то программа школы якобы не подходит такому одаренному  ученику.
Его учителем стал сам настоятель, преподавший ему десять основных  принципов
правильной жизни (точность в  цифрах  характерна  для  Гурджиева),  в  числе
которых были безоговорочное предписание почтительного отношения к родителям,
добросовестность в работе, "бесстрашие к чертям, змеям и мышам"  (достаточно
непонятный принцип).
   Закончив  свое  недолгое  формальное   образование,   Гурджиев   принялся
путешествовать. Как ранее Блаватскую, дорога его привела (а  может  быть,  и
нет) в Тибет. Об этом рассказывается, что он действовал там  инкогнито,  под
видом тибетского ламы, будучи вовлечен в  какие-то  политические  интриги  в
качестве тайного агента русского царя. Называется даже его псевдоним -  Овше
Нарзунов. По крайней мере, один современный автор отождествляет Гурджиева  и
Нарзунова. Его биограф более сдержан в своих предположениях, хотя  и  он  не
отрицает того факта, что Гурджиев мог работать тайным агентом  под  тем  или
иным именем {17J.
   Гурджиев не считал нужным распространяться на сей счет и говорил  только,
что был ранен в Тибете в 1902 г., когда изучал  там  оккультные  дисциплины.
Встретив через много лет в Нью-Йорке Ахмеда  Абдуллу,  члена  небезызвестной
экспедиции Янгхасбэнда, Гурджиев дал ему  понять,  что  был  тайным  агентом
(впрочем, свидетельства  Абдуллы  не  менее  сомнительны,  чем  высказывания
самого Гурджиева) {18}. Наверняка мы знаем только то, что ему нужно было  на
что-то жить, что он часто вовлекался в теневые дела и вполне мог быть связан
с политическими интригами и мог выжить  практически  без  всяких  средств  к
существованию. Он умел привлекать  к  себе  внимание  различными  тайнами  и
загадками.
   Сам Гурджиев рассказывал, что юные годы  провел  в  поисках  таинственных
Учителей Мудрости.  Он  описывает,  например,  во  "Встречах  с  выдающимися
людьми" свое намерение найти их в Египте, руководствуясь  некоей  загадочной
картой,  случайно  обнаруженной  им  в  отдаленном  селении.  В  этой  книге
перечисляются более или менее вероятные приключения, в которых даже курдская
овчарка автора оказывается удивительным  феноменом.  Но  археолог  профессор
Скридлов,  духовный  пилигрим  князь   Любоведский,   Еким-бей,   Богаутдин,
Богачевский и другие так называемые Искатели Истины,  встретившиеся  ему  на
пути,  важны  сейчас  только  как  аллегорические   фигуры   архетипического
жизненного пути. Поскольку они скрыты за псевдонимами, то сейчас  невозможно
выяснить, существовали ли они на самом деле.
   Фокус книги  постепенно  перемещается  с  Египта  в  Центральную  Азию  и
северную Индию, где  Гурджиев  повстречал  некоего  отца  Джованни,  бывшего
христианского миссионера, а  ныне  "полусвободного"  монаха,  члена  некоего
ордена в Кафиристане, одного из четырех орденов,  существующих  в  Памире  и
Гималаях. Отец Джованни рассказывает о ритуалах и доктрине ордена  "Мирового
Братства",  хотя  непонятно,  являются  ли  его  члены  искомыми   Учителями
Мудрости.
   Путешествия Гурджиева напоминают о странствиях  Блаватской.  Единственное
отличие заключается в том, что аристократке Блаватской вряд  ли  было  легко
исчезать с глаз публики и она не придавала  особого  значения  правдободобию
своих рассказов, тогда как неизвестное происхождение Гурджиева,  родившегося
в Азии, позволяло ему сочинять любые истории о том, что с ним было, пока  он
не появился в поле зрения публики, и снабжать свои  истории  правдоподобными
деталями.  Очевидно,  очень  просто  обозначить  некоторые   периоды   своей
биографии, когда его фигура не привлекала внимания широкой аудитории, годами
оккультного ученичествами или поисков
   Истины, если никто не знает о том, что было с ним  "на  самом  деле";  но
даже если и есть некие  свидетели,  то  можно  сказать,  что  они  не  знают
происходившего "на самом деле", поскольку оккультизм по определению является
тайным знанием. Это очень благодарная почва для различного рода  притязаний.
