ведь не отдать одного - значило  бы  обречь  на
смерть и муки многих. Не обвиняют его и сами евангелисты. У Иоанна, же  есть
и вот это: "Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет  и  говорили:  что
нам делать? Этот Человек много чудес творит; если оставим Его  так,  то  все
уверуют в Него, - и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом. Один
же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал  им:  вы
ничего не знаете, и не подумаете что лучше нам, чтобы один человек  умер  за
людей,  нежели  чтобы  весь  народ  погиб."  (Это  очень  важное  место,  им
маркируется та незримая  черта,  что  оделяет  новую,  тяготеющую  к  ratio,
греко-римскую культуру от чуждой ему древней культуры Востока. Иудеи, авторы
синоптических Евангелий обращаются к своим соплеменникам.  Иоанну  же  тесны
границы замкнутой на себя иудейской общины, его мир - это вся  Империя.  Дух
Нагорной проповеди исключает всякую мысль об отмщении за принесенное зло. Но
если для тех, кого персонифицируют Марк, Матфей, и  Лука,  реченное  Иисусом
несет в себе целый мир, а потому  и  не  нуждается  ни  в  каких  формальных
обоснованиях, то обращение к замешенному на  рационализме  менталитету  Рима
требует воздвижения каких-то доказательных конструкций.)
   Так что и жертвенные (куда там "гека"!) мегатомбы - это, как ни печально,
тоже итог порыва к какому-то идеалу добра и справедливости.
   Да, изначально слово может быть продиктовано только одним, и мы уже могли
видеть, что именно самосохранение оказывается основным принципом организации
информационного  обмена  еще  задолго  до  появления  того   вида,   которым
подводится итог чисто биологической эволюции. Но - извечный крест человека -
оно обязано облечься в материальную форму. Повторюсь: только Слово Создателя
обладает силой прямого действия  -  слово  человека  должно  или  замкнуться
делом, или принять  форму  знака.  Но  вот  здесь-то  и  начинаются  все  те
испытания и искусы, через которые в долгом своем восхождении  должен  пройти
человек.
   Материальное взаимодействует с материальным по  каким-то  своим  законам,
ведь только в конце этого пути им предстоит подчиниться законам духа.  Конца
же не видно и сегодня. Поэтому сегодня даже  инъекция  спасительной  вакцины
всегда отзывается болью. Меж тем, извне обрушивающаяся  боль  включает  свои
рефлекторные цепи - и вот только что  ликовавший  по  случаю  избавления  от
рабства Израиль начинает роптать при первом же испытании, которое несет  ему
свобода, еще в воскресенье поющий и плачущий от счастья народ уже в  пятницу
захлебывается от ненависти и требует распять Спасителя, еще вечером  готовый
отдать свою жизнь за Учителя, Петр за ночь трижды отрекается от Него...
   Таким  образом,  самой  природой  знакового  обмена  предопределено,  что
порождаемое вечным порывом человека к добру и  свету,  слово  несет  ему  не
только благо.  Противостояние  духа  и  плоти,  материального  и  идеального
приносит какие-то плоды и здесь. Впрочем, как кажется,  именно  двойственная
природа знака, именно вечный круговорот материи  и  духа,  который  образует
самую сердцевину знакового обмена, делает возможной ту высокую миссию слова,
итогом  которой  становится  формирование  человеческой  души.   Вне   этого
противостояния  и  этого  вечного  взаимообращения  их  друг  в   друга   ее
становление было бы просто немыслимо.  Ведь  даже  понятие  добра  не  может
родиться там, где нет дыхания противоположной ему  стихи;  ("что  делала  бы
благость без злодейства?") в незнающем  душевной  боли  Вселенной  не  может
родиться средство ее исцеления.
   Но я менее всего хотел  бы  быть  понятым  так,  что  именно  (и  только)
духовная  составляющая  слова  является  средоточием   высших   нравственных
ценностей, вещественная же его оболочка  должна  быть  естественным  полюсом
притяжения всего того, что омрачает нашу  совесть.  Многоцветность  реальной
действительности не может быть сведена к вот такой унылой черно белой копии.
