Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
машина мчала командира дивизиона в город. У
него был тяжелейший сердечный приступ.
18
В теплой и тихой высоте алели над потухающим закатом тонкие облака,
мошкара туманным столбцом толклась в вечернем воздухе. По ту сторону реки
за потемневшими лесами уже медленно разгоралась синяя звезда Сириус, этот
первый разведчик ночи; стало сыровато в густой траве, но Алексею было
хорошо лежать среди этой закатной тишины, этого лесного покоя и видеть,
как рождается ночь.
А из близкого лагеря, с волейбольной площадки, доходили сюда,
накатывались волной в тишину азартные крики, глухой стук мяча, трели
судейских свистков. "Аут! Двойной удар!", "Подача справа! Подавай!"
Стрельбы кончились. Дивизион вернулся в лагеря.
"Неужели Борис там, на волейбольной площадке? - подумал Алексей. - Да,
он там". В конце стрельб на огневых появился жизнерадостный лейтенант с
"лейкой", корреспондент из округа, и через день в лагерях была получена
окружная газета с фотографией Бориса, с большой статьей, подписанной
лейтенантом Крамовским. "Отличник боевой и политической подготовки гвардии
старшина Брянцев". В статье этой рассказывалось о волевых командирских
данных Брянцева, о том, как он, умело применяя фронтовые навыки, провел
свой взвод на место, первым с закрытых позиций открыл стрельбу по огневым
точкам "противника", подавил их, дал возможность продвинуться пехоте,
ворваться в первую "вражескую" траншею. Наряду с Борисом отмечались
отличные действия на учениях курсантов Полукарова и Березкина... В
свободное время после стрельб Борис уходил из взвода на волейбольную
площадку, в курилки, туда, где было много курсантов из других батарей, был
оживлен, взволнован, добр со всеми, охотно смеялся каждой шутке, острил
сам, с щедростью угощал всех папиросами: "Ну, налетай по-фронтовому,
раскурочивай пачку". Его лицо как бы просветлело, глаза приобрели какой-то
горячий, скользящий блеск; он даже стал двигаться как прежде - уверенной,
гибкой походкой человека, убежденного, что на него смотрят; разговаривая
же в курилках, как-то небрежно, с усталостью отвечал на вопросы, как будто
они надоели ему; и, когда разговор касался стрельб и учений, несколько,
казалось, раздосадованный, морщился: "Хватит об этом, братцы, право,
осточертело. Сейчас бы в город, на танцы куда-нибудь. Отдохнуть бы хоть на
час от всего".
Однако, возвращаясь во взвод с волейбольной площадки, из курилок
соседних батарей, он чувствовал холодок окружавшего его молчания, и глаза
его мгновенно теряли живой блеск: здесь никто не спрашивал об учениях,
здесь была настороженность.
На второй день после стрельб он, видимо, твердо решил размягчить эту
обстановку отчужденности и в час отдыха появился в палатке,
принужденно-весело улыбаясь:
- Закурим, чтоб дома не журились, ребята? Подходи - папиросы!
Тут же у входа он в упор столкнулся с Полукаровым, медведем вставшим со
своего топчана.
- Не желаю! - сказал Полукаров и, торопясь, вышагнул из палатки.
За дощатым столом сидели Дроздов, Гребнин и Алексей. Все, не промолвив
ни слова, точно ждали чего-то. Борис раскрыл коробку папирос, понюхал ее.
- Не хотите? Напрасно.
- Нет... что ж... давай закурим, - со спокойным видом сказал Алексей и
встал, подошел к нему, взял папиросу. - Спасибо. А то у меня кончились.
Это все-таки прекрасно. Я рад, что ты готов поделиться последним
табаком...
- Что это за ирония? - с кривой полуулыбкой спросил Борис. - Может
быть, ты хочешь обвинить меня в лицемерии?
- Не пугайся. Никакой иронии. Садись. Здесь все свои. Поговорим.
- О чем? - Борис беглым взглядом окинул всех. - Впрочем, я тоже как рае
хотел поговорить. Вижу, во взводе косятся на меня: очевидно, все верят
тому, что ты говоришь тут обо мне. Слышал кое-что и хочу предупредить -
брось, Алеша!
- Я ничего не говорю о тебе, - ответил Алексей. - Но ты скажи: чья
катушка связи была в кустах, которую нашел комбат?
