относилась бы к "один" подобно тому, как "мудрец" относится к  прилагательному "мудрый". К основаниям, по которым выше предъявлялись претензии к тому, что число является свойством вещей, добавим здесь ещё несколько особых. Прежде всего бросалось бы в глаза то, что это свойство имела бы каждая вещь.  Было бы непонятно, почему это свойство вообще отчётливо прилагается вещи. Утверждение "Солон был мудр" приобретает смысл только из-за возможности того, что нечто не является мудрым. При увеличении объёма содержание понятия уменьшается; если понятие становится всеобъёмлющим, то содержание должно исчезнуть вовсе. Не легко помыслить, каким образом язык может сотворить прилагательное, которое совершенно не способно служить тому, чтобы ближе определить предмет.
    Если бы "один человек" понимался наподобие "мудрый человек", то следовало бы думать, что "один" может использоваться как предикат, поэтому также как "Солон был мудрый" можно было бы сказать "Солон был один" или "Солон был одним". Но, если последнее выражение и можно встретить, то всё же само по себе оно непонятно. Оно, например, может означать: "Солон был мудрецом", если "мудрец" добавлено по контексту. Но само по себе "один" не может быть предикатом61. Ещё яснее это проявляется при множественном числе. Тогда как "Солон был мудрый" и "Фалес был мудрый" можно скомбинировать в "Солон и Фалес были мудрые", нельзя сказать "Солон и Фалес были один". Этого невозможно было бы видеть, если "один" как и "мудрый" было бы свойством, как Солона, так и Фалеса.
    §30. С этим связано то, что свойству "один" нельзя дать определение. Когда Лейбниц говорит62: "Одно есть то, что мы охватываем одним актом понимания", он объясняет "один" через само себя. И разве мы не можем охватить многое в одном акте понимания? Последнее признаётся Лейбницем в том же самом месте. Подобное говорит и Бауман63: "Одно есть то, что мы понимаем как одно", и далее: "То, что мы полагаем, как точку или не хотим полагать как делимое далее, мы принимаем за одно; но каждое одно внешнего созерцания - как чистого, так и эмпирического - мы также можем рассматривать как многое. Каждое представление есть одно, если оно отграничено от другого представления; но в себе оно вновь может быть различено как многое". Так стирается всякое реальное ограничение понятия, и всё зависит от нашего понимания. Мы вновь задаём вопрос: Какой смысл в том, чтобы какому-нибудь предмету прилагать свойство "один", если сообразно пониманию каждый предмет может, как быть, так и не быть одним? Каким образом на столь расплывчатом понятии может основываться наука, которая снискала себе славу как раз самой большей определённостью и точностью?
    §31. Итак, хотя Бауман основывает понятие одного на внутреннем созерцании64, в качестве признаков он в только что процитированном отрывке всё-таки называет неделимость и отграниченность. Если последнее соответствует действительности, то следовало бы ожидать, что также и животные могут иметь определённое представление единицы. Возможно ли, чтобы собака при взгляде на Луну имело о ней представление (пусть даже не столь определённое), которое мы обозначаем словом "одна"? Вряд ли! И всё же она различает некоторые отдельные предметы. Другая собака, собственный хозяин, камень, с которым она играет, несомненно кажутся ей отграниченными, самодостаточными и нераздельными так же, как и нам. Правда, она будет замечать различие в том, обороняется ли она против нескольких собак или только против одной, но это то различие, которое Милль называет физическим. Дело собственно в следующем: Осознаёт ли собака, пусть даже и смутно, общность, выражаемую нами словом "один", в случае, где она укушена одной большей собакой, и в случае, где она преследует одну кошку. Мне кажется это неправдоподобным. Отсюда я делаю вывод, что идея единицы не даётся разуму каждым объектом извне и каждой идеей изнутри, как считает Локк65, но познаётся нами посредством более высоких духовных сил, которые отличают нас от животных. Тогда такие свойства вещей, как неделимость и отграниченность, которые животные замечают столь же хорошо, как и мы, не могут быть существенными для нашего понятия.
