ю мелких культурхищников остаются вышивки, этюды,
гобелены, ковры.
     Фон Бенкендорф рвет на себе волосы:
     -  Бандиты! Жулики! Стервятники! Эти  сокровища революция отняла у нас,
Бенкендорфов! Так почему же мы должны делиться с какими-то ферстерами?!
     Странные речи заводит с молодым графом фон Рекнером генерал фон Браун:
     - Это только между нами, Карл. Я ценю  фон  Бенкендорфа, но все-таки он
из русских,  обрусевших  немцев,  поколениями  живших вдали  от  родины,  на
чужбине,  среди  славян.  Он, конечно,  числится  сейчас  РД  -  рейхсдейче,
имперский  немец,  такой  же, как мы  с вами,  и  тоже  дворянин,  юнкер. Но
поймите,  Карл, я не могу забыть его  русское прошлое. Все  же  здесь налицо
определенная неполноценность!
     Тут уже граф Карл фон Рекнер не  решается  напомнить зарапортовавшемуся
генералу  от  инфантерии,  что  и он, фон  Рекнер, по  матери, черт  возьми,
Бенкендорф! И стопроцентный немец и дворянин!
     В   библиотеке  имени  Короленко  офицеры  фон  Брауна,   соревнуясь  с
"фюрерами" из  роты  Ферстера,  хватают, упаковывают, отсылают  специальными
вагонами  через Киев тысячи книг,  которым нет цены. Остальными гитлеровские
солдаты с  разрешения  начальника гарнизона  мостят грязную улицу, чтобы  не
буксовали автомашины вермахта.
     Это  видят  харьковчане.  Это  видит  потрясенный  Коля  Гришин.  Война
объявлена книгам! Война против книг - это война против создателей этих книг,
национальной   гордости  великороссов   и   украинцев.  И  -   война  против
неродившихся  еще  поколений  читателей.  Война  против  Пушкина  и  Гоголя,
Толстого  и  Шевченко -  это  крайняя  степень  варварства,  это  культурный
геноцид.
     Глядя, как, гитлеровцы расправляются с книгами - в грязь, под колеса, -
Коля Гришин глазам своим  не верит:  да  кто  же они,  немцы? Дети Гете  или
Гитлера? Эйнштейна или Аттилы?..
     Едва  ли  не  к  шапочному  разбору поспевают  и  люди  рейхс-комиссара
Украины, гаулейтера и обер-президента Восточной Пруссии СС-обергруппенфюрера
Эриха Коха, хотя Харьков  подчинен  не  рейхскомиссариату,  а  генералу  фон
Брауну как  представителю  германского вермахта,  поскольку город в  связи с
упорной обороной  русскими Воронежа продолжает находиться в оперативном тылу
вермахта,    Кох,   однако,   успевает    поживиться   старинными   иконами,
произведениями знаменитых мастеров немецкой, голландской и итальянской школы
XVI-XVIII  веков, полотнами  русских художников.  До  всей  этой живописи он
большой охотник.  Тем более что ее оценивают  по  бросовым ценам в несколько
миллионов рейхсмарок.
     Пятое ноября 1941 года.  Дата  весьма  памятная в  культурном календаре
Харькова,  да   и  всей  Украины.  Генерал   фон  Браун,  комендант  города,
подписывает приказ:  "Всем  работникам искусств  явиться  для регистрации  к
зданию театра имени Шевченко. За неявку - расстрел".
     Когда собираются оставшиеся в городе артисты, происходит  что-то дикое,
бессмысленное.  Сначала  им  объявляют  от  имени   новой  власти,  что  при
консерватории открываются курсы по подготовке дирижеров церковных хоров, все
же остальные театры, клубы, музеи остаются закрытыми.
     Затем солдаты генерала фон Брауна, эсэсовцы окружают артистов, насильно
запрягают их в армейские фурманки и с гиканьем и хохотом гонят их, артистов,
работников  искусств,  как коней,  по  самым людным улицам  города к реке за
водой.
