н отвечал не более десяти минут - Красноселов не дал ему договорить по
второму и третьему вопросу, перебил его:
   - Дайте-ка посмотрю ваши наброски схем. Что ж... с  этим  согласен.  Вы
это знаете. Ну, так вот  что  меня  интересует.  Расскажите  мне,  курсант
Дмитриев, как вы учтете  шаг  угломера  при  стрельбе?  И  второе:  в  чем
сущность теоретической ошибки дальномера?
   Ему было ясно: этими вопросами  Красноселов  прощупывал  его  по  всему
курсу. Алексей начал отвечать, еще чувствуя себя  как  на  качелях,  делал
расчеты на доске и, отвечая, слышал все время, как за его спиной в  классе
беспокойно покашливали.
   - В  этом  сущность  теоретической  ошибки  дальномера,  -  сказал  он,
подчеркнув формулу.
   Опять стало тихо.  Красноселов  перевел  взгляд  на  майора  Градусова.
Командир дивизиона тяжело подвинулся на стуле, короткая  шея  врезалась  в
жесткий воротник кителя.
   - Н-да, так вот какой вопрос, курсант Дмитриев.  Вы  слышали  о  законе
Вьеля?
   "Ну, кажется, самое интересное начинается", - подумал Алексей и ответил
нарочито замедленно:
   - Если я не ошибаюсь, товарищ майор...
   - Почему "если не ошибаюсь"? - Градусов слегка постучал указкой по краю
стола, как дирижер по пюпитру. -  Военный  человек  не  должен  ошибаться.
Конкретно прошу!
   - Я говорю "если не ошибаюсь", - повторил Алексей, - потому  что  видел
сноску у Никифорова,  где  закон  газообразования  носит  название  закона
Вьеля. В конспектах он называется просто "закон газообразования".
   - Так. Хорошо. Это верно. Еще вопрос.  Вы  на  НП.  Начали  пристрелку.
Разрыва возле цели нет. Как вы поступите, курсант Дмитриев?
   - Повторю выстрел.
   - Так. Повторили выстрел. Разрыв за целью. Но вы явно  чувствуете,  что
недолет. В чем дело?
   - Значит, ветром унесло дым разрыва за цель. - Алексей даже усмехнулся:
вопроса этого не было в программе. - Если, конечно, ветреный день...
   Помолчав несколько секунд, майор Градусов задал еще вопрос:
   - Вы были на Курской дуге? Были.  Представьте  НП  в  районе  магнитной
аномалии, приборы врут. Ваши действия?
   Алексей медлил, преодолевая желание вытереть испарину на лбу.  "Что  за
вопросы он задает? Почему он спрашивает именно это?"
   - Ну что же вы, курсант Дмитриев? Так, понимаете, хорошо отвечали...
   - Товарищ майор, - внезапно сказал Алексей. - Этих вопросов я не  видел
в программе...
   Подняв брови, Градусов выпрямился, отчего  качнулся  графин  на  столе,
солнечный блик испуганно заскользил, запрыгал по доске.
   - Курсант Дмитриев! - внятно произнес он. - Да,  я  задаю  вам  вопросы
сверх программы. Но  вы  пропустили  несколько  месяцев  занятий,  и  наша
обязанность проверить ваши знания. Вы можете отвечать или не отвечать.
   - Хорошо, я буду отвечать на все ваши вопросы. На Курской дуге  были  и
такие случаи: направление стрельбы определяли  по  звездам,  по  луне,  по
направлению железнодорожных рельсов. Так было однажды ночью, когда буссоль
не только врала, но и была разбита, а на разъезде стоял  немецкий  эшелон,
по которому мы вели огонь. Что касается магнитной аномалии...
   - Достаточно! - Градусов похлопал указкой по ладони. - Вы свободны.
   Как только Алексей положил на стол билет и вышел из класса, Градусов  в
раздумье наклонился к капитану Мельниченко, проговорил:
   - Похоже, с характером? А? Орешек, как вижу. Непрост...