Нам говорят,  что  главное  не  видимость,  но  реальность,  не  феномен,  а
интрерпретация, не исторический факт, а  его  значение.  Подобные  заявления
невозможно опровергнуть, если даже они и заставляют серьезно задуматься.
   Ученики Гурджиева, старающиеся объяснить  путь  постижения  Истины  своим
Учителем, по-разному описывали карту его путешествий  и  поисков  как  некую
реальность, как притчу или как метафору духовных поисков. Сам он не давал по
этому поводу никаких конкретных пояснений, и последователи считали, что  его
двусмысленные ответы на этот вопрос являются тоже  своего  рода  испытанием,
предназначенным для отделения глупцов от умных  посредством  определения  их
способности к интерпретации. Те, кто мог  уловить  истину  в  фантастических
историях Учителя, тот и имел право обладать ею. Удивительно ли, что Гурджиев
относился к своим ученикам как к овцам, предназначенным для стрижки шерсти?
 
 
   В начале 1912 г. Гурджиев оказался в Москве, где обосновался  в  качестве
торговца коврами и азиатской утварью. Впервые он вошел в  историю,  когда  в
своей биографии его упомянул англичанин Поль Дьюкс {19}, а также в анонимном
очерке "Проблески Истины" {20}.  Дьюкс,  студент  Московской  консерватории,
ставший  агентом  британской  разведки,   прочитал   "Тайную   доктрину"   и
экспериментировал  со  спиритуализмом.  Его  учитель  по  классу  фортепьяно
познакомил его с теософией  и,  посетив  несколько  эзотерических  сект,  он
встретил Гурджиева и стал его первым иностранным учеником. Дьюкс и  автор(1)
"Проблесков  Истины"  по---------------------------------------(1)  Авторами
"Проблесков Истины",  повести,  целью  которой  было  ознакомление  читающей
публики с некоторыми идеями Гурджиева, были два его ученика. См. об этом: П.
Д. Успенский. В поисках чудесного. Гл. первая. хоже описывают свою встречу с
Учителем  -  один  в  загородном  доме,  другой  на  грязной   улице   возле
Николаевского вокзала - в обстановке полной секретности.
   После  того  как  они  прибыли  на  место  встречи,  их  провели  темными
переходами в  плохо  освещенное  помещение,  украшенное  коврами  и  шалями,
которые на восточный манер скрывали потолки; комната вообще была  обставлена
по-восточному. Анонимный автор упоминает лампу со стеклянным абажуром в виде
лотоса и шкафчик со статуэтками из  слоновой  кости,  изображавшими  Моисея,
Магомета, Будду и Христа - пантеон тайных Учителей. В  глубине  комнаты,  на
оттоманке,   глядя   на   посетителя   проницательным,    но    отнюдь    не
недоброжелательным взором, сидел, скрестив ноги, молчаливый человек  средних
лет и курил кальян. Дькжс при  первой  встрече  застал  Учителя  игравшим  в
шахматы с  загадочным  бородатым  гостем  с  высокими  скулами  и  раскосыми
глазами.  Затем  Гурджиев  продемонстрировал  ему  дыхательные  и  голосовые
упражнения, пропев молитву так,  что  у  Дьюкса  осталось  ощущение  легкого
электрического удара.
   В этом  описании  имеются  параллели  с  Томасом  Лейком  Харри,  которые
возрастали по мере увеличения  авторитета  Гурджиева,  но  многое  в  сценах
кажется заимствованным через Блаватскую у Бульвер-Литтона;  очевидно,  в  то
время Гурджиев культивировал образ неопределенного мистического  "восточного
человека" наподобие вымышленного Фу Манчу  или  реальной  Блаватской.  Позже
Гурджиев  отбросил   театральные   декорации   и   предпочитал   производить
впечатление исключительно своими личными силами, хотя  сохранил  слабость  к
персидским коврам. Театр много значил в жизни Гурджиева.  Он  словно  всегда
играл на сцене. Если  такое  поведение  и  порождало  сомнения  у  некоторых
окружающих, то оно же производило на других чарующее  впечатление.  Несмотря
на дилетантизм обстановки, уже тогда учение Гурджиева базировалось на вполне
серьезных вещах. Он обучал  дыханию  и  постановке  голоса  Дьюкса,  который
продолжал посещать его занятия в течение нескольких лет.