    §32. И всё же определённую связь можно предполагать. Язык указывает на это тем, что "объединённый" производно от "один". Чем больше различия в предмете отступают по сравнению с отличием от окружающего, чем больше внутренние связи преобладают над связями с окружающим, тем более удобно понимать нечто как отдельный предмет. Итак, "объединённый" означает свойство, которое даёт повод к тому, чтобы нечто обособить в понимании от окружения и рассматривать само по себе. Так можно объяснить и то, когда французское "uni" означает "как раз" или "ровно". Сходным образом используется и слово "единство", когда говорят о политическом единстве страны, единстве произведения искусства66. Но в этом смысле "единица" соотносится не столько с "один", сколько с "объединённый" или "единый". Ибо, когда говорят, что Земля имеет одну Луну, этим хотят объяснить не отграниченность, самодостаточность и нераздельность Луны, но это говорят в противоположность тому, что имеет место у Венеры, Марса или Юпитера. В отношении отграниченности и нераздельности луны Юпитера, пожалуй, могут помериться с нашей и, в этом смысле, являются такими же едиными.
    §33. Некоторыми авторами неделимость усиливается до нераздельности. Г.Кёпп67 называет каждую неразложимую и самодостаточную вещь (независимо от того, воспринимается она чувственно или же нет) единичным, а подлежащее счёту единичное - одним, где "один" очевидно используется в смысле "единица". Между тем, и Бауман - обосновывая своё мнение, что внешние вещи не представляют строгих единиц, тем, что мы свободны трактовать их как многое, - тоже выдаёт неразложимость за признак строгой единицы. Усиливая внутреннюю связность до безусловной, очевидно хотят получить признак единицы, который независим от произвольного понимания. Эта попытка не удаётся, потому что тогда почти не остаётся ничего такого, что можно было бы называть единицей и считать. По этой причине тотчас же начинается отступление, и как признак устанавливается не сама неразложимость, но становление мыслимым в качестве неразложимого. В результате же вновь приходят к неустойчивому пониманию. И разве есть какой-то выигрыш в том, чтобы мыслить вещи иными, нежели они есть? Наоборот, из ложного допущения можно вывести ложные заключения! Но если из неразложимости не хотят делать выводов, тогда какая от неё польза? Если без ущерба для понятия от строгости можно, и даже нужно, как-то отказаться, к чему тогда эта строгость? Но, возможно, разложимость лишь не нужно мыслить. Как будто отсутствием мысли можно было бы чего-то достигнуть! Но бывают случаи, где совершенно невозможно избежать того, чтобы мыслить разложимость, где даже вывод основывается на составленности единицы (например, в задаче: Один день включает 24 часа. Сколько часов включают 3 дня?).
    
РАВНЫ ЛИ ЕДИНИЦЫ ДРУГ ДРУГУ?