   - Да, - ответил Мельниченко.


   Отлично чувствовать  себя  свободным  после  трудного  экзамена,  когда
кажется: сотню километров шел с грузом на плечах, тропа круто  поднималась
в гору, но все же ты взобрался на вершину,  и  там  открылся  светоносный,
вольный простор; груз сброшен, впереди несколько  часов  счастливого,  без
забот времени! Тогда особенно хочется,  фыркая,  смеясь  от  удовольствия,
постоять  минут  десять  под  прохладным  душем,  с   чувством   беспечной
облегченности сыграть в волейбол или же независимо  потолкаться  в  шумной
курилке среди еще не сдавших экзамена.
   Да, артиллерия сдана, и все оказалось не таким сложным, как могло быть,
и вообще  -  жизнь,  лето  и  солнце  прекрасны,  девушки  красивы,  майор
Красноселов  снисходительно-мягок,  Градусов  полон   отеческой   доброты.
Поэтому Гребнин, шагая  по  коридору,  попробовал  сначала  запеть,  потом
захотелось разбежаться и  подпрыгнуть,  качнуть  люстру,  чтобы  тоненькие
сосульки хрустально зазвенели: "Четыре, четыре".
   Возле  каптерки  он  встретил  официантку  из   курсантской   столовой,
молоденькую, статную Марусю - она, дробно  перестукивая  каблуками,  несла
поднос, накрытый салфеткой. Гребнин догнал ее и пропел:
   - В этом доме, Маруся, в этом доме, Маруся...
   - Видать, Сашенька, сдал, ежели песенки запел?
   - Кто сказал, что нет? - Он очень  деликатно  попытался  обнять  ее  за
плечи.  -  Марусенок,  в  воскресенье  беру  увольнительную  и  в   восемь
ноль-ноль, как всегда!
   - Еще не раздумал, офицер, с подавальщицей на танцы ходить? -  спросила
Маруся дерзко. - Или одни слова?
   - Чтобы мне вверх ногами перевернуться, Марусечка! Слово  разведчика  -
закон!
   И он гибко встал на руки, пошел по коридору вверх ногами,  рассыпая  за
собой содержимое карманов.
   - И-и, офицер! На голове ходит! - прыснула Маруся. - Карманы-то держи!
   В кубрике  никого  не  было.  Дневальный,  облокотись  на  тумбочку,  с
грустным выражением читал устав.
   - Дневальный! - заорал Гребнин. - Почему никого в подразделении? Что за
беспорядок? Где люди?
   - Слушай, Саша, - скучно пробормотал дневальный, - в вашем взводе  есть
Дроздов?
   - Экая, брат, необразованность.
   - Слушай, не в службу, а в дружбу. Найди его и скажи: звонили из  штаба
училища. Приказано зайти в шестнадцать ноль-ноль к помдежу. Немедленно!



5

   В это время в  спортивном  зале,  за  учебным  корпусом,  туго  стучали
боксерские перчатки. В  конце  месяца  ожидалось  первое  соревнование  на
гарнизонное первенство,  и  пары  тренировались  даже  в  перерывах  между
экзаменами.
   Когда утомленный всем этим утром Алексей вошел в  спортивный  зал,  под
шведской лестницей сидел Борис, уже без гимнастерки, с  оживленным  лицом;
узкие его глаза светились весело.
   - Алеша, поздравляю с пятеркой! Говорят, ты  устроил  фейерверк?  Верно
это?
   - Фейерверка не было, -  сказал  Алексей.  -  По  крайней  мере,  я  не
заметил.
   - Не скромничай же, -  Борис  встал,  с  несколько  капризной  гримасой
положил руку ему на плечо. - Молодец - и все. Ведь я тебя люблю, Алешка!
   - И я тебя, - полушутливо сказал Алексей, - и сам не знаю за что. Ты  с
Толькой сегодня?
   - С ним. Серьезный противник. Ты посмотри на него - Джо Луис, а?
