ая парадигма вскоре должна уступить место экологической. Несмотря на несколько схематичное у автора подразделение новоевропейской истории-а именно на век религии, век княжеских дворов, век нации, век экономики,-нельзя с ним не согласиться относительно того, что XXI век станет веком (защиты) окружающей среды. Итак, правильной будет политика, которая сможет сохранить природные основы нашего жизненного мира в самом широком объеме, но отнюдь не та, которая способствует максимальному количественному экономическому росту (поощряя удовлетворение любых, даже самых абсурдных, потребностей), и не та, которая добивается культурного и языкового единства нации в ущерб прочим, и, наконец, но та политика, которая стремится к насильственному достижению конфессиональной или религиозной однородности. Точнее охарактеризовать легитимную политику века защиты окружающей среды я попытаюсь в одной из последующих лекций. Теперь же. мне хотелось бы ограничиться наблюдением за теми следствиями, которые, как правило, возникают при смене парадигм. Говоря о Тридцатилетней войне, я уже останавливался на таком вот чрезвычайно важном последствии-смена политических парадигм образует новые виды формации "друзья-враги". Поскольку же при изменившихся отношениях существенным считается нечто новое, то враг, преследовавший противоположные интересы в категориях прежней парадигмы, теперь может превратиться в друга; ведь исходя из нового центра его интересы оказываются такими же, как и у нас. В результате смены парадигм возникают новые приоритеты; на наших ценностях и интересах ставятся совсем иные акценты, так что с неизбежностью возникают новые коалиции. Короче говоря, друзья и враги меняются местами с изменением соотношения сходства и различия. Впрочем, сдвиги в отношениях "друг-враг" не всегда зависят от смены парадигм; будучи вызваны тактическими соображениями, отношения эти иногда длятся совсем недолго. К примеру, при появлении общего врага старые конфликты разгораются еще сильнее. (Классический образец-кратковременное сотрудничество СССР с "третьим рейхом", а затем с Великобританией и США во время второй мировой войны.) В отличие от преследования краткосрочных интересов, изменения в формациях "друг-враг" оказываются значительно более устойчивыми, когда обретаются новые ценности, достижение которых, пожалуй, невозможно без совместных усилий (я имею в виду обеспечение природных основ жизни, а не национальные ценности). Я считаю, что завершение "холодной войны"-важнейшее изменение от28
ношений "друг-враг" со времен второй мировой войны-будет устойчивым. Впрочем, в отличие от Фукуямы, полагающего, по-видимому, будто бы отношения "друг-враг" ныне вообще стали достоянием прошлого, я думаю, что они, по крайней мере в течение какого-то времени, будут заменены другим аналогичным отношением. Человек со стороны способен лишь отчасти понять те многообразные причины, которые в последние годы вызвали знаменательный переворот во внешней политике различных блоков. Важную роль, как кажется, сыграло здесь растущее понимание недостатков своей системы странами социалистического блока, а также осознание обеими сторонами того, что в эпоху средств массового уничтожения предотвратить угрозу войны необходимо при любых обстоятельствах. Трудно оценить, насколько велико ныне желание совместно приступить к решению неотложных экологических проблем. Мне представляется наиболее вероятным, что только страх перед обострением конфликта между Севером и Югом способствовал ослаблению противоречия между Западом и Востоком. Ибо, к сожалению, мышление в категориях "друзья-враги" весьма тесно срослись с политикой, причем скорее не на логическом уровне, как неоправданно полагал Карл Шмитт, а на уровне психологическом. Таким образом: глобальная, учитывающая интересы всего человечества политика-на ней и настаивает этика-должна осуществляться с огромным трудом; при изменении прежних отношений "друг-враг", по-видимому, главную роль играет угроза, исходящая от нового врага. Но все-таки нам надо надеяться на то, что экологический кризис, в конце концов, будет восприниматься как общий враг человечества, побороть которого можно лишь совместными усилиями. Впрочем, я не удивлюсь и тому, что в ближайшем будущем экологическая проблема послужит поводом для новых войн, когда основные внешнеполитические противоречия сконцентрируются вокруг вопроса о том, что именно готов сделать каждый ради спасения окружающей среды. Отношения "друг-враг" сохраняют свое значение не в одних только контактах между государствами (хотя, обостряясь до состояния войны, они будут всегда наиболее опасными), но и внутри страны (и даже любого отдельного института). Внутри страны обостряться они могут, в частности, в связи с вопросом о характере внешней политики, причем здесь можно попасть в довольно-таки затруднительное положение, поскольку накануне изменения отношений "друг-враг", сложившихся между двумя державами, в обеих странах возникнут внутренние противоречия относительно того, следует ли и впредь находиться