исполняющим обязанности
технорука!   Подумаешь,   ответственная  работа!   Ну,  ездил  по  ближним
лесопунктам,  распределял пилы,  топоры, телеги, ну, проверял еще качество
дров.  Разве он ответственный работник?  Козлов понял, что это он сам себя
считал  ответственным работником,  и  люди  почему-то  верили  ему.  Очень
утешало Александра Павловича и  то,  что он  никогда не был в  партии.  То
досадное обстоятельство,  что он много раз пытался в нее вступить и всегда
получал  отказ,   теперь  в  его  глазах  значения  не  имело.   Наоборот!
Оказывается, при большевиках он был в числе гонимых, непризнанных.
     Так  постепенно,   находясь  в   добровольном  домашнем  заточении  и
мучительно размышляя о своем будущем,  Александр Павлович пришел к выводу,
что на кусок хлеба он сможет заработать и при фашистах. Непривычная работа
мысли истощила его  физически,  в  результате чего  лицо Козлова приобрело
некоторые признаки интеллигентности.  С  этого  дня  он  включил городскую
трансляцию на полную мощность и слушал передачи без былого страха.
     Однажды вечером ему пришла в  голову мысль,  что он  мог бы  пойти на
разгрузку не просто рабочим,  а,  к примеру, десятником. Он сказал об этом
жене.
     - Еще бы,  им руководители во как нужны!  - отозвалась она. - Во как!
Они ведь,  чай, не дураки и понимают, что все зависит от кадров. Ты вокруг
посмотри:  все работают.  Наташка как была медсестра,  так и есть. Вон про
нее  и  передача была,  что,  мол,  рука об  руку с  потомственным русским
дворянином доктором  Катасоновым трудится его  верная  помощница,  простая
русская женщина...
     - Слышал я, слышал, - скривился Козлов, - но я же не медсестра.
     - Ты тоже неплохого происхождения,  -  отрезала Антонина,  -  у тебя,
чай, комсомольцев в семье нет.
     - Это верно, - согласился Александр Павлович. - Я хоть не дворянин, а
все же отец мой был урядником.
     Весь  следующий день  Александр Павлович Козлов провел в  трудах.  Он
громыхал чем-то,  что-то связывал, упаковывал, лазал по полкам и сундукам.
Всю ночь светилась щелка в  одном из его окон.  Утром после бессонной ночи
он сел поближе к свету, но так, чтобы с улицы его не было видно, и лезвием
безопасной бритвы начал спарывать с  трусов голубой галун,  а с футболки -
букву "Д". Вдруг фашисты увидят эту букву и подумают, что Козлов состоял в
обществе "Динамо",  а общество "Динамо", как всем известно, объединяет для
занятий  спортом  работников милиции и  НКВД.  Поди  доказывай потом,  что
футболку и трусы он приобрел по знакомству в магазине "Спорт и фото".
     Часов  в  девять  утра  Александр Павлович Козлов,  уложив в  карманы
пиджака необходимые документы,  отправился в  городскую управу.  Он принял
решение. К этому моменту у Александра Павловича уже созрело убеждение, что
новой власти нужны не только грузчики и десятники.  Нужны ей,  конечно,  и
техноруки для  организации снабжения города  топливом.  Недаром  сказано у
дедушки Крылова:  "Оглянуться не  успела,  как  зима катит в  глаза".  Так
однажды, ссылаясь на великого русского баснописца, писала о недовыполнении
плана  заготовок дров  райтоповская стенная газета.  Именно  со  ссылки на
басню  и  решил  начать  свой  разговор с  бургомистром Александр Павлович
Козлов.
     ...Все дети любят своих родителей.  Во всяком случае,  все нормальные
дети любят своих родителей.  Семенов был нормальным ребенком и  любил свою
мать.  Мало кто  из  близких представлял себе силу этой любви,  а  Наталья
Сергеевна старалась не  думать об  этом,  потому что тогда ей  становилось
страшно и  за  сына  и  за  себя.  Причину такой  любви она  видела в  его
феноменально ранней детской памяти.  Она не понимала,  что сама эта память
была не чем иным, как проявлением любви.
     Семенову казалось, что он помнит себя лежащим в люльке, помнит мать с
бутылочкой в  руках и  сестру Элю  в  голубом платьице.  Это  были смутные
воспоминания,  похожие на сон,  а может быть, даже и просто сон, навеянный
рассказами старших.  Однако лет с  двух мальчик помнил мать и бабушку Таню
вполне отчетливо.