    
    §34. Таким образом, любая попытка объяснить свойство "один" терпит неудачу, и мы, пожалуй, должны отказаться от того, чтобы в обозначении вещи как единицы видеть более точное определение. Мы снова возвращаемся к нашему вопросу: Почему вещи называют единицами, если "единица" есть лишь другое имя вещи, если все вещи являются единицами или могут пониматься как таковые? В качестве основания Э.Шрёдер68 задаёт равенство, приписываемое объектам счёта. Прежде всего, не видно, почему столь же успешно на это не могут указывать слова "вещь" и "предмет". Затем спрашивается: Зачем предметам счёта приписывается равенство? Оно им только приписывается, или они действительно являются равными? Два предмета, во всяком случае, никогда не являются совершенно равными. С другой стороны, можно, пожалуй, почти всегда разыскать отношение, в котором два предмета совпадают. Если, вопреки истине, мы не захотим приписывать вещам равенство, идущее далее, чем им соответствует, мы вновь приходим к произвольному пониманию. В самом деле, многие авторы называют единицы равными без ограничения. Гоббс говорит69: "В абсолютном смысле, число в математике подразумевает под собой равные единицы, из которых оно построено". Юм70 считает, что составные части количества и числа вполне однородны. Тома71 называет индивидуум множества единицей и говорит: "Единицы равны друг другу". С таким же успехом или даже более оправданно можно сказать, что индивиды множества отличаются друг от друга. Ну и что же означает это мнимое равенство для числа? Свойства, которыми отличаются вещи, для их числа суть нечто безразличное и чуждое. Поэтому, от них хотят избавиться. Но таким способом ничего не достигнуть. Если, как требует Тома, "абстрагироваться от своеобразия индивидов множества объектов" или "при рассмотрении отдельных вещей отказаться от признаков, посредством которых различаются вещи", то, как считает Липшиц, остаётся не "понятие числа рассматриваемых вещей", но получается общее понятие, под которое подпадает каждая вещь. Сами вещи вследствие этого не теряют своих особенностей. Если, например, при рассмотрении белого и чёрного кота я откажусь от отличающих их друг от друга свойств, то, положим, получу понятие "кот". Если теперь я подвожу их обоих под это понятие их обоих и, положим, называю единицами, то белый всё равно всегда остаётся белым, а чёрный - чёрным. Следовательно, благодаря тому, что я не мыслю цвет или не собираюсь делать выводы из их различия, коты не становятся бесцветными и остаются столь же различными, какими и были. Правда, понятие "кот", получившееся в результате абстракции, больше не содержит особенностей, но как раз поэтому оно и является лишь понятием.
    §35. Голыми способами оперирования с понятием не удаётся сделать различные вещи равными; но если и удаётся, то получают уже не вещи, но только одну вещь; ибо, как говорит Декарт72, число (лучше: множественное число) возникает из различия вещей. Шрёдер правильно утверждает73: "Требование пересчитать вещи можно установить разумным способом только там, где имеются такие предметы, которые чётко отличимы друг от друга (например, разъединены пространственно и временно) и кажутся отграниченными в сравнении друг с другом". В самом деле, сильное сходство иногда затрудняет, к примеру, пересчёт прутьев решётки. С особой резкостью в этом смысле выражается У.Стенли Джевонс74 "Число есть только другое название для различия. Точное тождество есть единство, а от различия возникает множественность". И далее (стр.154): "Часто говорилось, что единицы суть единицы в том отношении, что они совершенно подобны одна другой; но хотя они могут быть подобны в некоторых отношениях, однако они должны быть и различны по крайней мере в одном пункте, иначе они не были бы способны к множественности. Если бы три монеты были подобны до такой степени, что занимали бы одно и то же пространство в одно и то же время, то они были бы не тремя монетами, но одной монетою".
    §36. Но вскоре обнаруживается, что взгляд на различие единиц открывает новые затруднения. Джевонс объясняет: "Единица есть какой-нибудь предмет, который может быть отличаем от всякого другого предмета, рассматриваемого как единица в той же задаче". Здесь единица объясняется посредством самой себя, и дополнение "который может быть отличаем от любого другого объекта" не содержит более точного определения, поскольку оно разумеется само собой. Мы называем предмет другим только лишь постольку, поскольку можем отличить его от первого предмета. Далее Джевонс говорит75: "Когда я пишу символ 5, я собственно разумею
1 + 1 + 1 + 1 + 1
и всегда ясно подразумевается, что каждая из этих единиц отлична от всех других. Собственно я должен был бы обозначить их так
1/ + 1// + 1/// + 1//// + 1/////".
    Конечно, обозначать их различно, если они различны, необходимо, ведь иначе возникнет величайшая путаница. Если уже различное место, на котором появляется однёрка, должно означать различие, то необходимо представить правило, не допускающее исключений, поскольку в противном случае никогда не было бы известно, должно 1 + 1 обозначать 2 или же 1. Тогда нужно было бы отвергнуть равенство 1 = 1, и мы пребывали бы в затруднении, никогда не будучи в состоянии обозначить одну и ту же вещь два раза. Очевидно, этого не происходит. Однако если различным вещам хотят придать различные знаки, то не понятно, почему всё-таки придерживаться одних и тех же составных частей, и не лучше ли вместо 
1/ + 1// + 1/// + 1//// + 1/////
написать
a + b + c + d + e.