   В спортивном зале сейчас собирались курсанты  из  всех  батарей,  стоял
шум; перчатки глухо, плотно ударяли в грушу; в  стороне  от  ринга  Луц  в
майке, в широких трусах прыгал через веревочку -  тренировал  ноги;  возле
вешалки раздевался Витя Зимин; сняв гимнастерку, стыдливо  шевелил  голыми
плечами, а поодаль Дроздов, подаваясь  вперед,  наносил  удары  по  груше,
мускулы упруго играли на его  спине.  Борис,  не  без  ревнивого  интереса
наблюдая за ним, сказал утвердительно:
   - Да, у Тольки великолепный прямой, видишь?
   Перестав прыгать через  веревочку,  Луц,  отдуваясь,  показал  на  свои
бицепсы, прокричал на весь зал Борису:
   - Побоксируем, чемпион? Получишь нокаут!
   - У тебя слишком узкая грудная клетка, - добродушно ответил Борис. -  Я
не убийца слабосильных, Миша.
   В эту минуту подошел высокий  рыжий  спортсмен,  батарейный  тренер,  с
секундомером в руках, придирчиво оглядел Бориса с ног до головы, спросил:
   - Как настроение?
   - Как всегда, маэстро! - охотно ответил Борис  и  задвигался,  разминая
ноги. - Я готов.
   - На ринг!..


   - Веселое дело, - войдя в зал,  сказал  Гребнин  и  втиснулся  в  толпу
курсантов,  тесно  обступивших  ринг,   пытаясь   через   головы   увидеть
боксирующих.
   Дроздов уходил в защиту. Несведущему в боксе Гребнину  показалось,  что
Борис избивает его, мощно  и  уверенно  наступая,  слегка  нагнув  голову,
собрав корпус, мускулы бугрились при быстром движении его  рук.  И  в  его
смуглом, разгоряченном лице, в жесткой прядке волос, взлетавшей при каждом
ударе, было что-то упорно беспощадное. Дроздов, уходя в защиту,  короткими
ударами отбивал этот натиск, видимо стараясь не вступать в близкий бой, но
Борис, наверно, терял нужные ему минуты и, вдруг сделав боковое движение и
мгновенно разогнув  руку,  справа  нанес  неумолимо  резкий  удар,  голова
Дроздова откинулась.
   - Братцы, это ж избиение! - закричал Гребнин. - Куда смотрит судья?..
   А Дроздов упал  спиной  на  канаты,  прикрыв  грудь  перчатками,  потом
опустился на одно колено, обмяк, лег на бок, щекой  к  полу;  Борис  стоял
перед ним, тяжело дыша.
   - Раз, два, три, четыре... - отсчитывал рыжий судья,  отмахивая  рукой,
глядя на Дроздова остри и ждуще, - пять...
   - Дроздо-ов! Толя-а! - заревел кто-то диким голосом. - Встать! Встать!
   - Семь... - отсчитал судья.
   - Дроздо-ов! О-ох!.. - прокатилось по залу, и раздались громкие хлопки.
   Было удивительно, что на восьмом счете Дроздов медленно поднялся, левой
перчаткой откинул волосы с виска и сделал два  шага  вперед,  взглянув  на
Бориса упрямо  и  серьезно.  Тот,  со  всхлипом  переводя  дыхание,  ждал,
покачиваясь от  нетерпения.  Он  никак  не  мог  отдышаться.  Он  старался
улыбнуться, выказывая каучуковую накладку на зубах.
   Всем телом собираясь к атаке, гибко  нырнув,  нанося  почти  незаметные
удары, Дроздов заставил его отступить на несколько шагов назад и сейчас же
снова нанес удар левой рукой. Это была великолепная серия.  Зал  охнул  от
неожиданности.  Борис,  изумленно  вскинув  брови,  Прикрылся,  не   сводя
испытующего  взгляда  с  лица  Дроздова,  осторожно  отходил  в  угол,   с
ожесточением защищаясь, - он, очевидно, не ожидал  этой  атаки.  Обливаясь
потом, он жадно заглатывал воздух.