И даже святоапостольское: "буква мертва, а дух животворит"  в  затрагиваемом
здесь аспекте требует своего разъяснения, ибо и в самом деле всем нам должно
быть служителями духа, но вовсе не одним только незнанием  тех  максим,  что
проповедуются Павлом,  происходит  его  убиение,  которое  кончается  вполне
материальным распятием пророков...
   Вглядимся пристальней.
   Слово живет своей жизнью, менее всего оно может быть  уподоблено  чему-то
застывшему и недвижному. Лингвистический фокус всей полноты бытия рода,  оно
вбирает в себя без исключения все его  определения,  но  все-таки  в  каждый
данный момент его истории оно отображает что-то свое, присущее именно  этому
периоду.  Вслед  за  изменением  способа   существования   человека   что-то
исключается из его содержания, что-то,  напротив,  обогащает  его.  Впрочем,
жизнь слова неотделима от судеб его  носителя  не  только  потому,  что  оно
обязано в точности отражать их. Никакой  знак  не  может  быть  низведен  до
пассивного  страдательного  начала,  и  само  слово  в   значительной   мере
предопределяет  исторические  пути  народов.  Поэтому  и  все   судьбоносные
повороты жизненного их уклада формируют содержание ключевых понятий их быта,
и, наоборот, изменение существа  этих  понятий  способно  формировать  новые
исторические ориентиры, новые национальные цели.
   Но вспомним то, о чем говорилось выше. Это только поверхностному  взгляду
может показаться, что содержание если и не  каждого,  то  во  всяком  случае
подавляющего  большинства  слов  совершенно  независимо  (а  то   и   вообще
трансцендентно)  от  содержания  если  и  не  всех,  то  во  всяком   случае
подавляющего большинства других.  На  деле  полная  семантическая  структура
любого знака в состоянии без какого бы то ни было остатка растворить в  себе
содержание всей созданной его носителем культуры. Слово в полной мере  может
быть  уподоблено  таинственным  лейбницевским  монадам,  то  есть  некоторым
неразложимым   далее   и   вместе   с   тем   обладающим   ярко   выраженной
индивидуальностью сущностям, каждая из  которых  по-своему  воспроизводит  в
себе всю структуру Макрокосма.
   Но раз так, то уже простая  логика  способна  показать,  что  имманентные
определения любого знака -  пусть  и  косвенным  образом  -  в  обязательном
порядке  входят  в  содержание  всех   других.   Абсолютно   трансцендентное
содержанию всех других, никакое слово вообще немыслимо. Меж тем,  это  имеет
свои следствия.
   В самом деле. В силу этого  обстоятельства  любое  сколь-нибудь  заметное
изменение содержания какого-то одного знака обязано влечь за собой - пусть и
микроскопическое  -  изменение  внутреннего  смысла  сразу  всех  остальных,
образующих общий тезаурус социума. Никакие трансформации значения одного  не
могут пройти бесследно для всей совокупности других.
   Между тем, как уже говорилось, существует довольно  жесткая  связь  между
идеальным содержанием знака и содержанием тех материальных структур, которые
образуют собой органическое тело самого субъекта информационного обмена. Это
движение, как мы помним, происходит на протяжении всех 24 часов  в  сутки  и
охватывает  собой  все  уровни  организации  живой  материи:  биологический,
химический, физический... Другими  словами,  оно  проявляется  не  только  в
видимой внешнему наблюдателю механике исполнительных органов нашего тела, но
и  в  сокрытой  от  инструментально  не  вооруженного   взгляда   активности
функциональных  систем  организма,  в  определенности   движения   клеточных
структур  и  так   далее,   не   исключая,   возможно,   ни   характеристики
молекулярного, ни даже атомарного уровня строения человеческого тела.