   Первая встреча Успенского с Гурджиевым была не  столь  многообещающей.  В
конце 1914 г. Успенский вернулся  из  довольно  длительного  путешествия  по
Египту, Цейлону и Индии в Москву и продолжил редакторскую работу  в  газете,
для которой писал статьи из  Индии.  Однажды,  готовя  очередной  номер,  он
обнаружил в одной из газет упоминание о сценарии  балета  "Борьба  магов"  и
включил перепечатку этой статьи в  свою  газету.  Однако  познакомились  они
только весной следующего года при содействии  их  общего  друга,  скульптора
Меркулова (который, возможно, был двоюродным братом Гурджиева) {21}.
   Они встретились весной 1915 г. в небольшом московском  кафе,  на  шумной,
хотя и не центральной улице. Успенский увидел "человека восточного типа, уже
немолодого, с черными усами и пронзительными глазами; более всего он  удивил
меня тем, что производил впечатление  переодетого  человека,  совершенно  не
соответствующего этому месту и его атмосфере... с лицом индийского раджи или
арабского шейха..." {22}.
 
 
   Гурджиев,  сразу  же  произведший  на  Успенского  впечатление  человека,
"который знал и мог сделать все", излагал свои идеи обдуманно, размеренно  и
с чувством собственного достоинства. Он оказался не только знающим, но более
того, он знал, что является важным,  а  что  нет.  Когда  он  рассказывал  о
чем-то, то все казалось  взаимосвязанным;  он  говорил  так,  словно  ощущал
целостность  мироздания;  каждая   реплика   предполагала   наличие   единой
последовательной системы, вырастающей  из  самой  природы  реальности.  Безо
всяких церемоний он охотно обсуждал самые глубокие проблемы с новым знакомым
и  высказывания  его  находили  отклик  у  Успенского,  одержимого  поисками
эзотерической школы. Гурджиев дал понять,  что  Успенский  наконец-то  нашел
нужного  человека:  он  действительно  связан   с   истинной   эзотерической
традицией.
   Но хотя личность Гурджиева и привлекала Успенского, сомнения не оставляли
его. Такое отношение станет обычным для последующих лет. Стремясь понять это
противоречие и чувствуя, что его новый друг - актер, никогда не показывающий
своего настоящего лица, Успенский был смущен не на шутку. Любая игра  обычно
попахивает фальсификацией и  обманом;  в  случае  с  Гурджиевым  она  только
усиливала его авторитет. Этот человек  создавал  впечатление  такой  силы  и
достоинства, которые подавили привередливого Успенского и  его  неприязнь  к
тому, что иначе он мог бы назвать шарлатанством,  -  чрезмерно  "загадочная"
манера поведения, намеки на оккультное знание,  самоуверенность.  Невозможно
было отличить силу от слабости, и Успенский не мог определить,  является  ли
эта  театральность  своего  рода  свидетельством  подлинности,  потому   что
самозванец давно бы уже запутался в собственных построениях. Позже он пришел
к заключению, что к Гурджиеву нельзя применить обычные стандарты, что  шутки
и неопределенности входят в его план испытания посвящаемых  и  что  источник
силы Гурджиева лежит в его естественности и простоте.
   И все же, когда они оставили кафе, чтобы  встретиться  с  последователями
Гурджиева в большой пустой  квартире,  расположенной  над  школой  городской
управы, Успенского поразило странное несоответствие между грандиозной  целью
пути к чудесному и  учениками  Гурджиева,  представлявшими  собой  небольшую
группу молодых людей из небогатой московской интеллигенции. Когда  Успенский
спросил их о том, какую систему они изучают, они давали самые неопределенные
ответы, говоря же о "работе над собой", не объясняли, в чем она заключается.
Успенский даже ощущал в них нечто рассчитанное и искусственное,  словно  они
играли заранее выученные роли. Гурджиев также сообщил, что в Москве  у  него
две, не связанные между собой группы учеников, и он берет с них плату на том
основании, что люди обычно не ценят то, что достается бесплатно.
