кина отдала,  точнее,  подарила нам  картину.  Я  хотел
заплатить  за  нее  деньги  -   ни  в  какую,   подарила!   Чудная,   милая,
восхитительная  бабушка  Колкина!..  Какие  редкостные  люди  нас  окружают,
Елена!.. Над этим стоит задуматься. А?..
     И он поставил картину перед Ленкой,  с восторгом наблюдая за выражением
ее лица.
     Наконец он не выдержал:
     - Да проснись ты!.. Ну, как она тебе?.. Правда, хороша?
     - Девчонка вроде меня, - ответила Ленка.
     Николай Николаевич сначала не понял, что она имела в виду. Посмотрел на
картину.  Потом на Ленку и... увидел, что она чем-то стала непохожа на самое
себя. Какая-то непривычная. Наконец догадался - Ленка была без кос.
     - А где твои косы? - спросил он.
     - Я прическу... только на каникулы, - заикаясь, объяснила Ленка.
     Николай Николаевич обрадовался.  Он  увидел,  что  Ленка  стала  больше
похожа на эту девочку на холсте.
     - Елена!  -  закричал он  так,  что  она  вздрогнула.  -  Ты  просто ее
двойник... Самый настоящий... Тот же цвет глаз... Рот...
     - Рот до ушей,  хоть завязочки пришей,  -  с  грустью сказала Ленка.  -
Может, ее тоже так дразнили... Тогда не я первая.
     - Вот  именно,  -  обрадовался  Николай  Николаевич.  -  Ну,  улыбнись,
улыбнись!.. Ты замечательно улыбаешься!
     Ленка застенчиво улыбнулась, и уголки ее губ привычно поползли к ушам.
     Николай Николаевич схватил холст,  перевернул его и  на тыльной стороне
увидел размашистую надпись, сделанную черной краской: "Год 70".
     - Как же я сразу не догадался, старый дурак. Столько лет смотрел на нее
- и не догадался.  Отец мне рассказывал эту историю...  Она, - он показал на
"Машку",  -  подарила эту картину какой-то своей любимой ученице. А когда ту
арестовали  жандармы   как   участницу  группы   "Народная  воля",   картина
затерялась... Последняя его работа.
     Николай Николаевич помолчал, потом испуганно-величественно, еще не веря
до конца в это чудо, объявил:
     - Елена,  я  схожу с  ума...  Возможно...  Даже более того,  я уверен в
этом...  Девчонка - сестра моего деда, баба Маша. Машка... Машенька... Мария
Николаевна Бессольцева. Знаменитая особа. Жертвенница. Святая душа.
     Ее жениха убили в русско-турецкую войну.  Под Плевной.  А она после его
смерти не пожелала выходить замуж,  ей тогда было всего восемнадцать,  и всю
жизнь прожила одна. Но как прожила!
     Она основала женскую гимназию в городке.  А первые ее выпускницы все до
единой уехали работать учителями в близлежащие деревни.  Говорят,  они ей во
всем подражали:  так же  одевались,  как она,  так же разговаривали,  так же
жили.  Какие были люди! Какие были особенные люди! Все делали не ради славы,
а для народной пользы.
     В первую империалистическую здесь у нас была эпидемия тифа. И мой отец,
следовательно,  ее племянник, был на этой эпидемии и тоже заразился тифом, и
его положили в тифозный барак.
     Однажды ночью он пришел домой. Маша ему открывает, а он стоит перед нею
в  нижнем белье,  босой.  А  дело было зимой.  Оказалось,  что  он  пришел в
беспамятье.  И вот Мария Николаевна взвалила его на плечи и понесла обратно.
Пять километров по  глубокому снегу тащила -  тифозный барак был за городом.
Там и осталась - выходила племянника.
     Потом за другими стала ухаживать,  за самыми тяжелыми ходила, многие ей
своей жизнью были обязаны.
