивался до тех пор, пока около семи часов следующего
утра не становилось светло. Боясь атаки, они все

K время прислушивались в темноте, так что не имели возможности
спокойно выспаться.

Некоторое время все мужественно переносили эти лишения,
даже арендаторы, хотя до них дошли слухи, что
их фермы опустошены, а жены и дети выгнаны и нашли
приют, где кому удалось.

Сайсели и Эмлин не роптали. Действительно, новобрачная,
не хмурясь, переживала свой страшный медовый
месяц. Она с мужем медленно прогуливалась вдоль рва
или от окна к окну в пустых комнатах, пока, наконец,
усталость не осиливала их, и они, передав дозор другим,
не падали в изнеможении на какую-нибудь кровать, чтобы
поспать хоть немного Только одна Эмлин, казалось,
никогда не спала. Но, в конце концов, их сотоварищи
стали выражать недовольство.

Однажды утром на рассвете, после очень тяжелой
ночи, они дождались Кристофера и сказали ему, что
были готовы бороться за него и его супругу, но так как
нет никакой надежды на помощь, они больше не могут
мерзнуть и ждать голодной смерти, -- короче говоря, они
должны или покинуть этот дом, или сдаться. Он терпеливо
выслушал их, понимая, что они правы, и затем посовещался
с Сайсели и Эмлин.

-- Наше положение безвыходно, дорогая жена.
Что теперь делать, раз для нас нет надежды на подкрепление?
Ибо никто ведь не знает, в каком мы состоянии!
Сдаться или попытаться бежать под покровом
тьмы?

-- Только не сдаваться, -- ответила Сайсели, заглушив
рыдания. -- Если мы сдадимся, они, конечно, нас
разлучат, и безжалостный аббат отправит тебя на тот
свет, а меня в монастырь.

-- Это может случиться в любом случае, -- пробормотал
Кристофер, отворачиваясь. -- А что скажешь ты,
няня?

-- Я думаю, надо бороться, -- храбро ответила Эмлин
-- Здесь нам, конечно, нельзя оставаться; откровенно
говоря, сэр Кристофер, кое-кому здесь я не доверяю.
Но что поделаешь? У них желудки пусты, руки заледенели,
их жены и дети неизвестно где, и, вдобавок ко всему,
над ними нависло тяжкое проклятье церкви. И всего
этого не было бы, если бы они вас предали. Давайте
возьмем оставшихся лошадей и ускользнем в ночной тишине,
если сможем; если же не сможем, то умрем, как
умирали люди и получше нас.

Так они решили испытать судьбу, полагая, что хуже,
чем сейчас, сыть не может, и провели весь остаток дня,
готовясь, кто как умел. Семь лошадей все еще находились
в конюшне, и, хотя они застоялись без движения,
их накормили сеном и напоили.

На кик они предполагали ехать, но сначала хотели
откровенно объясниться с верными им людьми.

Поэтому около трех часов дня Кристофер созвал всех
людей под воротами и с грустью поведал им все. Он объяснил
им, что здесь больше нельзя оставаться, а сдаться
означало бы обречь новобрачную на вдовство.

Они должны бежать, взяв с собой столько спутников,
сколько у них лошадей, если, разумеется, кто-нибудь
рискнет отправиться в такое путешествие. Если нет, то
он и обе женщины поедут одни.

Тогда четверо самых верных людей, долгие годы служивших
Кристоферу и его отцу, вышли вперед, говоря,
что, как бы опасно это ни оказалось, они разделят его
судьбу до конца. Он коротко поблагодарил их; тогда
один из оставшихся спросил, что же им теперь делать,
раз он собирается покинуть их, доведя до такого положения.

-- Один бог знает, что я предпочел бы умереть, -- 
ответил Кристофер от всей души. -- Но, друзья мои, подумайте,
в каком мы положении. Если я останусь
здесь, -- что будет с моей женой? Увы! Дело дошло до
того, что вам приходится выбирать: или уйти с нами и
рассеяться по лесу, где вас, я думаю, не будут преследовать,
потому что этот аббат с вами не враждует; или вы
останетесь здесь, а завтра на рассвете сдадитесь. В том
и другом случае вы можете сказать, что я заставил вас
остаться и что вы не пролили ничьей крови; об этом я
дам вам бумагу.

Так они мрачно беседовали все вместе и, наконец, решили,
что, когда сэр Кристофер и его супруга уедут, сни
тоже разойдутся и спрячутся как можно лучше. Но среди
них был один мелкий фермер,по имени Джонатан Дикси,
рассуждавший иначе. Этот Джонатан был арендатором
Кристофера, но его втянули в дело защиты Крануэл Тауэрса
почти что против его воли, по настоянию самого
крупного из арендаторов Кристофера, с дочерью котороге он был обручен. Это был ловкий молодой человек,
и даже во время осады он, применив способ, который нет
необходимости описывать, ухитрился переправить послание
блосхолмскому аббату, где говорил, что, будь
это в его власти, он был бы рад оказаться в любом
другом месте. Поэтому он был уверен, что его ферма
останется нетронутой, какова бы ни была судьба всех
остальных.

Теперь он решил выпутаться из этой печальной истории
как можно скорее, ибо Джонатан принадлежал
к числу людей, предпочитающих всегда находиться на
стороне победителя.