   Эта непонятная встреча с  учениками  Гурджиева  только  усилила  сомнения
Успенского.  Он  понимал,  что  Гурджиев  старается   произвести   на   него
впечатление как на преуспевающего литератора, редактора газеты и  известного
лектора по эзотерическим темам. Понятно, что публикации о  школе  никому  не
известного Гурджиева  могли  бы  послужить  неплохой  рекламой.  Было  также
совершенно очевидно, что у его учеников нет тех  денег,  которые  необходимы
Гурджиеву. Успенский сомневался: уж не используют  ли  его  для  привлечения
более богатых учеников? Но несмотря на все подозрения, он признал  Гурджиева
Учителем. Потому что  все  разумные  доводы  меркли  перед  экстраординарным
чувством: присутствие  Гурджиева  заставляло  этого  обычно  уравновешенного
интеллектуала смеяться, кричать и петь, "словно я сбежал  из  школы  или  из
какого-нибудь исправительного учреждения" {24}. Вскоре он стал встречаться с
Гурджиевым каждый день.
   На этих встречах выяснилось, что  "работа  над  собой"  подразумевает  не
только изучение системы Гурджиева - что было практически невозможно:  каждый
раз, когда казалось, что ты наконец все понял,  появлялись  новые  повороты.
Гурджиев делал это намеренно -  было  бы  ошибкой  делать  процесс  познания
истины слишком легким. Он также требовал от учеников подчинения его воле,  и
чем охотней они подчинялись, тем требования его  становились  агрессивней  и
капризней. Успенский узнал об этом на собственном опыте, когда зимой 1915 г.
он приехал в Петербург, чтобы сформировать группу для  воплощения  принципов
Гурджиева на практике. Через каждые  две  недели  его  учитель  приезжал  из
Москвы, чтобы произнести  речь,  а  организацию  места  встречи  и  собрание
публики оставлял на усмотрение Успенского или бросал его в последнюю минуту,
отправляясь в ресторан или решив  заняться  продажей  ковров.  Привыкшему  к
порядку Успенскому это, вероятно, было настоящей пыткой. Тем  не  менее  ему
удалось собрать группу из 30-40 человек. Некоторые вскоре  стали  преданными
учениками Гурджиева, другие покинули группу.
   Чем  же  занимались  эти  ученики?  Большую  часть  времени  они  слушали
Гурджиева, объяснявшего им космологию и психологию, как это описано в  книге
Успенского "В поисках чудесного". Система Гурджиева поразила Успенского тем,
что она соответствовала тому, что он искал: детальная, размеренная,  связная
и всеобъемлющая. Казалось, что Гурджиев в буквальном смысле  слова  обладает
ответами на все вопросы и может показать, как одно явление связано с другим.
Но более важна была практическая часть обучения.
   Объясняя, почему Успенский  не  мог  найти  подобной  практики,  Гурджиев
говорил, что  с  древних  времен  индусы  обладали  монополией  на  духовную
философию, египтяне - на духовную теорию, а персы или жители  Месопотамии  -
на  духовную  практику.  Регион  "Туркестан",  из  которого  был  родом  сам
Гурджиев, был, таким образом, причастен  к  духовной  практике,  и,  значит,
Гурджиев наследовал древнюю традицию.
   Чтобы доказать это, он давал ученикам задания. Эти задания,  входившие  в
понятие "работа над собой", о которой  говорили  Успенскому  в  первый  раз,
включали в себя пение и дыхательные упражнения, описанные Дьюксом,  а  также
различные  движения,  призванные  скоординировать  умственные,  духовные   и
физические способности. Эти упражнения составляли важную  часть  обучения  и
указывали на  значительный  разрыв  с  теософией.  Ядро  доктрины  Гурджиева
составляет  представление  об  интеграции  всех  жизненных   сил   в   целях
обеспечения их гармонии друг с другом и со всем космическим  порядком,  так,
чтобы  каждый  ищущий  научился  по-настоящему  быть.  Эта  идея  привлекала
Успенского, который некогда принимал теософский идеал эзотерического  знания
как пути к духовному просветлению. Но реальное знание,  согласно  Гурджиеву,
есть функция бытия. То, что человек знает непосредственно, зависит от  того,
что  он  собой  представляет.  Делая  различие  между  истинным   бытием   и
поверхностным   существованием   личности,   Гурджиев   рассматривает   свои
упражнения как способ ослабить влияние приобретенных в процессе социализации
черт  характера  и  восстановить  фундаментальный  смысл  бытия,   адекватно
воспринять которое нам мешают ложная личность и формирующие ее привычки.