     Я ее хорошо помню.  Она жила в твоей комнатке...  Когда она умерла,  ее
хоронил весь город.
     Николай  Николаевич бегал  по  комнате,  потирал  руки,  задыхался,  не
обращая на  это внимания,  хватался за сердце,  не понимая,  что оно у  него
болит.
     - Боже мой! - продолжал бушевать он. - Как ты удивительно на нее похожа
и как ты удивительно вовремя приехала...  А я удивительно вовремя оказался в
деревне  Вертушино у  бабушки Колкиной!..  Теперь  наше  дело  действительно
подходит к  концу.  Теперь мы собрали с  тобой почти все его картины и можем
хвастаться,  устраивать пиры  и  приглашать на  демонстрацию наших  сокровищ
любознательных музейных работников. Они станут охать и ахать и говорить: "Вы
открыли нового малоизвестного художника". А мы будем с тобой сидеть длинными
зимними вечерами дома и строить планы.
     - Какие планы? - спросила Ленка.
     - Самые  разнообразные.  -  Николай  Николаевич  улыбался,  не  замечая
Ленкиного печального настроения, которое совсем не совпадало с его весельем.
- Нам о многом надо посоветоваться.
     И вот в это время в окне вновь появилась голова рычащего медведя.
     - Медведь! - завопила Ленка и вскочила на стул.
     В  этот вечер Николай Николаевич был  удивительно ловок и  удачлив.  Он
стоял у  окна,  успел схватиться за медвежью морду,  и она осталась у него в
руке...  Но в следующий момент -  это он помнил очень хорошо -  его посетило
некоторое смущение, потому что на месте медвежьей морды перед ними появилось
перекошенное от страха, какое-то жалкое и ничтожное Димкино лицо.
     Помнится,  он тогда подумал,  что такое творится с  Димкой,  и  перевел
взгляд на  Ленку,  чтобы узнать у  нее,  что  все это значит.  И  вот тут он
удивился еще больше. Ленка стояла перед ним ни жива ни мертва...
     - Вот тебе и весь медведь, - произнес Николай Николаевич. - Одной рукой
я отвернул ему голову. - Он небрежно бросил медвежью морду на диван.
     Николай Николаевич произнес свою фразу беспечно, хотя в этот момент ему
впервые почудилось,  что произошло что-то  не то,  ну,  может быть,  шутка с
медвежьей мордой  была  слишком  жестокой.  Он  тогда  постарался отвлечь  и
развеселить Ленку,  потому что  почувствовал,  что здесь какое-то  серьезное
дело, но потом так увлекся "Машкой", что все забыл.
     Ленка же  не  обращала на  него никакого внимания,  она уже вернулась к
жизни, она кричала в окно, звала Димку:
     - Димка! Димка-а-а!..
     Ей никто не отвечал.
     Ленка в отчаянии повернулась к Николаю Николаевичу, ища у него помощи:
     - Дедушка!..  Они  держат его силой!  Они заставили его пугать меня!  -
Ленка металась около окна.  -  Я знаю!  Я вижу,  вижу: они связали ему руки!
Дедушка, крикни на них страшным голосом!
     Николай Николаевич выглянул в  окно  и  увидел  небольшую группу ребят,
стоящих в  слабом электрическом освещении неподалеку от их дома.  Среди них,
странно сжавшись,  ссутулившись, стоял и Димка. Он то появлялся, то исчезал,
прячась за чьи-то спины.
     - Димка-а-а! - снова позвала Ленка.
     - Чего же он не отвечает?  -  спросил Николай Николаевич.  - Может, его
там нет? - Он так сказал, чтобы успокоить ее, хотя сам отлично видел Димку.
     - Я  вижу!..  Вижу "го!  Ты  их не знаешь!  Они могли ему тряпку в  рот
запихнуть! Дедушка, ну крикни!.. Спаси его!