Поэтому хотя он и сказал: "Так! Так!" -- громче
своих товарищей, как только стало темно, пока другие
готовили лошадей и сменяли караул, он перебросил через
ров позади конюшни лестницу и убежал, карабкаясь
по ее сту:енькам, под прикрытием находившегося на
лугу коровника.

Полчаса спустя, постаравшись натолкнуться на людей
аббата и попасть в плен, он стоял перед ним в коттедже,
служившем штабом. Сначала Джонатан ничего
не хотел говорить, но когда они в конце концов пригрозили
вытащить его на улицу и повесить, он, по
его словам, для спасения жизни развязал язык и все
рассказал.

-- Так, так, -- сказал аббат, когда тот кончил. -- 
Господь благоволит к нам. Эти птички в наших сетях, и,
значит, день святого Илария я буду справлять у себя
в Блосхолме. За твою услугу, мастер Дикси, ты станешь
моим управляющим в Крануэл Тауэрсе, когда он будет
принадлежать мне.

Но можно сразу сказать, что все кончилось совсем не
так, и он не только не получил места управляющего
в Крануэле, но когда вся правда стала известна, невеста
Джонатана не пожелала иметь с ним ничего общего,
а люди тех мест разграбили его ферму и выгнали
его из графства, и о нем с тех пор не было ни слуху ни
духу.

Тем временем все было приготовлено к отъезду, и
Кристофер, оставшись в Таурсе наедине с Сайсели, попрощался
с ней в темноте, так как им нечем было осветить
комнату.

-- Это отчаянная попытка, -- сказал он ей, -- и я не
могу сказать, чем она копнится и увижу ли я когда-нибудь
снова твое милое личико. И все же, дорогая, мы
провели вместе несколько счастливых часов; и если я погибну,
а ты останешься жить, я уверен, что ты всегда
будешь меня помнить, пока, как нас учили, мы не встретимся
снова там, где никакой враг не сможет мучить нас
и где нет холода, голода и темноты. Сайсели, если так
суждено и у тебя будет ребенок, научи его любить отца,
даже если он никогда его не увидит

Тут она обвила его руками и плакала, плакала,
плакала.

-- Если ты умрешь, -- рыдала она, -- то, наверное,
умру и я. Хоть я еще молода, но этот мир для меня полон
скорби, а теперь, когда мой отец умер, без тебя, супруг
мой, он превратится в ад.

-- Нет, нет, -- ответил он, -- живи, пока хватит сил,
потому что -- кто знает? -- часто самое худшее приводит
к лучшему. Ведь и у нас были свои радости. Поклянись,
что будешь жить, голубка!

-- - Хорошо, если ты тоже в этом поклянешься, потому
что, может быть, умру я, а ты останешься жить. Мечи
в темноте не выбирают цели. Давай пообещаем друг другу,
что мы оба будем жить, вместе или врозь, пока господь
не призовет нас.

Так, в ледяном мраке, дали они эту клятву, скрепив
ее поцелуями. Время наконец наступило,и они, рука
об руку, ощупью, пошли во двор, немного успокоившись
оттого, что ночь была очень благоприятной для выполнения
их плана. Снег растаял, и сильный ветер, очень бурный,
но не холодный, дул с юго-запада, раскачивая высокие
вязы, которые скрипели и стонали, как живые существа.
Кристофер и Сайсели были уверены, что при
таком ветре, как этот, их никто не услышит и не увидит
под мрачным и беззвездным небом, а дождь, ливший
между порывами ветра, смоет следы их коней.

Они молча оседлали лошадей и с четырьмя людьми -- 
к этому времени все остальные ушли -- переехали через
подъемный мост, опущенный, чтобы они могли бежать.
На расстоянии примерно трехсот ярдов их путь проходил
через старый известковый карьер, вырытый много поколений
назад; по обе стороны тропинки густо проросли
деревья.

Когда они приближались к карьеру, в ночной тишине

внезапно впереди заржала лошадь, и одно из их животных
ответило ржанием.

-- Стойте, -- пролепетала Сайсели, слух которой обострился
от страха. -- Я слышу, как движутся люди.

Они натянули поводья и прислушались. Да, между
порывами ветра слышался едва уловимый звук, как будто
бряцали оружием. Они вперили взор в темноту, но
ничего не смогли разглядеть.

Опять заржала лошадь, и ей ответило ржанье. Один
из слуг выругал про себя животное и грубо ударил его
плашмя мечом, и тогда отдохнувшая лошадь понеслась,
закусив удила. В следующую минуту в известковом карьере
перед ними поднялся невообразимый шум -- шум
окриков, удары меча, а потом тяжелый стон, словно
сорвавшийся с губ умирающего человека.

-- Засада! -- воскликнул Кристофер.

-- Можем мы объехать ее? -- спросила Сайсели, и в
ее голосе прозвучал ужас.

-- Нет, -- ответил он -- ручей разлился; мы увязним.
Чу! они атакуют нас. Обратно в Тауэрс, другого выхода
нет.

Так они повернули и помчались, преследуемые криками
и стуком копыт множества скачущих лошадей. Через
две минуты они были уже там, -- женщины, Кристофер
и трое мужчин проскакали через мост.

-- Поднять мост! -- закричал Кристофер, и они
спрыгнули с лошадей и, спотыка