     Главное,  что он помнил бабушку Таню,  которая умерла, когда внуку не
было трех лет.  К  примеру,  он  помнил,  что  бабушка делала дома обойные
гвозди для  мебельной фабрики.  Вот  она  сидит перед машинкой для делания
гвоздей. На ней темное платье в мелкий цветочек, на голове белая марлечка.
Машинка у  бабушки забавная.  Главное в  ней  -  колесо,  похожее на  руль
автомобиля.  Справа  от  машинки  коробочка с  обычными гвоздиками,  слева
коробочка  с  половинками крохотных медных  шариков.  Полушарик и  гвоздик
бабушка вкладывала в машинку, вертела колесо, и получался новый гвоздик со
шляпкой, похожей на солнышко: в середине сияющей медной шляпки кружочек, а
от  кружочка лучики  расходятся.  Иногда бабушка давала Семенову покрутить
колесо.
     На кухне за плитой до сих пор лежит железная нога, на которой бабушка
сама чинила для всей семьи обувку.  Семенов знал,  что в кладовке хранится
маленький ржавый  снаружи  бачок,  который  внутри  неожиданно ярко  сияет
полудой.  Это мороженица. Бабушка все собиралась сделать внукам мороженое,
да не успела,  потому что умерла в тот год,  когда с молоком было плохо, а
сахару не достать.
     Временами  Семенов  вспоминал  про  бабушку  что-то   еще  и   иногда
рассказывал матери.  Она прижимала сына к себе, чтобы он не видел ее слез.
Вчера мать достала из-за  плиты ногу и  принялась чинить сандалии сына.  И
теперь ему  пришлось выбежать во  двор,  чтобы мать  не  увидела,  как  он
плачет.  Именно вчера сын вдруг заметил, что мать с каждым днем все больше
становится похожей на бабушку, а Эльвира - на маму. Он и раньше, испытывая
почему-то смутную больную тревогу,  замечал это сходство,  а теперь сердце
его сжалось так, что стало трудно дышать.
     Сегодня  утром,  пользуясь отсутствием матери,  он  сам  принялся  за
стирку, выполоскал и развесил белье на веревках. В общем-то, у них в семье
был  договор,  что  после экзаменов за  десятый класс стирка и  полоскание
белья полностью перейдут в  ведение Эльвиры;  она  сама  дала ему  честное
комсомольское,  что так будет.  Но каждое утро она уходила по своим делам,
хотела устроиться на работу. А про стирку не говорила ни слова.
     Наталья Сергеевна ввела в  семье четкий распорядок:  когда у них день
стирки, когда банный день, когда мытье полов и так далее.
     Семенов решил сделать своим женщинам сюрприз.  Он  сидел возле бывшей
конюшни  на  дубовой  колоде  и   придирчиво  рассматривал  -   хорошо  ли
отстиралось белое. Вдруг он вспомнил, как мать вчера чинила сандалии и как
на голове у  нее была не косынка,  как прежде,  а белая стираная марлечка.
Вспомнив  об  этой  марлечке,   Семенов  нахмурился,  встал  с  колоды  и,
разбежавшись, сделал стойку на руках.
     - Толь!  -  окликнул его  дед Серафим.  -  Толь!  Семенов!  Тебе ведь
говорю!
     Семенов встал  на  ноги  и  посмотрел на  деда.  "Сейчас опять чепуху
какую-нибудь будет молоть,  -  подумал он,  - или начнет спрашивать, что в
городе видел, что мать рассказывает".
     - Подь сюда, - говорил дед, - подь, дело скажу. Секрет...
     Семенов нехотя подошел.
     - Ты ночью спал?
     - Спал, - ответил Семенов.
     - И Эльвира спала?
     - Конечно.
     - И мать?
     Семенов  кивнул,  но  с  трудом  сдержался,  чтобы  не  сказать  деду
какую-нибудь дерзость.
     - Во-от! - сказал дед. - А я не спал.
     - Так вы же после обеда спите,  -  возразил Семенов,  -  и утром тоже
бывает.
     - Не к тому я,  -  сказал дед,  -  не к тому. Я не жалуюсь. Просьба у
меня к тебе, Семенов. Выполнишь?
     - Смотря какая...  У  меня белье сушится,  скоро снимать надо,  а  то
пересохнет.
     Семенов боялся, что дед пошлет его за махоркой или еще куда.
     - На забор тебе слазить не трудно? - просительно сказал дед.
     - Это пожалуйста, - обрадовался Семенов. - На какой?