     Николай Николаевич набрал полные легкие воздуха и выдохнул:
     - А ну живо отпустите Димку!
     В ответ раздался хохот.
     Группа удалялась со свистом и громкими взрывами смеха.
     - Чучело! - прокричал кто-то, сложив руки рупором.
     - Заплаточник!  -  подхватил другой.  -  Два  сапога пара!  -  И  снова
затихло.
     Ленка схватила куртку и бросилась к двери. Николай Николаевич попытался
ее остановить.  Но разве можно было это сделать - с ее страстным характером,
с ее предельной преданностью в дружбе, с ее самоотдачей другим людям?..
     - Пусти!  Пусти!  - Ленка рвалась из рук Николая Николаевича, извиваясь
всем телом,  захлебываясь от волнения словами и скороговоркой выкрикивая:  -
Он там может задохнуться... с тряпкой во рту!.. А ты... меня... не пускаешь!
- И конечно, в конце концов она вырвалась и убежала.
     Николай Николаевич высунулся в окно.
     - Лена! - позвал он и прислушался.
     Он ее не увидел, только из темноты доносился ее возбужденный голос:
     - Ну, Миронова! Ну, Валька!
     - Лена-а-а! - снова позвал Николай Николаевич, без всякой надежды на ее
ответ.
     Так оно и вышло: никто ему не ответил.
     Николай Николаевич хотел тут же идти за нею - это он помнил точно, - но
взгляд его натолкнулся на Машку.  Он замер,  застыл - его поразил тогда цвет
неба на картине:  красновато-синий,  мрачный,  тяжелый, предгрозовой, он был
виден в  проеме дверей,  и легкая,  невесомая,  ослепительно светлая фигурка
Машки на этом тревожном фоне почти взлетела над землей.
     Он стоял неподвижно, как в забытьи.
     Где-то звякнуло разбитое стекло, это смутно отложилось в его памяти, но
не более того.
     Где-то кто-то кричал:
     - Вон она! Вон!.. Держите!..
     Все это он тоже слышал,  но никак не подумал,  что именно Ленка разбила
чье-то стекло и именно ее преследовали людские голоса.
     Николай Николаевич сел  к  столу,  достал  свою  заветную тетрадь.  Ему
нестерпимо хотелось закрепить на бумаге и  свое счастье и  свою радость.  Он
жил  в  тот  момент только своей жизнью,  как  это ни  ужасно показалось ему
теперь, но все было так! Ленка с ее делами и заботами совершенно выскочила у
него из головы.
     Он услышал разговор под своим окном.
     - Ее нет в  комнате,  а он что-то царапает на бумаге,  -  сказал первый
голос. - Бросим камень... Вот будет переполох! Ответим ударом на удар!
     - А если это не она? - спросил второй голос.
     - Да видела я -  точно,  она.  Ревнует тебя -  окна бьет,  -  вмешалась
какая-то девчонка.
     Но Николай Николаевич и  на это не обратил никакого внимания.  Он тогда
даже  не  пошевелился -  прекрасное  настроение отделило  его  на  время  от
реальной жизни.
     Он листал свою тетрадь,  в которой были записаны все его картины: где и
когда куплены, когда написаны, точно или предположительно. Здесь у него были
длинные записи размышлений и догадок на этот счет:  кто изображен на той или
иной картине,  как этот человек попал к  художнику и  почему он решил писать
его портрет. В результате возникали интереснейшие истории о разных людях.
     Николай Николаевич уже  успел записать:  "Получена в  подарок в  начале
ноября 1978 года...",  но вошла Ленка -  платье и куртка в грязи,  - закрыла
глаза, как-то странно прислонилась к косяку дверей и сползла по нему на пол.
     Николай Николаевич бросился к  ней,  помог встать,  дотащил до  дивана,
уложил,  досадливо перекинув медвежью морду на  стул.  Старый мечтатель,  он
спускался на  землю.  Вот  тогда  Николай Николаевич испугался -  перед  ним
лежала Ленка, бледная, ни кровинки в лице.