    Теперь равенство сразу же утрачивается, и указание не использует известного сходства. Таким образом, однёрка ускользает из рук; мы остаёмся с предметами со всеми их особенностями. Знаки, типа
1/, 1//, 1///, 
суть красноречивое выражение затруднения: нам нужно равенство, отсюда 1; нам нужно различие, отсюда индексы, которые, к сожалению, лишь снова устраняют равенство.
    §37. У других авторов мы сталкиваемся с теми же самыми трудностями. Локк говорит76: "Повторением идеи единицы и соединением её с другой единицей мы образуем из них одну совокупную идею, обозначенную именем "два". И кто может так действовать и идти таким образом вперёд, всё время прибавляя по одной единице к последней полученной им совокупной идее числа, и даёт ей имя, тот может считать". Лейбниц77 определяет число как 1 и 1 и 1 или как единицы. Хессе говорит78: "Если можно составить представление о единице, которая в алгебре выражается числом 1, ... то можно мыслить и вторую равноправную единицу и далее тем же способом. Объединение второй с первой в некоторое целое даёт число 2".
    Здесь нужно обратить внимание на отношение, в котором находятся друг к другу значения слов "единица" и "однёрка". Лейбниц под единицей понимает понятие, под которое подпадает один и один и один; как он также говорит: "Абстракция от один есть единица". Локк и Хессе, по-видимому, употребляют единицу и один равнозначно. В сущности, и Лейбниц, пожалуй, поступает также; поскольку, называя каждый отдельный предмет, который подпадает под понятие единицы, одним, он между тем, обозначает этим словом не отдельный предмет, но понятие, под которое он подпадает.
    §38. Чтобы не возникала путаница, было бы всё-таки хорошо строго сохранять различие между единицей и однёркой. Говорится "(die) число один" и определённым артиклем указывается на определённый, отдельный предмет научного исследования. Не существует различных чисел один, но только одно. В 1 мы обладаем собственным именем, которое, как таковое, столь же не способно к множественному числу, как "Фридрих Великий" или "химический элемент золото". То, что 1 пишут без различающих штрихов, - не случайность и не неточность способа обозначения. Равенство
3 - 2 = 1
Ст.Джевонс передал бы приблизительно так:
(1/ + 1// + 1///) - (1// + 1///) = 1/.
Но что было бы результатом
(1/ + 1// + 1///) - (1//// + 1/////)?
Во всяком случае, не 1/. Из этого вытекает, что, согласно его пониманию, существуют не только различные однёрки, но также различные двойки и т.д.; ибо 1// + 1/// нельзя заменить на 1//// + 1/////. Отсюда совершенно ясно видно, что число не является совокупностью вещей. Арифметика была бы упразднена, если бы вместо однёрки, которая всегда одна и та же, хотели бы ввести различные вещи, пусть даже и в столь сходных знаках. Ведь без ошибки последние не могли бы быть равными. Нельзя же предполагать, что самой глубокой потребностью арифметики является ошибочная запись. Поэтому, невозможно 1 считать знаком различных вещей, типа Исландии, Альдебарана, Солона и т.п. Бессмыслица становится наиболее очевидной, если задуматься над случаем, когда уравнение имеет три корня, а именно 2, 5 и 4. Если вместо 3 записать теперь, как поступает Джевонс,
1/ + 1// + 1///,
и если под 1/, 1//, 1/// понимать единицы, а, стало быть, согласно Джевонсу, имеющиеся в наличие предметы мысли, причём 1/ означало бы здесь 2, 1// - 5, а 1/// - 4, то разве не понятнее было бы вместо 1/ + 1// + 1/// записать
2 + 5 + 4?