   Но если полное содержание какого-то одного слова способно вобрать в  себя
все определения всей культуры народа,  то  и  структура  того  материального
движения, что делает возможным  прямое  обращение  образа  в  знак,  в  свою
очередь, не может быть чуждой  структуре  движения,  в  котором  воплощается
определенность значения любого другого слова. В  известном  смысле  и  здесь
должно существовать то же  соотношение  между  общим  и  единичным,  которое
наличествует в семантике знаков. Там общее  -  это  совсем  не  механическая
сумма единичных. Точно так же и единичные  -  это  вовсе  не  части  целого,
которые, подобно простым кирпичам, всегда остаются тождественными самим себе
независимо от того, что именно складывается из них  -  тюрьма  или  храм.  В
какой-то  степени  было  бы  справедливым  сказать,  что  полное  содержание
различных  знаков  идентично,  как  идентичен  один   и   тот   же   пейзаж,
рассматриваемый  сквозь  разные  светофильтры.  Любой  из  этих  фильтров  в
состоянии выявить все детали  предмета,  и  все  же  каждый  отображает  его
по-своему, в своем свете. Поэтому и различия между общим и единичным там  не
могут быть  описаны  с  помощью  одних  только  количественных  соотношений,
требуются какие-то качественные определения.
   Так и здесь, где речь идет о структурах развертывающегося сразу  на  всех
уровнях движения, которые сообщают разную тональность в  сущности  одному  и
тому же образованию. Согласованная  ритмика,  пластика,  амплитуда  движения
всех  образующих  плоть  живого  тела  составляющих  элементов  сливается  в
некоторый единый генеральный  тип,  общую  формулу,  интегральный  алгоритм.
Вновь прибегая к образным сравнениям, можно  было  бы  сказать  о  некоторой
единой музыкальной теме, одновременно  исполняемой  всем  оркестром,  -  вот
только каждый раз общая окраска этой темы оказывается разной.
   Словом, сопровождающая каждый  знак  каждая  данная  структура  движения,
которое и обеспечивает трансмутацию идеального образа  в  извне  фиксируемую
материализованную его плоть, образует собой одну из бесчисленного  множества
вариаций в сущности одной и той же музыкальной темы.
   Но задумаемся вот над чем.
   Любая из этих "вариаций" представляет собой вполне материальный  процесс.
Между тем, любой материальный процесс обязан согласовываться с течением всех
других,  которые  протекают  вокруг  него  и  образуют  для   него   внешнюю
реальность. Правда, допустимо считать, что какие-то процессы могут протекать
и наперекор многому: собственно, жизнь даже и  немыслима  без  определенного
"противотечения" абиотической природе. Но все же следует помнить, что  одним
из основных законов организации бытия живой материи -  даже  при  сохранении
некоторого противостояния - является сохранение равновесия, вернее  сказать,
некоторой гармонии со всей окружающей средой. Только  полная  гармония  дает
шанс на сохранение и развитие  вида.  Поэтому  и  здесь  ритмика,  пластика,
амплитуда, траектория движения всех структурных элементов, что все 24 часа в
сутки исполняют эту  "генеральную  тему",  должны  быть  гармонизированы  не
только с общими характеристиками бытия всех других субъектов общения, но и с
ландшафтом  региона,  и  с  ритмикой  сезонных  колебаний   климата,   и   с
особенностями геофизики, и так далее, и так далее, и так далее.
   Таким образом, вся эта "генеральная тема",  точнее  говоря,  интегральное
определение  всей  созидаемой  этносом  культуры,  обязана   вписываться   в
окружающую среду, полностью гармонизироваться одновременно со всеми уровнями
ее организации - от ландшафта до, может быть, субнуклеарного этажа всеобщего
строения  материи.   Поэтому   любые   этнические,   региональные   культуры
оказываются куда более фундаментальным и грандиозным образованием,  чем  это
может показаться на первый взгляд, и избитый образ айсберга,  лишь  верхушка
которого возвышается над поверхностью воды, оказывается довольно точным  так
же и в этом контексте.
   Вероятно, было бы целесообразным утверждать, что там, где мы сталкиваемся
с  общностью  наделенных  развитой  психикой  субъектов,  наряду  с   такими
началами, как генотип и  фенотип,  должно  существовать  и  нечто  третье  -
некоторый этотип популяции (этноса).