     - Что с  тобой?  -  Николай Николаевич опустился на колени у дивана.  -
Лена!..
     Николай Николаевич думал,  что  она  ему  не  ответит,  а  она  громко,
жалобно, взахлеб произнесла:
     - Дедушка, он меня обманул!..
     - Обманул? - переспросил Николай Николаевич.
     - Да!.. Да!.. Обманул. Я в окно заглянула, а у него Миронова и все-все.
Они там все-все вместе!..  Ты подумай, дедушка!.. Телек смотрели и чай пили,
- сказала она с таким ужасом,  как будто сообщала о чем-то сверхъестественно
страшном.  -  Я думала,  у него руки связаны и тряпка во рту,  а они...  чай
пили...
     - Ну и что же?  -  Николай Николаевич улыбнулся, хотя у него впервые за
последние годы вдруг заболело сердце. - Давай и мы попьем чаю.
     - Ну  какой  чай,  дедушка!..  Я  должна  тебе  сказать,  что  я  такое
сделала... У меня, знаешь, в голове все помутилось. Взяла я камень и бросила
в них. Окно разбилось... - и Ленка заплакала.
     - Окно разбила...  Да,  я что-то слышал...  Ты поплачь,  поплачь. Сразу
легче станет.  - Николай Николаевич сразу не мог понять, что теперь делать и
что говорить. - А я все-таки поставлю чайник.
     Он вышел из комнаты и быстро вернулся.
     Но  Ленка уже лежала с  закрытыми глазами:  то  ли притворялась,  то ли
спала на самом деле.
     Николай Николаевич долго  стоял посреди комнаты,  потом взял  со  стула
медвежью морду,  положил ее  на  стол,  а  сам сел на освободившееся место и
теперь уже без всякой радости,  а  скорее машинально дописал в свою тетрадь:
"...в  деревне  Вертушино у  Натальи  Федоровны Колкиной  картину  художника
Н.И.Бессольцева, на которой изображена его внучка Маша в возрасте 10-11 лет.
Это последняя работа художника, сделанная незадолго до его смерти".


                             Глава одиннадцатая

     - На следующий день после праздников я стирала платье,  -  снова начала
свой рассказ Ленка. - Когда я бросила камень в Димкино окно, то упала в лужу
и  вся перепачкалась.  Я  стирала платье и все думала,  думала про Димку.  И
вдруг поняла: ненавижу его!
     Тут  мне кровь как бросилась в  голову,  я  влетела в  комнату и  стала
хватать свои вещи,  чтобы уехать. "Вот тогда он попляшет!.. Будет мне письма
писать,  - думала я, - а я ему не отвечу! Хоть десять писем в день, хоть сто
штук! Ни за что не отвечу никогда!"
     А сама носилась по комнате и хватала,  хватала свои вещи и запихивала в
портфель. И вдруг увидела в окно, что в наш сад вошел Димка!
     Я  схватила платье и  выбежала в сад,  вроде надо его высушить.  Ну,  в
общем, выскочила в сад, вешаю платье, а у самой сердце знаешь как прыгало!
     Димка подошел и остановился позади меня.  Я сделала вид,  что не слышу,
что он стоит и  дышит мне в затылок.  Наконец не выдержала и оглянулась.  Он
стоял передо мной, низко опустив голову. Постоял так и выдавил:
     "Ты знаешь, кто я?"
     Я старалась изо всех сил быть спокойной,  а главное, независимой. Такая
гордая и  неприступная!  А  когда он  мне сказал:  "Ты знаешь,  кто я?",  то
улыбнулась уголком рта,  я же владела собой,  хотя на самом деле я совсем не
владела.
     "Кажется,  я  тебя узнаю...  Ты  вроде бы  Димка Сомов?.."  -  медленно
отчеканила я,  чтобы он не заметил, что у меня голос дрожит; потом взглянула
на него - вижу, он волнуется больше меня.