- Какая катушка связи? - очень внятно спросил Борис. - Ты что -
провоцируешь меня? Катушка? Какая катушка? При чем здесь я, если у тебя не
хватило связи? - Он смял незакуренную папиросу, швырнул ее. - Да дьявол с
ней, в конце концов, с этой дурацкой катушкой! Я хочу, чтобы ты понял
меня! По-человечески!.. При чем здесь я?
- И я хочу понять, - сказал Алексей. - Все...
- Вижу! - Брови Бориса изогнулись. - Вижу, Алексей, твои помыслы! Ты
хочешь все свалить на меня! Но знаешь...
За пологом потоптались, и в палатку всунулся низкорослый курсант,
видимо из соседней батареи, кашлянул для солидности на пороге.
- Первый взвод, кто у вас здесь Брянцев?
- Опять! - с неудовольствием воскликнул Дроздов и тотчас заговорил
деланно приятным голосом: - О, вы к нам? Кто вы и откуда, товарищ? Чем
можем быть полезны? Вам нужен лектор?
Курсант расправил под ремнем складки гимнастерки, опять кашлянул,
недоверчиво огляделся.
- Так. Плохи шутки. Первый взвод?
- Первый.
- И Брянцев есть в вашем взводе?
- Я Брянцев! - не без раздражения отозвался Борис. - А что дальше?
Курсант проговорил веско, но как бы еще не совсем веря в серьезность
услышанного ответа:
- Если ты Брянцев, то я комсорг взвода из третьей батареи. Словом, мы
статью взводом обсуждали. Ребята тут приглашают поделиться...
- Вот этого делать и не нужно! - вдруг запальчиво проговорил Дроздов. -
Не нужно! Слышишь, комсорг? Чепухой занимаетесь! Ерундой несусветной. Иди
в свою батарею - переживете без лекций!
- Как это так? - не понял курсант. - Какая такая чепуха? Почему
прогоняете? Вы чего колбасите?
- Верно, тут наговорят. Иди. Он придет, - поддержал его Алексей, увидев
побелевшее лицо Бориса, его сжатые губы.
Курсант, недоумевая, потоптался, вышел из палатки.
- Слушай, Толя, какое ты имеешь право распоряжаться мной? - злым
голосом спросил Борис. - Я что, подчиняюсь тебе?..
- Борис, - перебив его, сказал Алексей, все так же глядя ему в лицо, -
ведь катушка в кустах была твоя.
- Что-о? Значит, ты...
- Значит, ты оставил катушку, - договорил Алексей. - Ведь ты шел через
те кусты. Больше никого там не было.
- Что-о?
- Значит, ты оставил катушку. Но зачем?..
- Как ты смеешь клеветать? - закричал Борис, вскакивая. - Гнусная...
глупая клевета! Мне говорить с тобой не о чем! Я все понял! Спасибо, мой
друг Алешенька! Спасибо!.. Желаю всяческой удачи!..
И кинулся из палатки; шумно плеснул полог; нависла неприятная, как
духота, тишина.
...Теперь он лежал на берегу и вспоминал, как все это было, а везде уже
темнело, на волейбольной площадке по-прежнему не стихали стук мяча, крики
курсантов:
- Гаси! Есть! Переход подачи!
Потом Алексей не спеша пошел в лагерь; сумрак леса поглотил его. Сырая
темнота, сизо клубясь, сгущаясь, плотно собиралась в чаще, лишь белели
тропки. Над ними стоял туман, как в узких коридорах; в палатках повсюду
зажигались огоньки, звучали голоса во влажном воздухе. Мимо прошел караул
- разводящий с часовыми - на дальний пост, к автопарку. Перекликались у
палаток дневальные: "Егоров, где керосин? Почему лампа не заправлена?
Его-ро-ов..."
Наступала ночь. Только на волейбольной площадке затянулась игра, и
вокруг поляны столпилось много зрителей из всех батарей; в темноте,
взлетая над сеткой, мяч едва был виден; Борис играл возле сетки, требуя
выкриками пасовки и, собранный, всем телом выгибаясь, ударял с пушечной
силой по мячу под восторженное одобрение зрителей:
- Брянцев, дав-вай!
Алексей постоял немного на поляне, подумал: "Зачем обманывать себя?" -
и зашагал по тропинке среди деревьев к взводу.
Возле палатки его остановил дневальный:
- Немедленно вызывают к капитану Мельниченко - тебя и Брянцева!