     - На наш,  конечно.  Вон там,  где мусорный ящик. Ты на ящик влезь, а
потом на забор, а с забора погляди, что там внизу.
     - Дед Серафим,  -  покачал головой Семенов,  - ты честно скажи, зачем
мне на забор лезть. Ты ведь знаешь, что там овраг.
     - Знаю,  - сказал дед. - Овраг мне ни к чему. А вот что с той стороны
за стеной, это мог„т быть интересно.
     - Бурьян там и лопухи, - сказал Семенов, удивляясь дедову упрямству.
     - А ну как еще что?  -  Дед многозначительно прищурился.  - Ты слазь,
Семенов. Я за бельем погляжу.
     В конце концов,  что стоит влезть на мусорный ящик, оттуда на высокий
забор и  поглядеть вниз.  Главное,  не  напороться на  гвозди или на битое
стекло.
     Когда Семенов влез на забор, он понял, что зря спорил с дедом. Примяв
лопухи  и  бурьян,  на  склоне оврага валялось множество всяких интересных
вещей.  Прежде всего бросались в глаза штук тридцать совершенно новых книг
в  красных переплетах.  Многие из них толстые с золотым тиснением,  другие
потоньше. Брошюр там было - не сосчитать.
     "Откуда же они здесь?  -  подумал Семенов и сразу догадался: - Вот уж
не знал, что у них может быть такая уйма книг. А ведь никому не давали, да
и сами не очень были похожи на тех, кто больно много читает".
     Словно в подтверждение того, что выброшенные вещи принадлежали именно
Козлову,  Толя увидел на  склоне оврага настольный,  крашенный под  бронзу
бюст Сергея Мироновича Кирова,  а еще дальше, чуть не на самом дне оврага,
деревянный ящик радиоприемника ЭЧС-2.
     Толя спрыгнул вниз и первым делом подошел к приемнику.  Он перевернул
его.  Зазвенело стекло разбитых радиоламп. Без них, Семенов знал, приемник
работать не может. Однако он взвалил его на плечи, как чемодан, и пошел по
тропинке.  Хорошо было Козлову выбрасывать все через забор, а вот Семенову
теперь приходилось идти  кругом,  сначала по  оврагу,  потом  по  проулку,
частью по улице.
     В  сарае у  Семеновых был  лично Толе принадлежащий тайник.  Это была
траншея,  которую выкопали, когда решили из конюшни сделать гараж. Траншея
была глубокая, с цементными стенами и кирпичным полом.


     Когда Александр Павлович подошел к зданию,  где еще недавно помещался
горсовет и  где  он  бывал неоднократно,  у  него  ослабели колени.  Возле
подъезда стояло  несколько автомобилей и  расхаживал часовой с  автоматом.
Козлов робко подошел поближе. Он понял, что здесь расположилось не одно, а
два учреждения - фашистская комендатура и городская управа.
     Часовой с  автоматом уставился на Александра Павловича,  и пути назад
не было. Казалось, стоит повернуться, и автоматчик выстрелит в спину.
     Запинаясь, Александр Павлович стал объяснять часовому свои намерения.
Он старался вставлять все немецкие слова,  которые знал. На язык просилось
специально  припасенное  Козловым  обращение  "геноссе"  -   товарищ,   но
Александр Павлович  вдруг  испугался произнести это  слово  в  разговоре с
представителем высшей расы:  фашист ведь мог обидеться.  Вспомнилось,  что
светлейший князь Меншиков из кинофильма "Петр I" обращался к государю "мин
херц".
     - Мин херц,  - сказал Козлов часовому,  - мин волен зи арбайтед на ди
гроссе Германию.
     Понял его автоматчик или нет, но указал рукой на подъезд, и Александр
Павлович быстро поднялся по  знакомым шести ступеням.  У  входа он еще раз
оглянулся,  слащаво улыбаясь автоматчику,  и  мелко просеменил в раскрытую
дверь.  Оказалось, что комендатура занимает второй этаж и часть первого, а
городская управа  разместилась в  трех  комнатах налево  от  вестибюля.  В
первой  комнате Козлова встретила девица  с  синевато-белой  физиономией и
волосами цвета лимона.  Не  то крем с  пудрой,  не то какая-то другая мазь
стягивала кожу ее лица, и когда она начинала шевелить губами, то двигались
и нос девицы, и ее уши, и брови.
     - Вам кого?
     - Я хотел бы поговорить лично с самим господином бургомистром.  - Эти
слова Александр Павлович заучил еще дома.  Лучше всего говорить с "самим",
это он знал по опыту.