     "Если бы  ты  знала,  кто я  на  самом деле,  то  не улыбалась бы и  не
шутила...  -  Он  на секунду замолчал,  а  потом тихо-тихо произнес,  одними
губами прошептал: - Потому что я подлый!.. Самый подлый трус!.."
     Дедушка!  -  Ленка схватила Николая Николаевича за руку.  -  Как он это
сказал, все лицо у него пошло пятнами. Ярко-красными!.. Как будто кто-то его
раскрасил красной краской. Он прямо полыхал, а глаза метались, бегали в этом
жутком пламени.  "Ну, - подумала я, - тебя надо спасать, ты же погибнешь, ты
же сгоришь в этом страшном огне".
     "Ты трус?  -  говорю я ему.  - Никакой ты не трус! Ты же у Вальки собак
отбивал!..  Ты  даже  Петьки  не  побоялся!..  Ты  же  Маргарите всю  правду
выложил!.."
     А он:
     "Нет, нет, нет! Права Маргарита: я жалкий, последний трус! Ты говоришь,
я сознался Маргарите?..  А знаешь, почему? Потому что я хотел себе доказать,
что ничего не боюсь.  А  я  боюсь,  боюсь...  Подраться с  кем-нибудь мне не
страшно,  а вот сказать всем правду я не могу. Подумал: скажу Маргарите, а в
кино все выложу ребятам и  докажу себе,  что я  не трус.  А когда увидел их,
чего-то вдруг испугался.  Ну,  успокоил себя,  утром скажу,  в школе.  Сразу
перед всеми ребятами и перед Маргаритой.  И не буду ловчить и выкручиваться.
А утром - приказ директора. И я опять струсил. Потом после приказа директора
дождался,  когда Маргарита ушла,  и снова собрался... Нет, не смог. И потом,
когда тебе бойкот объявили,  тоже перетрухнул.  А  вечером с  этой медвежьей
мордой... Пришел к ребятам, чтобы им все рассказать и... Нет, я подлец!"
     Он поднял на меня глаза. Дедушка, они были полны слез!
     "Но теперь я всем-всем все скажу! - сказал Димка. - Вот увидишь! Ты мне
веришь?"
     "Верю", - ответила я.
     "А если веришь, потерпи!"
     "Я потерплю".
     "Я им все-все скажу,  -  продолжал Димка.  -  И тебя к ним отведу.  Как
только ты захочешь,  так и  отведу.  Решишь и  сразу приходи ко мне.  Я буду
ждать тебя. Придешь?"
     А я обрадовалась:
     "Приду, говорю, обязательно", - и сама, дурочка, расцвела.
     Димка подошел ко мне...  и поцеловал!  Представляешь -  по-це-ло-вал! -
произнесла Ленка по складам. - Ты не удивляешься?
     - Удивляюсь, - быстро ответил Николай Николаевич. - Я очень удивляюсь.
     - Вот и я удивилась! Говорит, что трус, а сам совершает такие отчаянные
поступки. Ты мне ответь, должна была я после этого снова поверить в него?
     - Должна была,  - сказал Николай Николаевич. - И молодец, что поверила.
Верить надо до конца.
     - Когда  он  меня  поцеловал,  то  я  сначала засмеялась.  А  потом как
окаменела.  Может быть, я простояла бы так до утра, если бы не раздался крик
Вальки.
     "Попался,  Сомик!  -  заорал он.  -  Наконец-то!.. Пришел тебе конец!..
Можно играть похоронный марш...  Та-ра-ра-ра, - завыл он, потом рассмеялся и
крикнул:  -  Всем расскажу, что ты ходишь к Бессольцевой!" А сам в это время
стаскивал с веревки мое платье.  Я рванулась к нему,  а он отбежал. "Чучело,
привет!  -  и помахал моим платьем над головой. - Принесешь медвежью морду -
получишь платье".