   А  тем  временем  все  более  беспокойной  делалась  жизнь   в   условиях
предреволюционной    России.    Бытовые    трудности,     несогласованность,
некомпетентность гражданских и военных властей, ужасные жестокости  войны  -
все это провоцировало бунты  и  социальные  волнения.  Доверие  населения  к
правительству, и без того неустойчивое, пропало окончательно. В самом  деле,
не кажется ли странным, что находились  люди,  интересовавшиеся  эзотерикой,
когда стало проблемой простое выживание и обеспечение своего будущего?
   Или  же  именно  это  неспокойствие  и  провоцировало  интерес  к  учению
Гурджиева? Может быть, люди  искали  человека,  способного  объяснить  хаос,
придать ему видимость закономерности или даже - что  более  важно  -  помочь
поставить себя выше всех повседневных забот.
   Гурджиев, как и Штейнер, видел причину войны в действии  оккультных  сил,
точнее во враждебном планетарном влиянии {26}, но заявлял  к  тому  же,  что
люди, будучи такими, каковы они  есть,  не  могут  влиять  на  ход  событий,
независимо от того, крестьяне они  или  министры.  События  происходят  сами
собой {27}. Большинство  людей  ведут  себя  как  марионетки  или  лунатики,
бессмысленно направляясь к пропасти. Поэтому  в  этих  условиях  единственно
правильным было игнорировать внешний  хаос  и  стараться  сохранить  порядок
внутри себя. Только освободив себя от необходимости так или иначе  оценивать
внешнее,  можно  надеяться  на  обретение  чего-то  подлинного   посредством
переживания бытия. Влияние этой утешительной и  фаталистической  доктрины  у
учеников подкреплялось верой в Учителя. Его  поведение  могло  временами  им
казаться своевольным, но только потому, что логика  его  поступков  была  им
недоступна.  Лишенные  других  средств  поддержки,  они  не  видели  никаких
оснований для того, чтобы не верить Гурджиеву.
   Несмотря на активное увлечение, Успенский оставался скептиком.  Проходили
месяцы, а методы Гурджиева не приносили ему ожидаемых результатов. Тем более
что они были крайне странными. По мере  роста  группы  в  1916  г.  Гурджиев
сменил практику бесед интенсивной групповой терапией.  Ученикам,  приходящим
за эзотерическими знаниями, говорилось, что все их мысли  об  оккультизме  и
мистицизме   были   сущей   ерундой,   что   они   не   обладают    никакими
профессиональными достижениями и личными талантами, а  потому  единственное,
что им остается, это отказаться от всяких претензий и надеяться познать свою
настоящую сущность.  Этого  знания  не  получить  с  помощью  медитации  или
обучения, а только  посредством  прилежной  работы  в  группе  и  выполнения
указаний Учителя. Им также показывали движения, с  которыми  Гурджиев  якобы
познакомился  в  отдаленных  монастырях  во  время  своего  путешествия   по
Центральной Азии,  а  также  более  изнурительные  умственные  и  физические
упражнения. По мере ухудшения общего положения в стране  практика  Гурджиева
становилась тоже все  более  строгой.  Более  того,  он  заставлял  учеников
признаваться в своих недостатках - иногда  наедине  с  ним,  но  чаще  всего
публично, требуя исповеди в своих ошибках  и  особенно  оскорбляя  тех,  кто
пытался ему угодить. Он даже  поощрял  их  ссоры,  как  средство  отхода  от
обычных    представлений,    являющихся    частью    сковывающей    человека
индивидуальности.
   Целью  этих  методов  было  включение  самонаблюдения  и  "самосознания",
пробуждение от сна и понимания своей истинной сущности. Только осознав  свою
сущность, человек мог  перестать  быть  человеческим  механизмом.  Различие,
проводимое Гурджиевым между сущностью и личностью (ложной индивидуальностью,
формируемой внешними условиями и окр