     - Господин главный бургомистр сейчас занят. Я ему доложу.
     - Благодарю вас, - сказал Козлов, - нам спешить некуда, мы еще с вами
люди молодые.
     Он  хотел  понравиться секретарше.  Однако девица с  сине-белым лицом
никак не отреагировала на его слова. Она скрылась за дверью и, выйдя минут
через десять, очень сухо пригласила Козлова пройти.
     Как ни  перепуган и  взволнован был Александр Павлович,  он не мог не
сообразить, что главный бургомистр вовсе не был занят делами, а выдерживал
посетителя в приемной для поднятия собственного авторитета.
     За  огромным столом  с  массивной чернильницей под  поясным портретом
Адольфа Гитлера в  кресле с  высокой прямой спинкой сидел  бывший продавец
магазина "Спорт и фото" Виталька Сазанский.
     Дома Александр Павлович много раз  репетировал предстоящий разговор с
бургомистром,  он заготовил и  жесты и  даже выражение лица.  Только это и
помогло  ему  сейчас  никак  не  выразить своего  удивления,  не  хлопнуть
Витальку по плечу.
     Витальке Сазанскому шел четвертый десяток. Он любил модно наряжаться,
хотел,  чтобы к нему обращались по имени-отчеству или со словом "товарищ".
Однако в  городе его  звали только по  имени.  Дело  в  том,  что  росту в
Сазанском было менее полутора метров и  сам он был хиленький,  с жиденькой
прической на  прямой  пробор,  с  тоненькими усиками под  тоненьким носом.
Здесь под портретом фюрера с  усиками Виталька выглядел бы  очень комично,
если  бы  не  напряженность его  мелкого  лица,  которое  вдруг  напомнило
Александру Павловичу,  что  и  прежде над  Виталькой в  глаза посмеиваться
боялись.
     - Виталий...  -  начал  Козлов и  запнулся,  потому что  вдруг  забыл
отчество Сазанского. Знал и забыл. Вылетело. - Господин Сазанский...
     - Можете называть меня просто "господин бургомистр",  -  поправил его
Виталька. - Так пока будет лучше... Я вас слушаю.
     Подчеркнутая   официальность   давно    знакомого   человека   сильно
обескуражила  Александра  Павловича.   Он  забыл,   как  хотел  начать.  А
бургомистр откинулся на  спинку кресла,  и  в  лице его  проступила злость
карлика.
     - Я слушаю вас, - повторил Сазанский. - Говорите, говорите, я ведь не
знаю,  зачем вы  пришли.  Я,  в  сущности,  мало вас знаю.  Например,  мне
интересно,  как это вы,  член партии и ответственный работник, не удрали с
другими и даже явились ко мне на прием.
     Не  этого  ожидал здесь Козлов,  не  это  обещала ему  черная тарелка
трансляционной сети.  "Неужели  я  обижал  его?  -  промелькнула мысль.  -
Кажется,  в  открытую не  обижал.  За ту футболку динамовскую и  трусы дал
пятерку сверху.  Куда же  больше?  И  другие так  давали,  уверен,  что не
больше. А может, и обидел когда. Кто ж знал, что так обернется".
     - Господин бургомистр,  -  собрав все свое мужество, сказал Александр
Павлович,  - вы ошибаетесь, я никогда не был членом партии, и комсомольцем
не был,  вы меня с кем-то путаете,  господин бургомистр.  И пост я занимал
очень скромный, в сущности инспектор по качеству дров... Я пришел заявить,
что хочу работать вместе с вами.
     - Разве вы не коммунист? - искренне удивился Сазанский. Уж на него-то
в  свое  время Козлов сумел произвести впечатление.  -  Тогда другое дело,
тогда я готов называть вас "господин Козлов". Садитесь, господин Козлов.
     Александр Павлович сел в  глубокое кожаное кресло,  а Сазанский вышел
из-за стола и стал вышагивать вдоль длинной карты СССР.
     - Слушаю вас,  господин Козлов,  слушаю.  Старайтесь только ничего от
меня не утаивать, ибо я все про вас могу узнать мгновенно.