в состоянии вражды. Подобная борьба внутригосударственных сил иной раз протекает с большим ожесточением, нежели борьба на международной арене. Основная аксиома логики отношений "друг-враг": "враг моего врага-мой друг" может способствовать возникновению такой парадоксальной ситуации, когда силы, заинтересованные в сохранении вражды между государствами (ведь вражда эта делает их власть более крепкой), объединяются друг с другом, чтобы бороться против сторонников прекращения вражды. Кстати говоря, службы безопасности враждующих государств проводят совместные акции против их сближения не в одних лини шпионских романах. Ограниченность прогресса в понимании превосходства новой парадигмы привела к тому, что на самых тради ционных политических полюсах образовались еще более контрастные противоположности, чем между самими по люсами во внешней политике. К примеру, во внутренней политике ФРГ, если не сейчас, то, по крайней мере, в ближайшем будущем, основной противоположностью станет уже не противоположность между отдельными партиями или между работодателями и профсоюзами, но противопо30
ложность между теми силами в среде работодателей, партий и профсоюзов, которые будут придерживаться прежней парадигмы, и теми силами, которые стремятся к экологическому преобразованию индустриального общества. В силу свойственной институтам известной косности новая противоположность еще какое-то время будет рядиться в одежды старой, но уже сегодня хорошо заметно: экологически мыслящие демохристиане, социал-демократы и обладающие реальным политическим мышлением "зеленые" стоят значительно ближе друг к другу, нежели к своим "квантитативно мыслящим" товарищам по партии. Новая ситуация, однако же, таит в себе и определенную опасность, поскольку выборы перестают быть такими ясными. как прежде. В самом деле, теперь избирают не партийных лидеров, а голосуют за те или иные партии, так что порой к не знаешь точно, кого, собственно говоря, ты поддерживаешь своим голосом. Что означают сегодня слова "левый" и "правый" для европейской интеллигенции? Общеизвестной является мысль о том, что при смене парадигм меняется и значение классических политических предикатов. Вспомните хотя бы такие термины, как "реакционный", "консервативный", "прогрессивный", которые будут обладать конкретным смыслом только в том случае, если существует философия истории, выявляющая определенное направление развития. Итак, "прогрессивным" считается человек, стремящийся содействовать достижению нормативно выделенной цели, а "реакционным"-тот, кто хотел бы вернуться к положению, которое еще дальше удалено от цели, нежели положение нынешнее. Но все-таки следовало бы составить себе ясное представление об исторической цели или, по крайней мере, об основных путях развития истории, и уже потом наделять соответствующим предикатом какого-либо человека, движение и т. д. Когда же цель эта понимается по-разному, то предикаты перестают употреблять одно 31
 
значно. При господстве экономической парадигмы мышле ния прогрессивным считается тот, кто стремится повысить уровень потребления у возможно большего числа людей, но с появлением экологической парадигмы подобное поведение при определенных условиях оказывается реакционным, потому что вредит здоровому состоянию окружающей среды. При отсутствии достоверного критерия определения парадигм противники совершенно искренне могут обвинять друг друга в "реакционности". В дальнейшем кратком разборе разнообразных духовно-политических правых и левых течений я покажу, что смена парадигм совершенно не совпадает с различиями "правых" и "левых". Понятия эти и без того уже наполнены в высшей степени неопределенным содержанием: если раньше говорили, что не найти двух католиков, которые верили бы в одно и то же, то подобное высказывание тем более подходит для правых и (возможно еще больше) для левых. Эти понятия, я думаю, обозначают не нечто постижимое логически, а, скорее, что-то из области эмоций, общее интеллектуальное происхождение, извечные чувства общности. Правые, повидимости, придерживаются более институционального мышления и, скептически относясь к претензиям субъективности, привержены институционально-религиозным традициям. Левых в большей степени отличает пафос разума и просветительское стремление подвергать все нелицеприятной критике. Впрочем, если принимать во внимание внутреннюю дифференциацию, то подобное различие по степени (не относящееся, кстати говоря, к рационалистам, мыслящим институционально и религиозно) окажется вовсе незначительным. Начнем с консерваторов. Самой точной здесь представляется известная типология Юргена Хабермаса, разделившего консерваторов на старо-, младо- и неоконсерваторов. Староконсерваторы-а Хабермас относит к их числу и Йонаса-мысля метафизически, стремятся спасти субстациональное бытие от притязаний современной субъективности. Проявления подобной субъективности они обнаруживают как в современных индустриальных обществах, так и в рефлексивной культуре левых. Здесь сказывается несомненное влияние