     Таков "новый порядок".
     Так генерал фон  Браун  проучил артистов Харькова и всю  его творческую
интеллигенцию, весь народ.
     Унизить, оскорбить, устрашить!
     "Шренклихкейт!"

     На  столе  кабинета  генерала  фон Брауна лежит толстая книга.  Любимая
книга,  настольная  книга генерала  в  драгоценном  первом,  почти столетней
давности издании. На титульном листе написано;
     VOM KRIEGE
     *
     HINTERLASSENES WERK
     DES GENERALS
     KARL von KLAUSEWITZ
     *
     Erster Teil
     Zweiter Teil
     Dritter Teil

BERLIN
     BEI FERDINAND DUMMLER
     1832·1833·1834
     Книга  генерала Карла фон  Клаузевица  "О  войне".  В  ней  этот оракул
германского  генштаба прямо предписывает  использовать  террор как  средство
сокращения  сроков  войны  и  достижения  быстрой  победы  над  противником.
Блицкриг любыми средствами!  Освобождать  гражданское  население  от  ужасов
войны?  Как  бы  не так! Побольше ужасов  на  голову гражданского населения!
Прусский генерал, теоретик войны, был богом германского генералитета. "Война
есть продолжение политики,  только другими средствами" - это сказал он,  фон
Клаузевиц.
     "Мы  должны поставить  его  (противника)  в  такое положение,  -  писал
Клаузевиц, - в котором продление войны станет для  него более  гнетущим, чем
капитуляция". Оскорбить,  унизить, устрашить!  Так  было после Седана в 1870
году, после разгрома французов в шестинедельной войне. Зверская расправа над
франтирерами, посмевшими с ножами кинуться на германский меч!
     Презренные  интеллигенты  и  тогда, в 1870  году,  визжали, что  террор
только  восстанавливает  побежденный  народ   против  победителя,  порождает
безумство храбрых, сеет ветер, с тем, чтобы  жестокий победитель пожал бурю,
в  конце концов растягивает и  ожесточает войну.  Но генерал фон  Браун, как
всякий  юнкер  и  штаб-офицер  вермахта,  ненавидел  интеллигентов.  Подобно
Николаю II, он желал бы вычеркнуть это слово из всех словарей.
     Он гордился тем, что служил-корнетом в кавалерии генерала фон  Бюлова в
августе  1914 года, в начале  первой мировой войны, когда фон Бюлов, обвинив
жителей  бельгийского городка Анденн под Намюром в "предательском" нападении
на его войска, приказал расстрелять сто-двести человек и сжечь весь городок.
Этот приказ развесили и в Намюре,  и в Льеже, чтобы тамошние жители знали, с
кем имеют дело. Так было и в дальнейшем - в каком-то городке, Тамин, что ли,
корнет фон Браун участвовал  в  расстреле уже четырехсот бельгийцев. Согнали
всех жителей без различия пола и возраста перед церквушкой, солдаты все были
дико пьяные - им выдали шнапс. Расстреляли всех, кровавая была баня. В таких
кровавых  банях  и зрело тевтонское бешенство, закалялся тевтонский  дух. По
приказу начальства корнет фон Браун хватал заложников - по десять сначала, а
там и по полсотни. Женщины налево, мужчины  направо, в середине -  спешенный
эскадрон. "Файер!"  -  "Огонь!" Пьяные  саксонцы  стреляли плохо,  корнету и
другим офицерам приходилось достреливать раненых.
     Солдат горячили не только шнапсом,  бесили их и  рассказами о зверствах
союзных   войск,  об  издевательствах  франтиреров,  бельгийских  женщин   и
бельгийских   детей  над   пленными   германскими   солдатами.  Любые  формы
"шреклихкейт"  - устрашения - казались  тогда недостаточными. Оба  глаза  за
око, челюсть за  зуб, артиллерийский  залп за пулю  снайпера!..  В Лувэне по
приказу генерала  фон Лютвица  уничтожили все, начиная со всемирно известкой
библиотеки...