    Множественное число возможно только у понятийных слов. Поэтому, если говорят о "единицах", то это слово нужно использовать не равнозначно с "один", но как понятийное слово. Если "единица" означает "подлежащий счёту предмет", то число нельзя определять как единицы. Если под "единицей" понимается понятие, охватывающее собой однёрку и только её, то множественное число не имеет смысла, и снова невозможно определять с Лейбницем число как единицы или как 1 и 1 и 1. Если "и" употребляется так, как в "Бунзен и Кирхгоф", то 1 и 1 и 1 есть не 3, но 1; так же золото и золото и золото никогда не являются чем-то иным, нежели золотом. Знак плюса в
1 + 1 + 1 = 3,
таким образом, должен пониматься иначе, чем "и", которое помогает обозначать совокупность или "коллективную идею".
    §39. Сообразно этому мы стоим перед следующим затруднением: Если мы хотим, чтобы число возникало посредством охватывания различных предметов, то получаем совокупность, в которой содержатся предметы как раз с теми свойствами, которыми они различаются, а это - не число. С другой стороны, если мы хотим образовать число посредством охватывания равного, то оно постоянно сливается в одно, и мы никогда не придём к множественности.
    Если, используя 1, мы обозначаем каждый подлежащий счёту предмет, то это ошибка, поскольку сохраняем один и тот же знак для различного. Если же мы снабжаем 1 разными штрихами, то оно не пригодно для арифметики.
    Слово "единица" отлично подходит для того, чтобы запутаться в этом затруднении; и это основание (пусть даже и неосознанное) того, почему предпочтительнее слова "предмет" и "вещь". Прежде всего, единицами называют подлежащие счёту вещи и, причём, сохраняют их право на различие; тогда охватывание, собирание, объединение, соединение (или, если угодно, воспользуйтесь другим названием) переходит в понятие арифметического сложения, а понятийное слово "единица" незаметно превращается в собственное имя "один". Вследствие этого тогда и получается равенство. Если к букве т я присоединяю букву р, а затем букву  и, то каждый легко видит, что это не является числом 3. Но если я подвожу т, р и и под понятие "единица" и теперь для "т и р и и" говорю "единица и единица и единица" или "1 и 1 и 1", то благодаря этому легко поверить, что имеется 3. Затруднение столь хорошо скрывается за словом "единица", что лишь у немногих вызывает подозрение.
    Здесь можно предоставить слово Миллю, по праву порицающему искусные манипуляции языком; ибо в данном случае имеет место внешнее проявление мыслительного процесса, но лишь иллюзия такового. В самом деле, здесь возникает впечатление, как если бы словам, опустошённым от мысли, придавалась некоторая таинственная сила, поскольку различное должно становится равным просто благодаря тому, что называется единицей.
    
ПОПЫТКИ ПРЕОДОЛЕТЬ ЗАТРУДНЕНИЕ
    
    §40. Теперь мы рассмотрим отдельные пояснения, которые представляются попытками преодолеть данное затруднение, даже если они и не всегда делаются с ясным осознанием этого намерения.
    Прежде всего, можно призвать на помощь свойство пространства и времени. А именно, пространственная точка, прямая или плоскость, конгруэнтные тела, сегменты поверхностей или линий, рассмотренные сами по себе, не различаются совершенно; они различаются лишь в совместном бытии, как составные части одного общего созерцания. Таким образом, равенство здесь объединено с различимостью. То же самое имеет силу и для времени. Пожалуй, поэтому Гоббс полагает79, что равенство единиц едва ли может мыслиться иначе, чем устанавливаемое посредством деления континуума. Тома говорит80: "Множества индивидов или единиц представляют в пространстве и считают их последовательно, для чего требуется время; при любой абстракции в качестве отличительного признака единиц всё-таки остаётся их различное положение в пространстве и их различное следование друг за другом во времени".
    Против такого способа понимания, прежде всего, возникает сомнение, что тогда исчисляемое ограничивалось бы пространственным и временным. Уже Лейбниц81 отклонял мнение схоластов, что число образуется голым делением континуума