Хайдеггера. Что касается младоконсерваторов, то они, находясь под впечатлением Ницше, осуждают просветительские идеи наряду с универсалистской этикой. Младоконсерваторы сильно тяготеют к агрессивно-националистическому, алогическому и даже мифологическому мышлению. К их числу следовало бы отнести и французских "новых правых"; кроме того, среди некоторых "зеленых" встречаются такие интеллектуалы, которых трудно отличить от "новых правых". Неоконсерваторы, желающие сохранить статус-кво, являются, собственно, консерваторами. Впрочем, в современном индустриальном обществе статус-кво определяется исходя из принципов роста. Поэтому неоконсерваторы часто пытаются представить себя в качестве подлинно прогрессивных сил. Неоконсерваторы остаются самыми энергичными представителями экономической парадигмы, тогда как старои младоконсерваторы относятся к этой парадигме критически. Далее, староконсерваторы, во всяком случае самые выдающиеся из них, мыслят уже категориями, характерными для новой, экологической парадигмы, в то время как младоконсерваторы, разорвав в конечном итоге дискурсную связь западной рациональности, заслуживают того, чтобы их оценивали как реакционеров. Придерживаясь терминологии Хабермаса, я бы хотел теперь остановиться на четырех группах левых. Прежде всего, я буду говорить о неопрогрессистах, среди предшественников которых, конечно же, надо назвать и Маркса. Подобно ревизионистам, неопрогрессисты решающим об33
 
разом содействовали развитию социального государства, со временем примирившись с современным индустриальным обществом. Неопрогрессисты, встречающиеся, как правило, в профсоюзных кругах, являются естественными союзниками неоконсерваторов. Они не отличаются особой склонностью к экологической парадигме. К младопрогрессистам следует причислить постмодернистов-постоянную опасность для левых. Рост субъективности [у постмодернистов ] оказался настолько сильным, что у них не развился осознанный объективный подход. Неспособные к рациональной критике, они отреклись и от веры в объективные истины, и от объективных ценностей. Их идеи отличаются произвольной смесью духовного хаоса, интеллектуальных претензий и безответственного цинизма, так что высказывание Фихте об особых обязанностях интеллектуалов вызывает у подобных людей лишь усталую улыбку. Разделяющие универсалистские идеи старопрогрессисты придерживаются традиции Просвещения и иногда марксизма. Они согласны с тем, что данные идеи не могут быть осуществлены, если не реагировать адекватно на экологический кризис, хотя последний и не привлекает их специального внимания. К этой группе я бы причислил и Хабермаса. Далее, к особой группе я бы отнес тех людей, которые, эксплицитно содействуя укреплению новой парадигмы, ратуют за реальную экологическую политику^. В итоге они находят себе естественных союзников среди староконсерваторов и старопрогрессистов. Предложенная типология, как мне кажется, годится не только для современной ситуации, сложившейся между экономической и экологической парадигмами. С известными ограничениями она приобретает обобщенное значение для всех ситуаций смены парадигм. В подобных ситуациях всегда имеются представители, переживающие кризис парадигмы; не следует недооценивать их цепкость
и способность оказать энергичное сопротивление, даже если в интеллектуальной области они и занимают оборону. Как правило, они лучше всего осведомлены относительно аппарата власти. Подобным образом всегда найдутся и паникеры, духовные способности которых в состоянии всеобщей неопределенности окажутся явно недостаточными. Подобные люди, совершенно справедливо считая старую парадигму непригодной, тем не менее не в состоянии конструктивно содействовать выработке новой, так что отсюда они скатываются к голому отрицанию: истины не существует, все тщетно и т. д. Поведение таких людей отличается удручающей и, одновременно, комичной инфантильностью, особенно когда индустрия культуры представляет им возможность заработать на этом себе имя. Третий вариант заключается в возвращении к традициям. Впрочем, возвращение это (даже если, в отличие от второго случая, оно происходит экзистенциально искренне) становится реакционным и заставляет забыть подлинные задачи. В качестве классического образца можно сослаться на судьбу Катона Младшего. Но когда такое возвращение захватывает не отдельного человека, а целые народы, то оно становится гораздо опаснее. В истории XX века насчитывается несколько пугающих тому примеров. Вашей стране, как мне кажется, угрожает та же опасность, поскольку в результате кризиса марксизма вы, взяв за образец другую альтернативу экономической парадигмы, можете некритически отдать предпочтение западному пути развития; но этот кризис открывает и более ужасную возможность-активизацию предшествующих парадигме экономики систем легитимации и соответствующих им отношений "друг-враг". Я имею в виду сражения между христианами и мусульманами, а также отвратительный антисемитизм, начинающий ныне распространяться даже среди интеллектуалов.