19
В палатке комбата было светло - с яростным гудением горели две лампы,
сделанные из стреляных гильз. Когда Алексей вошел, Мельниченко
разговаривал с Чернецовым; пунцовый румянец волнения заливал щеки
лейтенанта.
- Войдите и садитесь, - разрешил капитан Алексею. - А где Брянцев? Что
ж, подождем.
Офицеры стали поочередно читать какую-то бумагу, и Алексей часто ловил
на себе спрашивающий взгляд Чернецова; капитан же не посмотрел ни разу,
лицо было задумчиво, строго, побелевшие от солнца волосы зачесаны над
лбом. Было похоже: до его прихода между офицерами был серьезный разговор,
и он прервал его. На столе в армейской рации горели красным накалом лампы.
Тихо звучали скрипки. Не заглушая их, беспокойно щелкало, шипело пламя в
гильзах. Алексею хотелось курить. Он когда-то слышал эту музыку. Что это -
Сен-Санс? Мама играла. Садилась за пианино, с улыбкой поворачивая голову к
отцу, так что колыхались серьги в ее ушах, спрашивала: "Что тебе сыграть?"
Отец отвечал: "Сыграй "Рондо каприччиозо" Сен-Санса. Когда я ловлю с
маяков эту музыку, я вспоминаю многое".
Близко послышались возле палатки быстрые шаги, голос Бориса произнес за
пологом:
- Курсант Брянцев просит разрешения войти!
- Да, войдите.
Он был весь потный после игры в волейбол, гимнастерка прилипла к груди,
но тщательно заправлена, ремень туго перетягивал талию. Тотчас в палатке
разнесся запах одеколона - маленький плоский трофейный пузырек аккуратный
Борис всегда носил в кармане. Отчетливо звякнули шпоры.
- Товарищ капитан, разрешите обратиться?
- Пожалуйста.
- Товарищ капитан, по вашему приказанию курсант Брянцев прибыл!
- Садитесь, курсант Брянцев, - ответил капитан, продолжая читать
бумагу. - Вот на ящик.
- Слушаюсь.
Рядом с Алексеем стоял пустой снарядный ящик, и Борис непринужденно
сел, не обернувшись, будто не заметив Алексея, а капитан из-за листа
бумаги посмотрел на обоих, спросил:
- Вы что такой возбужденный, Брянцев?
- Играл в волейбол, товарищ капитан. - Борис улыбнулся. - Люблю эту
игру.
- Хорошо, слышал, играете?
- То есть... говорят, что хорошо...
- Да. И стреляете вы неплохо. Я тут просматривал личные дела, Брянцев,
у вас очень хорошая фронтовая характеристика. Подписана командиром взвода
Сельским. Вашим лейтенантом. Хороший был командир?
- На мой взгляд, очень хороший.
- Понятно. - Капитан сосредоточенно кивнул, положил бумагу на стол,
прикрыл ее рукой.
- Вот что, товарищи курсанты, наличие связи проверено во всей батарее.
Оказалось: недосчитывается одной катушки именно в вашем взводе (Чернецов
дернулся при этих словах). Так кто же из вас потерял катушку во время
стрельб - вы, Дмитриев, или вы, Брянцев? - Капитан помедлил. - Понятно,
что оба вы катушку потерять не могли.
Борис подозрительно покосился на Алексея и с тяжелым вздохом поднялся,
говоря:
- Разрешите, товарищ капитан? - Он пробежал пальцами по складкам возле
ремня и заговорил громче: - Товарищ капитан, я взял с собой ровно четыре
катушки. Четвертой хватило точно до вершины холма. Я утверждаю: катушки я
не терял и ничего не знаю о ней!
Его голос отдавался в ушах Алексея и казался ему странным своей
уверенностью, своей спокойной убедительностью: такой голос не может лгать.
Он поднял голову. Борис стоял выпрямившись; огонь ламп холодно мерцал на
его начищенных пуговицах, вспыхивал на орденах и медалях, полосой
заслонивших его грудь. "Зачем он надел ордена? - невольно подумал Алексей.
- Он почему-то надел их сегодня утром".
В тишине тоненько пропел комар, опустился на руку Бориса и начал
набухать. Рука была неподвижной.
- Я узнал об этой катушке только после стрельбы, - договорил Борис, и
Алексей видел, что комар набухал и набухал на его руке, стал пурпурным.