     От библиотеки Лувэна до библиотек Харькова - прямая дорога.
     Уже   после  войны   новые  уставы,   "кригсбраух"  рейхсвера,   упрямо
предписывали:  "Война  должна вестись  не только  против  воинов  вражеского
государства,  она  должна быть направлена на уничтожение всех материальных и
духовных ресурсов врага". Цели рейхсвера оставались теми же, что были и  при
кайзере: уничтожить  все  сопредельные нейтральные государства, покончить  с
британской гегемонией, поставить  на  колени русского колосса. И в  итоге  -
создать новую Европу, подвластную Германии.
     Адольф Гитлер заменил лишь фразеологию, призвав вермахт бороться не. за
новую Европу, а за новый порядок - порядок Гитлера в Европе.
     "Шреклихкейт!"
     Такова  была  несложная  эволюция  Георга  фон  Брауна, от  корнета  до
генерала.
     Кончалась первая  неделя  его  пребывания в  новой резиденции  - в доме
помер семнадцать на улице Мироносицкой в Харькове.
     За  эту неделю  генерал  сделал еще один шаг в своей эволюции: прочитал
немецкий перевод книги Маккиавелли "Государь", который для  него  раздобыл в
одной из  библиотек Харькова  барон фон Бенкендорф.  "Властелину и  государю
города  Харькова..."  -  так  начиналась  высокопарная  дарственная  надпись
барона.  Генерал  нашел  для  себя  много   полезного  в  книге  знаменитого
флорентийца. Его восхитил ницшеанский .культ сверхчеловека, вседозволенность
самодержавия,  такое  же  полное  презрение  к  христианской  морали,  какое
проповедовали и наци. В  этом антихристианском  евангелии от  Маккиавелли он
нашел блистательное оправдание беспощадного насилия.  Государство - это все,
граждане его - ничто. Государственная политика находится по ту сторону добра
и зла.
     Когда сама  безопасность страны  зависит от  принятия  решительных мер,
учил   наставник   государей,   никакие   соображения   справедливости   или
несправедливости, человечности  или жестокости, славы или бесславия не могут
брать верх. Да, цель оправдывает средства!
     Государь  должен  быть суровым  и грозным  кумиром. Он  должен  внушать
страх, но не ненависть, ибо ненависть народная  может  погубить  его.  Народ
следует - держать в  строгости и бедности, запугивая угрозой  войны, дабы не
подняли  голову  два великих  врага  послушания  и покорности:  честолюбие и
скука.  В  народе  необходимо четкое разделение на  классы.  Религия, хоть и
ложная,  нужна  для  простонародья.  Государю  следует награждать  подданных
лично, но  наказывают их пусть другие. Вина падет на их головы, и головы эти
можно  будет при случае  отрубить и  тем укрепить свою добрую славу.  Мудрый
государь печется  не о народной  свободе,  а  о безопасности  государства. И
окружает он себя посредственностями, ибо сильные  и  смелые могут покуситься
на его власть. По той же причине следует подвергать опале самых боевых своих
генералов...
     -  Откровенно  до  цинизма,  - прочитав  Маккиавелли,  заметил  генерал
Бенкендорфу.
     - Фридрих  Великий,  -  усмехнулся барон, - называл  Маккиавелли врагом
человеческим, но всегда следовал его заветам.

     А  на  Большой земле  все еще  не  знали,  кто  поселился в доме  номер
семнадцать.
     "У "Тоси" завелся богатый жених!" Именно такое кодовое сообщение должны
были прислать подпольщики и разведчики из Харькова.