   В зале тишина.
   После одного удара Борис упал спиной на канаты, но  тут  же  пружинисто
вскочил на ноги и  стоял  оглушенный,  ожидая  следующего  удара.  Дроздов
сделал движение к противнику. Борис закрылся перчаткой. Внезапно лицо  его
приняло какое-то новое выражение, взгляд остановился, как  припаянный,  на
белой, незагорелой полоске ниже груди Дроздова, и губы сжались.
   В зале закричали, засвистели, возник шум. Гребнин  ничего  не  понял  -
впереди подпрыгнули сразу несколько человек и головами загородили Дроздова
и Бориса. Когда же Гребнин протиснулся к самой площадке,  то  увидел:  оба
они сидели на стульях в разных концах ринга, и Борис, откинувшись, потирая
перчаткой потную,  вздымавшуюся  грудь,  прерывисто  вбирал  ртом  воздух.
Вокруг неистово кричали: "Брянцев! Дроздо-ов!" С бледным лицом, слушая эти
крики, Борис рывком встал, пошатываясь, подошел к Дроздову, обнял  его  и,
как бы обращаясь к залу, сбившимся голосом выговорил:
   - Спасибо, Толя, за прекрасную атаку!..
   Алексей улыбнулся. Ему было ясно: Дроздов обладал хорошей техникой, без
всякого сомнения, тем не менее  казалось  странным  слышать  это  открытое
признание Бориса: его великодушие непонятно было.
   Тут Гребнин, наконец пробравшись к Дроздову, пожал его влажный локоть и
сказал, что его вызывают в штаб училища. Дроздов спросил:
   - По какому поводу?
   Гребнин ответил, что не имеет понятия.
   - Ты, Борис, все-таки защищаешься  однообразно.  У  тебя  хороший  удар
справа, но ты не используешь все  комбинации,  не  экономишь  силы.  Левая
сторона у тебя открыта.
   Дроздов говорил это, стоя  под  душем,  растирая  ладонями  мускулистое
тело; он ощущал, как струи плещут по спине, по плечам, омывая бодрой силой
здоровья, как ветерок веет в открытое окно душевой  и  солнце  блестит  на
кафельных полах, на мокрых решетках раздевалки.
   Борис мылся в соседнем отделении; еще возбужденный боем, фыркал, звучно
шлепал себя по мокрому телу.
   - Понял мои слабые стороны?
   - В том-то и дело, что сказать тебе это нужно. Не со мной одним драться
будешь. А впрочем, можешь и не слушать.
   - Ладно, учтем, - небрежно ответил Борис. - Благодарю. -  И,  помолчав,
спросил: - Ты идешь сегодня в увольнение?
   - Не знаю.
   - А я иду. Ты веришь... Кажется, я влюбился. У тебя  не  бывало?  Из-за
этого чуть на  экзамен  не  опоздал.  Звонил,  звонил  по  телефону  -  не
дозвонился.
   - Как ее звать?
   - Майя.
   - Хорошее имя... Майя... - повторил Дроздов. - Какое-то весеннее.


   Когда  Дроздов  вышел  из  корпуса  училища  -  немного  расслабленный,
затянутый ремнем, в фуражке, сидевшей строго на два пальца от бровей, - он
почувствовал себя так, будто только сейчас, после душа  и  бокса,  испытал
всю прелесть июньского субботнего  дня.  Возле  училищного  забора  густая
зеленела трава, облитая жарким полднем, и жарко было  в  орудийном  парке.
Везде было лето - и в голубом небе, и в этой зеленой траве возле  заборов,
где сухо трещали кузнечики, и в улыбках курсантов, и в  часовом,  стоявшем
со  скаткой  в  пятнистой  тени.  Везде  пахло   горьковатыми   тополиными
сережками; они, как гусеницы, валялись на плацу,  вокруг  разомлевшего  от
зноя часового, на крышах проходной  будки  и  гаражей.  Они  цеплялись  за
фуражку Дроздова, за его погоны.