   (Я, конечно, понимаю, что категория "этотип", скорее, характеризует  один
только  внешний,  то  есть   доступный   стороннему   взгляду   слой   этого
сложноструктурированного многоуровнего движения. Но если  уж  на  то  пошло,
выработка определений - вообще представляет собой занятие, которое  доступно
далеко  не  каждому.  Впрочем,  дело  ведь  не  в  формальной   номенклатуре
понятий...)
   При этом, как представляется, совершенно бессмысленно спорить о том, "кто
более матери-истории ценен", по-другому  говоря,  что  более  существенно  в
организации одухотворенного бытия -  генотип  или  вот  это  новообразование
живой материи. Ведь вовсе не исключено, что оба эти начала как-то  по-своему
взаимодействуют  и  взаимоопределяют  друг  друга.  Иными  словами,   законы
формирования   генотипа   должны   способствовать   закреплению   позитивных
этотипических новообретений  социума,  в  свою  очередь,  динамика  развития
этотипа должна быть в состоянии способствовать накоплению  им  благоприятных
генотипических перемен. Проводя  аналогию  между  известными  биологическими
понятиями,  можно  говорить  о  постоянном   взаимопереходе   генотипических
характеристик в этотипические и обратно.
   Но  если  так,  то  созидаемая  любой   этнической   общностью   культура
оказывается началом, способным не  только  цементировать  духовное  единство
поколений, но и  выполнять  охранительную  функцию.  Больше  того,  в  своей
крайней форме она способна играть даже терапевтическую роль, исцеляя  многие
травмы, наносимые нам условиями и нашего бытия, и нашего общежития.
   Чем богаче культура, тем более глубоко и прочно вписан ее  субъект  в  те
сокровенные  ритмы,   из   которых   и   складывается   интегральная   форма
существования всей окружающей его среды. Поэтому  и  существование  отдельно
взятых индивидов оказывается тем более гармонизированным с ней, а через  нее
и со всем космосом, чем более полно усваивается ими культура их этноса.  При
этом следовало бы заметить, что сколь-нибудь существенные отличия  в  уровне
культуры могут существовать прежде всего на уровне индивидов,  принадлежащих
к какому-то одному роду. Именно - и, вероятно, только - здесь можно говорить
о  количественной  разнице,  ведь,  как   известно,   любые   количественные
сопоставления корректны только в пределах одного общего для  всех  качества.
Интегральные же культуры разных этнических  групп  противостоят  друг  другу
прежде всего в качественном отношении. Они могут быть  иными,  но  видеть  в
существующих между ними отличиях разную степень  их  отстояния  от  какой-то
единой  и  обязательной  для  всех   абстрактной   вершины,   как   правило,
некорректно. Хотя,  разумеется,  это  и  не  исключает  возможности  прямого
количественного сопоставления  между  собой  каких-то  отдельных  параметров
разных этнических культур.
   Но если уж мы упомянули о соотношении всеобщего и единичного, то  следует
сказать и то,  что  в  этотипах,  имманентных,  наверное,  любым  этническим
группам, общего, объединяющего их, должно быть никак  не  меньше  того,  что
способно воздвигнуть между ними какие-то барьеры. Ведь  в  конце  концов  не
только Космос, но и данная всем  нам  в  удел  планета  -  одна.  А  значит,
глубокое родство всех  со  всеми  должно  наличествовать,  несмотря  на  все
отличия  ландшафтов,  почв,  климата,  цвета  кожи,   волос,   анатомических
особенностей и так далее, и так далее, и так далее. В свою  очередь,  именно
последнее обстоятельство и предстает как глубинная основа того,  что  законы
регулирования совместного бытия на этой планете, с становлением человеческой
духовности осознаваемые как нравственные заповеди, - едины  для  всех.  (Вот
только хотелось предостеречь: никоим образом  нельзя  отождествлять  ни  эти
законы с велениями совести, ни это единство с  всеобщностью  категорического
императива человеческой нравственности. Все  это  столь  же  противоположные
начала, сколь вообще противоположны, а зачастую и враждебны  материальное  и
идеальное. Каждое из них - не более чем своеобразная проекция  на  плоскость
инобытия другого.)