- Это все? - спросил Мельниченко.
- Больше ничего не могу добавить, - ответил Борис. - Разрешите сесть,
товарищ капитан?
Он сел и, только сейчас увидев комара, ударил по нему ладонью; потом
брезгливо вытер руку кончиком носового платка.
"Сейчас он вздохнет и будет честными глазами глядеть на капитана. Он
хочет показать, что вопросы совсем не волнуют его, что он не понимает,
какое отношение имеет ко всему этому. Да он как актер!" - подумал Алексей,
и чувство, похожее на злость и неприязнь к Борису, охватило его.
- Старший сержант Дмитриев, - послышался голос Мельниченко. -
Объясните, почему у вас не хватило связи? Чья же это, в конце концов,
катушка?
Борис, подняв лицо, сощурился. Офицеры смотрели на Алексея: капитан со
строгим ожиданием, Чернецов с прежним выражением неуверенности и тревоги.
Когда он шел к капитану, у него появилось решение не говорить ничего о
Борисе в присутствии офицеров. Просто сказать, что он не может разобраться
в этом случае с катушкой, а потом еще раз объясниться с Борисом, в глаза
сказать, что он теперь думает о нем, - и на этом закончить все. И сейчас,
глядя на удивленно-честное лицо Бориса, он встал и увидел, как глаза его,
чуть сощурясь, улыбались в пространство.
- Я скажу то, что знаю. Связи у меня не хватило. Мы обходили болото
перед самым холмом и сделали крюк. Я запаздывал с открытием огня, но на
холме я увидел Брянцева и попросил у него кабель, чтобы проложить связь до
энпэ. У меня не хватало двухсот пятидесяти метров. Брянцев сказал, что
кабеля у него нет, что у пего кончается связь.
Он умолк. Молчание длилось с минуту, и непроницаемое лицо Бориса стало
влажным, точно обдало его паром, но прищуренные глаза старались
по-прежнему улыбаться в пространство.
- ...Вот и все, что я знаю.
Борис проговорил громким голосом:
- В этом-то и дело, что у меня тоже кончалась связь.
- Да, наверно, - сказал Алексей. - Может быть. Я попросил у тебя связь
и видел, как ты бежал через кусты к энпэ, потому что надо было открывать
огонь. Глупо, конечно, было бы мне оставлять свою катушку в кустах и
просить у тебя связь.
- Вы думаете, что это катушка Брянцева? - спросил Чернецов, пунцово
покраснев.
- Я не могу ответить на этот вопрос. - Алексей махнул рукой. - То, что
я могу предполагать, не доказательство.
- Это уже ложь! - отчетливо-убежденно проговорил Борис. - Что это за
клеветнические намеки, Дмитриев?
- Я не думал говорить намеками.
- Значит, все обоим неясно? - прервал капитан Мельниченко. - Дело
касается чести будущих офицеров - вас, Брянцев, и вас, Дмитриев.
Объясните, Брянцев, что вы считаете клеветой? Опровергайте. И немедленно.
Высокий смуглый лоб Бориса залоснился от пота.
- Хорошо... Я объясню... Но я не буду так безответствен, как
Дмитриев... Я выскажу то, что не хотел говорить.
Он выпрямился и снова вздохнул, будто предстояло говорить неприятные
для себя и других вещи; и даже сейчас, в эту минуту, он вроде бы чуть-чуть
играл, вернее, старался выверенно играть, и это казалось Алексею
противоестественным, и он вдруг подумал, что Борис давно был готов к
подобному разговору и все решил для себя детально и точно, всю линию
поведения до последнего жеста, до последнего слова.
- Я, наверно, слишком резко выразился: "клевета", - сказал Борис
несколько усталым голосом. - Назову другими словами: "лживые намеки". Да,
мы с Дмитриевым считались друзьями. Все это знали. И я вынужден подробнее
объяснить это. - Борис облизнул губы. - Корни идут еще с фронта. Скрывать
нечего теперь... Однажды в разведке вышло так, что Дмитриев... Сейчас
нескромно, может быть, говорить о себе. Но вышло так, что я целый час
прикрывал огнем Дмитриева и помог ему дотащить "языка" к нашим окопам. -
Борис искоса посмотрел на Алексея. - В училище наши взаимоотношения
изменились. Не знаю почему. Может быть, Дмитриев чувствовал себя обязанным
мне, что ли, за прошлое - не знаю! Верно или неверно, психологически я
объяснял это так: иногда люди, чувствующие себя в долгу друг перед другом,
не всегда остаются друзьями. Тяжелый груз - быть обязанным за свою прошлую
ошибку.