   Дежурный по контрольно-пропускному пункту  спросил  увольнительную,  но
Дроздов объяснил, что идет в штаб,  и  вышел  через  проходную  на  улицу.
Соседний дворник в мокром переднике с бляхой, известный всему училищу дядя
Матвей, поливал из шланга тротуар. В  дебрях  его  дореволюционной  бороды
торчала  поразительная  по  размерам  самокрутка.  Упругая  струя   звонко
хлестала, била в асфальт, в стволы деревьев; вокруг бегали босые мальчишки
в намокших майках, стараясь наступить на шланг.
   - Брысь отседова! -  отечески  покрикивал  дядя  Матвей.  -  Долго  вы,
пострелята, будете хулиганить на  водопроводе?  Чему  вас  в  школе  учат,
шарлатаны?
   Увидев Дроздова, он широко ухмыльнулся,  борода  разъехалась  в  разные
стороны, и он, зажав шланг под мышкой, приставил руку к кепке.
   - Командиру - здравия желаю!
   - Здравствуйте, - приветливо сказал Дроздов и козырнул в ответ.
   На углу виднелся белый двухэтажный дом - штаб училища, возле которого в
тени продавали газированную воду и стояла очередь, совсем как в  Москве  в
знойный день.
   Только что подвезли на машине лед; он лежал прямо на тротуаре  голубыми
кусками. Дроздов с удовольствием выпил холодной газировки. Ему не хотелось
пить, просто решил вспомнить Москву, постоять в  очереди,  как  давно,  до
войны, посмотреть, как  наполняется  стакан  пузырящейся,  шипящей  водой,
взять мокрый гривенник - сдачу. Когда он пил, на него глядели из  очереди,
и это немного стесняло его.
   Дроздов легко взбежал по  мягкому  коврику,  разостланному  на  широких
ступенях прохладной лестницы, поднялся на второй этаж, в штаб.
   В маленькой дежурке двое дневальных сидели у телефонов.  Один  принимал
телефонограмму и записывал в журнале. Другой - стриженый, полноватый, весь
белесый,  с  минуту  таинственно  разглядывал  Дроздова,   морщил   ужасно
конопатый нос, смежив ужасно белые ресницы, - выражение было загадочным.
   -  Значит,  Дроздов?  -  спросил  этот  дневальный  хитрым,  всезнающим
голосом. - Моя фамилия - Снегирев. Два сапога - пара.
   - Меня, кажется, вызывали.
   - Хм. Та-ак, - протянул Снегирев  значительно.  -  Так  и  запишем.  Ты
откуда сам? Где у тебя, скажем, семья?
   - Что за допрос?
   - Закурить, скажем, есть?  -  не  отвечая  прямо,  тактически  увильнул
конопатый Снегирев и еще сильнее смежил ресницы. - Скажем, на папиросу?
   Дроздов выложил папиросы на  стол,  и  Снегирев,  закурив  неторопливо,
выпустил длинную струю дыма, искусно надел на эту струю  дымовые  колечки,
покосился на часы и протянул весьма серьезно:
   - М-да-а, такие дела-то, папиросы сыроватые... Старшина, что ли,  такие
получил? Н-да-а, значит, твоя фамилия  Дроздов?  Это  значит,  прадед  или
какой предок дроздов ловил. А мой - снегирей.
   - Слушай, честное  слово,  в  чем  дело?  -  начиная  терять  терпение,
заговорил Дроздов. - Чего ты тянешь? Получается как у двух скучающих. "Вот
дождь идет". А другой: "А я утюг купил". Говори  сразу,  откуда  ты  такой
хитрый?
   - Я? Из второго дивизиона. - Снегирев опять невозмутимо пустил  струйку
дыма, опять нанизал на нее колечки. - А уйти ты не уйдешь. А может,  тебя,
скажем,  к  начальнику  училища  вызвали,  ты  откуда  знаешь?  -   И   он
довольно-таки притворно принялся разглядывать  свои  сапоги  с  совершенно
независимым видом.