   Впрочем,  необходимо  уточнить  и   еще   одно   обстоятельство:   прямое
количественное сопоставление культур некорректно только  для  тех  социумов,
которые сосуществуют  в  одном  регионе  и  взаимодействуют  друг  с  другом
достаточно  длительное  время.  "Молодым"  этносам  еще   только   предстоит
завершить формирование и стабилизировать свой этотип - и через это слиться с
единым дыханием того островка Вселенной, который дается им в удел.
   Культура, а значит, и вливающийся в общий  ритм  дыхания  этого  островка
этотип этноса формируется не  вдруг  -  века  должны  миновать,  прежде  чем
установится гармония бытия новообразующейся общности с естественно-природным
ее окружением. Но важно иметь в виду еще и вот  что:  такая  гармония  может
установиться только при сохранении стабильности бытия самого этноса, высокая
культура не может сформироваться там, где этой стабильности нет и в  помине,
где частые потрясения и катаклизмы  сопровождают  всю  его  историю.  Говоря
лапидарным языком, культура -  это  своеобразная  идеология  лишь  некоторой
константы бытия.
   Несмотря даже на все  потрясения  и  перевороты,  которые  могут  заметно
сдерживать развитие, скорость формирования  этотипа,  которому  и  предстоит
играть решающую роль в истории этноса, все  же  несопоставима  со  скоростью
сугубо биологических механизмов становления новых поведенческих  инстинктов,
со скоростью естественного отбора. Но и сформировавшись, основные  "несущие"
конструкции  культуры,  или  говоря  иным  языком,  этнического  этотипа  не
остаются неизменными. Больше  того,  именно  их  поступательное  развитие  и
составляет одно из наиболее фундаментальных измерений все еще продолжающейся
(теперь уже социальной) эволюции живой материи.
   В самом общем виде развитие этнической  культуры  можно  представить  как
процесс  накопления  мутационных  изменений  содержания   ключевых   знаков,
цементирующих единство социума. Не будем вдаваться в анализ причин всех этих
изменений, он выходит  за  пределы  рассматриваемого  здесь  предмета.  Лишь
повторимся: есть рутинный занимающий  целые  столетия  процесс  постепенного
накопления невидимых глазу перемен, которые  обнаруживаются  лишь  в  долгой
череде  сменяющих  друг  друга  поколений,  а  есть  и  взрывное  накопление
критической их массы,  которое  происходит  на  протяжении  жизни  какого-то
одного.
   Строго говоря, любая мутация вредна, ибо всегда влечет за собой нарушение
уже сложившегося равновесия организма с окружающей его средой.  Но  в  живой
природе трагедия мутантов начинается вовсе не там,  где  необратимые  генные
катаклизмы принимают слишком уж драматический  характер,  но  там,  где  они
происходят слишком стремительно. Только время позволяет обратить сиюминутный
вред на пользу развивающемуся виду; миллионолетия - и только  они  -  делают
возможным последовательное превращение одноклеточных в нечто разумное и даже
больше того - в  нечто  одухотворенное.  Там  же,  где  давление  мутагенных
факторов сжимает эволюционный процесс до каких-то сверхкритических временных
величин, виды оказываются обреченными на вымирание.
   Все те изменения, которые претерпеваются этотипом  этноса  на  протяжении
его жизни, можно уподобить именно такому мутационному процессу.
   Воздействия внешней среды,  изменения  бытовых,  социальных  условий  его
жизни закономерно отражаются в семантике ключевых знаков. Все эти деформации
дискретных единиц языка внешне мало чем отличаются от мутационных  изменений
дискретных единиц  наследственности.  Однако  существенные  отличия  все  же
наличествуют. Так, любая мутация  затрагивает  лишь  наследственный  аппарат
какой-то отдельной особи, закрепление же всех вызываемых ею  новообразований
в едином генотипе популяции прои