     "Ну гад!" - закричал Димка и бросился за Валькой.
     Тот метнулся к забору, взобрался на него, лягнул Димку ногой и спрыгнул
на ту сторону.
     "Отдай платье! - крикнул Димка. - А то получишь!"
     "Плевал я на тебя!  -  закричал Валька из-за забора. - Теперь ты у меня
попляшешь.  Теперь я  всем расскажу,  как  ты  около Чучела крутился!..  Ах,
простите, извините, поцелуйчик мой примите!" Он снова захохотал и скрылся.
     "Не волнуйся,  -  сказал мне Димка.  Он был как в лихорадке. - Я отберу
платье!  Скоро!..  Сегодня!..  Сейчас же!..  И  всем все  скажу!  Все!  Все!
Всем!.."
     Он сорвался с места.
     "Подожди!" - закричала я.
     Димка остановился, а я убежала и принесла ему медвежью морду.
     "Верни! Я с тобой!" - сказала я.
     "Нет,  я  сам.  -  Он вдруг совсем успокоился,  лицо его стало прежним,
давно мне знакомым.  -  Ты еще там испугаешься...  А здорово твой дед снял с
меня эту морду..." Он взял у меня медвежью морду.
     "Да, он ловкий", - сказала я.
     Мне показалось,  что мы с ним не расставались,  что никто не гонял меня
по улице, не кричал "Чучело и гадина", не пугал медвежьей мордой.
     "А он знает?.. - спросил Димка. - Твой дедушка... про меня?"
     "Что ты! Это же наш секрет", - сказала я.
     По-моему, ему понравился мой ответ. Мы помолчали.
     "Ну,  жди  меня",  -  решился наконец Димка,  помахал мне  на  прощанье
медвежьей мордой - получилось смешно - и ушел.
     Он шел к  калитке легкой походкой человека,  у которого хорошо на душе,
ну как будто ничего его не мучает и не тяготит.
     На меня напал страх.  Я подумала,  что зря отпустила Димку одного. "Ну,
думаю,  они Димку изобьют,  ну, думаю, достанется ему на орехи", - и погнала
следом за ним.
     Димку я  не  догнала.  Перед самым моим носом он  нырнул в  сарай,  где
собралась мироновская компания.  Я нашла дыру в прогнившей стене и прижалась
к  ней.  Подумала,  что  Димке  без  меня  сознаться  будет  легче,  а  если
понадобится - я рядом, тут же прилечу на помощь.
     Они там были все в сборе и хохотали над Рыжим, прямо катались со смеха.
Только Миронова с  безразличным видом  стояла в  стороне и  думала о  чем-то
своем.
     А все из-за чего?..  Рыжий напялил мое платье, которое стащил Валька, и
потешал их. Ну им и было весело.
     Я тоже хихикнула:  всегда смешно,  когда мальчишки влезают в девчоночье
платье.
     А тут я услышала их крики:
     "Ну ты артист, Рыжий!"
     "Точно, Чучело!"
     "Она - наша красавица!"
     "Рот до ушей, хоть завязочки пришей!"
     После этого я  поняла,  что Рыжий-то изображал меня:  цеплялся ногой за
ногу,  падал,  крутил головой,  вытягивал шею и улыбался, растягивая губы до
ушей.
     У  него здорово похоже получалось,  -  с  грустью сказала Ленка.  -  Ну
правда, он настоящий артист.
     - Ну, а Димка-то что? - осторожно спросил Николай Николаевич.
     Он давно уже не теребил Ленку,  потому что ему было ясно и про Димку, и
про Ленку. Он знал, на что можно надеяться и на что надежда совсем плохая, и
предвидел Димкину жалкую ничтожную жизнь.
     - Димка?  Ничего,  - ответила Ленка. - Вошел в сарай и остановился. Он,