- Какую ошибку я допустил в разведке? - спросил Алексей, изумленный
этим неожиданным объяснением Бориса. - Говори же! Что за ошибка?..
Борис сухо ответил:
- Я могу объяснить, но это к делу не относится, - ты не разобрался в
обстановке и первый открыл огонь, когда наткнулись на боевое охранение, а
этого делать было нельзя. Личных конфликтов у нас было много. И теперь -
основное. - Борис опустил глаза, вдохнул в себя воздух, как бы набираясь
сил для главного, четко сказал: - Товарищ капитан, катушка связи,
найденная в кустах, не моя катушка...
- Значит, катушка Дмитриева?
- Я не утверждаю, товарищ капитан, - сдержанным тоном возразил Борис. -
Я не видел. Но мне кажется, что Дмитриев мог потерять эту катушку... После
того, что говорил здесь Дмитриев, у меня невольно сложилось мнение, что он
хочет дискредитировать меня перед взводом, перед офицерами. Особенно в
связи с тем, что Дмитриев опоздал с открытием огня и, наверно, из-за
неприязни ко мне хочет переложить свою вину на меня. Поэтому я должен был
объяснить все подробно.
- Понятно, - сказал капитан. - Дмитриев потерял катушку, попросил у вас
связь - у вас нет. Тогда он решил свести с вами счеты. Что ж, зло
задумано. Но каков смысл мести?
- Не знаю. Я не хотел этого говорить.
- А как же связисты Дмитриева? Вот что непонятно! Они-то видели?
- Дмитриев - влиятельный человек во взводе, товарищ капитан.
- А ваши связисты?
- Полукаров может подтвердить, что у нас было четыре катушки. Связь
несли я и он. Березкин нес буссоль и стереотрубу.
- Что вы скажете на это, Дмитриев?
Но Алексей, не пошевельнувшись, сидел как глухой, устремив взгляд под
ноги себе.
- Что вы скажете на это, Дмитриев? - повторил капитан настойчивее.
Тогда Алексей встал, чувствуя звенящие толчки крови в висках. Он еще не
мог в эту минуту до конца поверить тому, что сейчас услышал, поверить в
подробно продуманную доказательность Бориса, в эту его нестерпимо ядовитую
ложь, и он с трудом нашел в себе силы, чтобы ответить потерявшим гибкость
голосом:
- Более чудовищной лжи в глаза я никогда не слышал! Мне нечего... Я не
могу больше ничего сказать. Разрешите мне уйти, товарищ капитан?
Отодвинув орудийный ящик, заменявший стул, капитан вышел из-за
деревянного столика, раскрыл дверцу железной печи; пламя красно озарило
его шею, лицо, и, вглядываясь в огонь, проговорил со странным
спокойствием, которому позавидовал Чернецов:
- Можете идти, Дмитриев. Вы, Брянцев, останьтесь.
Уже отдергивая полог, Алексей услышал вязкую тишину за спиной, и в ту
секунду его душно сжало ощущение чего-то беспощадно разрушенного,
потерявшего прочность.
Борис, слегка морщась, сидел неподвижно, опустив голову, потом на лбу
его пролегла морщинка - тонкая, как нить, и Чернецов видел эту морщинку,
казавшуюся ему какой-то чужеродной, болезненной, как отражение
неестественного внутреннего напряжения.
Стало очень тихо. Только раскаленная железная печь с настежь раскрытой
дверцей жарко ворчала в палатке и угольки с яростным треском выстреливали
в земляной пол, рассыпались искрами. Мельниченко, стоя перед печкой, все
наблюдал за огнем, не задавал ни одного вопроса.
И Борис, не выдержав эту тишину, попросил невнятно:
- Товарищ капитан, разрешите и мне идти?
- Подождите, - не оборачиваясь, ответил Мельниченко. - Я вас задержу
ненадолго.
Он подошел к Борису, сел на тот самый орудийный ящик, на котором минуту
назад сидел Алексей.
- Слушайте, Борис, то, что вы говорили сейчас, страшно. В ваших
объяснениях все очень путано, мне трудно поверить. Вот что. - Он положил
руку ему на колено. -