   - Слушай! - Дроздов поднялся. - Я ухожу.
   - Так и уйдешь? - заинтересовался хитроумный дневальный.
   - Уйду, разумеется! Какого черта!..
   - От своего, можно сказать, счастья уйдешь, - сказал Снегирев и наконец
с, разочарованным вздохом протянул телеграмму. - На. Да ты и не рад, вижу.
А я-то, скажем, думал...
   Дроздов вскрыл телеграмму, прочитал:
   "Получила  назначение.  Буду  проездом  третьего.  Пятнадцатым,   вагон
восемь. Вера".
   - Проездом... - ошеломленно прошептал Дроздов, с трудом веря, и пошел к
выходу.
   - Вот тебе и проездом, - философски заключил дневальный и  вскричал:  -
Папиросы-то, папиросы! - И, догнав Дроздова в коридоре, спросил любопытно!
- Что, хорошая телеграмма или плохая?



6

   В листве тополей занимался золотистый летний вечер, и  Майя  сидела  на
подоконнике, немножко боком, так, чтобы лучи солнца  освещали  на  коленях
книгу, раскрытую на сто двадцать первой странице.
   Со  двора  доносился  гулкий   стук   тугого   мяча,   она   не   могла
сосредоточиться и, чуть хмурясь,  смотрела  вниз,  на  волейбольную  игру,
плохо различимую на площадке за деревьями.
   Собственно, все получилось из-за  пустяка:  этот  Олег  приехал  в  дом
недавно, они познакомились на волейбольной площадке, потому что играли "на
гасе", он ловким, молниеносным загибом руки посылал мяч после ее подач  от
сетки, и ей было легко и приятно пасовать ему. Во время игры пришел Борис,
незаметно и долго стоял среди зрителей, наблюдая за игроками. Увидев  его,
она, обрадованная, кинулась к нему в секунды перерыва, закричала: "К  нам,
сейчас же к нам!" - "Почему же к вам, у  вас  достаточно  сильные  игроки,
если до  конца  быть  справедливым".  -  "Тем  лучше!  -  воскликнул  Олег
вызывающе. - Играйте, артиллерист, на той площадке!"
   Борис начал играть по ту сторону сетки, и,  казалось,  через  несколько
минут все изменилось там - в какое-то мгновенье он сумел подчинить команду
себе, его синяя майка появлялась возле сетки везде,  где  мелькала  желтая
майка Олега, который ожесточенно гасил, а он в этот миг парировал, и мяч с
силой стукался в его ладони, отскакивая в сторону под  восторженные  крики
зрителей. Потом он перешел в наступление - мяч  с  пушечным  треском  стал
падать на площадке Майи, счет быстро изменился. Олег помрачнел, сник,  она
едва не плакала от бессилия и в конце  игры  почти  ненавидела  Олега,  он
двигался на площадке как обреченный.
   После игры Борис взял со скамейки свою гимнастерку, перекинул ее  через
руку, добродушно сказал Майе, что очень хотел бы умыться. "Так вот ты  как
играешь, - проговорила она, когда они вошли в комнату,  и,  очевидно,  для
того, чтобы сделать ему больно, добавила: - Ах, мак мне  Олега  жалко!"  -
"Жалко? - удивился он и, умывшись в ванной, одетый, причесанный,  взглянул
на часы не без досады. - А мне жаль, что время увольнения  я  истратил  на
волейбол!"
   Несколько дней он не приходил, Майя знала: в училище шли экзамены.  Шли
экзамены и в институте, она едала уже анатомию,  готовилась  к  зачету  по
общей  терапии  -  предмету,  наиболее  любимому  ею,  о  котором   Борис,
посмеиваясь, говорил, что это лишь комплекс  человеческого  внушения,  как
страх и преодоление страха на фронте.
   Борис был старше ее и по годам, и особенно потому, что  за  его  спиной
ост