     Александр Павлович и  не  пытался ничего скрывать.  Он честно изложил
свои  намерения вернуться к  делу  заготовки топлива,  если это  нужно для
немецкой армии,  для городской управы,  а  также для населения.  Он  хотел
сказать про басню "Стрекоза и Муравей", но сдержался, испугавшись сравнить
хозяев с муравьем или, что еще хуже, со стрекозой. Вместо этого он изложил
свое  сугубо  отрицательное отношение к  прежней власти и  тот  бесспорный
факт,  что  его  отец,  урядник Павел Козлов,  был  убит  взбунтовавшимися
фабричными в Смоленской губернии в марте 1917 года.
     - Мне кажется,  что вы почти искренни, - милостиво заметил Сазанский,
- я  почти  готов  вам  верить...  Но  неужели,  господин  Козлов,  вы  не
чувствуете в  себе сил  для  большего,  чем заготовка дров?  Смотрите,  не
упустите время!  Меня,  например,  вы заинтересовали не столько в качестве
знатока дров, сколько в качестве знатока леса.
     Козлов не  понял,  какая тут бургомистру разница.  А  тот остановился
возле карты и стал объяснять,  что большевикам конец, что скоро будет взят
Ленинград,  потом Москва,  потом вся европейская часть страны.  Бургомистр
говорил быстро,  громко,  отрывисто,  с  какими-то  странными интонациями.
Александр Павлович не  догадался тогда,  что Сазанский старается подражать
Гитлеру.
     - Крысы  бегут с  тонущего корабля!  Однако бежать надо  вовремя.  Вы
несколько запоздали.  Лучшие люди явились к  победителям в первый и второй
день, а вам еще придется заслуживать доверие.
     - Господин  бургомистр,  -  воскликнул Александр Павлович,  -  жизнью
готов ответить!
     Сазанский  сделал  своей  крохотной ручкой  театральный жест  и,  как
бывший участник самодеятельности, сказал:
     - Полноте,   полноте,   только  дураки  не  понимают,   что  Германия
непобедима.  Она протянется от  Атлантики до  Урала включительно;  на базе
наших,  русских, ископаемых и дешевой рабочей силы создаст могучую военную
промышленность и  покорит весь мир.  Весь мир -  это пять континентов,  и,
ей-богу,  не хватит чистых арийцев, чтобы управлять народами. Они призовут
нас  -  всех  белых  людей,  кроме  евреев,  естественно,  чтобы управлять
черными,  желтыми и  прочими.  Новый мир -  это новый порядок,  установить
который способны только люди одной нации - немцы. Для поддержания крепкого
порядка, господин Козлов, понадобятся крепкие люди с крепкими нервами.
     Сазанский сел  на  письменный стол  перед Козловым и  хлопнул его  по
плечу.
     - Мы  сейчас  формируем здесь  органы  нового порядка,  если  хотите,
карательные органы.  Вполне  вероятно,  что  я  возглавлю  полицию  нашего
города,  а  может  быть,  и  областную полицию.  Нам  будут нужны люди.  В
районный отдел полиции я мог бы рекомендовать вас...  Не как знатока дров,
а  как  знатока лесов.  Посмотрите еще  раз  на  карту.  Представьте себе,
сколько сил и  средств придется употребить,  чтобы на всей этой территории
оставить  в  живых  только  тех,  кто  достоин  жить.  По  самым  скромным
подсчетам,  для  коммунистов,  комсомольцев и  евреев понадобится огромное
количество кладбищ и крематориев. А ведь есть еще пионеры, цыгане и разные
прочие...  Я  вижу  Россию  свободной,  я  вижу  широкие автострады вместо
гнусных проселков,  вижу аккуратно возделанные поля и тихо шумящие заводы,
на которых трудятся те,  кто ни к  чему более не способен.  И я вижу,  что
управляют рабочими те,  кто призван к  этому по своим природным качествам,
по уму и воле...  Представьте,  господин Козлов, что может быть прекраснее
упорядоченной России!  Автострады,  автострады,  заводы и  поля,  по ночам
освещенные прожекторами,  чтобы  не  было  воровства.  Теперь относительно
браков. Все браки между молодыми людьми переходят в ведение администрации.
Прекращается этот безудержный разгул нравов...
     Александр Павлович никак не мог избавиться от холодного пота, который
первый раз прошиб его еще в разговоре с часовым.
     Сазанский продолжал:
     - В скором времени все изменится. А пока необходимо расчертить страну
на  четкие  квадраты,   разделенные  колючей  проволокой,  и  прочесывать,
прочесывать,  прочесывать, сеять сквозь мелкое сито. Обещаю вам, что много
кровушки прольется, прежде чем очистится Россия от скверны...
     Лет  пять тому назад,  отбывая наказание за  мошенничество,  Виталька
Саз