2* 35
 
У подобной реакции есть своя логика, но здесь нет пути к преодолению современного кризиса, скорее, и это следует заявить решительно, мы сталкиваемся_здесь с глубочайшим регрессом-особенно потому, что в вашей стране религиозная и национальная парадигмы вовсе не были "сняты", а лишь подверглись абстрактному отрицанию. Реакция эта уводит на ложный путь даже в том случае, когда она, принимая сравнительно безобидные формы, пытается соединиться с новыми парадигмами. К примеру,, в Литве кое-кто, стремясь преодолеть экологический кризис, возрождает дохристианский культ природы, что, пожалуй, на первый взгляд может и показаться симпатичным. Однако же на деле мы сталкиваемся здесь, конечно же, с величайшим простодушием, даже если и считаться с тем известным фактом, что Литва долгое время оставалась оплотом язычества в Европе. И все-таки некоторые люди стремятся к такому возрождению. Разумеется, я обязан учитывать и ту антилитовскую дезинформацию, которая появляется в печати в последнее время, но этот факт в целом , к сожалению, слишком уж хорошо вписывается в логику кризисных эпох, почему я и не осмеливаюсь не доверять упомянутому сообщению. И все же, каким бы темным ни казалось нам будущее, возвращение к преображенному прошлому способно придать человеку силы, необходимые для выполнения труднейшей задачи-выработки новой парадигмы, даже если теперь она различима только в самых общих чертах. Знание реального, отличного от современности, мира помогает человеку избавиться от недостатков своего времени, избавляя его при этом от гибели в водовороте собственной субъективности. Такое знание человеку дает только прошлое. Без корней, уходящих в традицию, невозможно создать будущее. Вот почему в начале новой западноевропейской истории Возрождение и Реформация черпали свою духовную силу в эллинистическо-римской и раннехристианской тра36
пициях. Русская история, и это для нее в высшей степени характерно, осталась в стороне как от Возрождения, так и от Реформации. Впрочем, явлением обнадеживающим следует считать обращение молодых русских интеллектуалов к старым, дореволюционным традициям (которые, кстати говоря, могут быть разрушены в течение каких-нибудь двух десятилетий потребительской лихорадки, чего не смогли добиться за 70 лет тоталитарного режима). Разумеется, подобное обращение представляет ценность не как очередная мода, а как стремление обрести скрытые в традиции духовные сокровища, с тем чтобы, проникшись уважением к требованиям грядущего, и создать новую парадигму, в которой заинтересован век защиты окружающей среды.
 
Лекция
Духовно исторические основания экологического кризиса.
"Они пилили сучья, на которых сидели И притом кричали о своей опытности, О том, как можно пилит еще быстрее.. И они с грохотом полетели в бездну. Взиравшие на них, покачивая головами, Тем не менее, продолжали пилить".
Если мы согласимся с тем, что Б. Брехт в этих стихах верно изображает положение, в котором мы оказались накануне экологического кризиса, то возникает вопрос: каким образом существо, давшее самому себе биологическое видовое имя Homo sapiens, оказалось вовлечено в коллективное гибельное движение к катастрофе? Прежде всего напрашивается примерно такой ответ: человек, одновременно являющийся как субъектом, так и объектом экологического кризиса, по-видимому, отрекся от идеала мудрости, ибо мудрость стремится к гармонии, но не к разрушению. Но, как я говорил ранее, виновником экологического кризиса был именно человек, так как никакому иному биологическому виду не удавалось до сих пор уничтожить столь большое число других видов, необратимо изменив экологическую ситуацию на нашей планете. Следовательно, ответственность за хищническое использование природы необходимо возложить на то специфическое преимущество человека, каковым и является присущая именно ему форма рациональности. 39
 
Во всяком случае, кажется, что баланс между различными формами человеческой рациональности в течение нескольких веков радикальным образом расшатывался В самом деле, некоторые формы рациональности, в особенности техническая рациональность, развиваются достаточно быстро; более того, они нарастают по экспоненте, тогда как другие, традиционно называемые мудростью, иными словами, связанные с усмотрением ценностей, ныне не развиваются совершенно и даже претерпевают регресс. Несмотря на то что при сопоставлении современного биологического знания с биологией Аристотеля наблюдается неизмеримый прогресс, мы все-таки не можем определить результаты развития как прогресс всесторонний. Сравним хотя бы характерное для Аристотеля понимание необходимости включения живого в совокупность бытия с отказом нынешней науки размышлять о философских предпосылках собственной деятельности. Сверх того, правомерно говорить даже об упадке, если сопоставить отличавшее античную науку чувство нравственной ответственности с нежеланием и даже неспособностью современного ученого отдавать себе отчет в далеко идущих моральных последствиях своего поведения. Несоответствием целевой и ценностной форм рациональности