     Но Харьков молчал.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
     Это случилось весной в Москве, до войны. Точнее - Первого Мая,
     Под ярким  весенним  солнцем медленно  двигалась вверх  по  Петровскому
бульвару   нескончаемая   красочная   колонна   демонстрантов.   Праздничные
транспаранты, макеты, кумачовые плакаты рассказывали об успехах в выполнении
пятилетки,  об  ударниках  и  стахановцах. На  бульваре еще  только начинали
зеленеть старые  липы, зато много  искусственных цветов было в колонне,  вся
она пестрела цветами, воздушными шарами. Казалось, и на молодых липах вокруг
лежал  отблеск  того  высоковольтного трудового  энтузиазма, который полыхал
тогда  повсюду  в стране. Мелькали над шумной  толпой  портреты челюскинцев,
Отто  Юльевича Шмидта,  первых  Героев  Советского  Союза. Духовые оркестры,
блестя   золотистой  медью  труб  на  солнце,  играли  наперебой   "Песню  о
встречном",  марш  из  "Веселых   ребят",  "Сулико".  А  в  колонне,  словно
соревнуясь, хором пели "И кто его знает", "Златые горы"...
     Это была, наверное,  самая веселая, счастливая и красочная демонстрация
в жизни Коли Гришина. До  того,  прежде, был  он,  пожалуй, слишком молод. А
потом  -  потом на все  легло тенью несчастье  с отцом,  разлука  с матерью,
уехавшей на Крайний Север врачом, темная угроза скорой войны.
     Девятиклассник Коля стоял с  Ваней  Королевичем  и  другими ребятами из
двора на углу Петровского бульвара и Колобовского переулка. Он и Ваня надели
по  случаю  праздника  модные  синие  футболки  с  белыми  обшлагами,  белым
воротником  и белыми  шнурками  на  груди.  Он,  помнится,  болел  тогда  за
"Спартак", а Ваня -  за "Динамо",  и, увидев  утром друга не в красной,  а в
синей майке, Ваня сказал ему с торжеством: "Ага! Нашего полку прибыло!.."
     Мимо  плыли  плакаты:   "Да  здравствует  СССР   -  страна  победившего
социализма!";  "На полях страны  работает полмиллиона тракторов!"; "Выполним
досрочно вторую пятилетку!
     И   вдруг   раздались  раскаты   грома,  и   на  колонну   первомайских
демонстрантов  обрушился  веселый  сверкающий  ливень.  Многие  демонстранты
бросились врассыпную - кто под деревья на бульваре, кто в подъезды ближайших
домов.
     Коля и  Ваня  убежали в свой,  самый  дальний  по Колобовскому переулку
подъезд дома семнадцать, солидно закурили из купленной  по  случаю праздника
пачки "Пушек",
     -  Охота была под дождиком торчать! - оживленно говорил Ваня Королевич.
- Костюм-то один у меня...
     - А у меня гладить некому, - сказал Коля,  - "мамонт" в летних лагерях,
и "папонт" тоже...
     Уж  так  повелось  в  семье  Гришиных:  маму  Коля  с  детства  называл
"мамонтом", папу - "папонтом".
     - Да разве за тебя "папонт" гладит? - удивился Ваня.
     - Держи карман шире! Отец - командир, чуть  что, сразу за свое: "Да я в
твои годы ротой командовал!" Надоела мне  эта пластинка хуже горькой редьки.
Разве мы с тобой виноваты,  что слишком поздно на свет народились! Ну, какая
в наше время романтика? Отгремела эпоха героев!..
     - Да, что там ни пишут в газетах, а время Павки Корчагина мне больше по
душе, чем время Дуси Виноградовой!
     И Ваня  вдруг крикнул; "По коням!" И, взбежав на верхнюю площадку, лихо
съехал по перилам.
     Коля Гришин выглянул из парадного подъезда. Ливень еще не прекратился.
     - А все-таки жалко, что мы с тобой на площадь не попали.
     В приоткрытую дверь вместе с  шумом  дождя и громовым рокотом ворвались
смех, музыка, говор толпы.
     - Зато  в  ботинках  вода не будет  чавкать, когда на вечеринку к Майке
пойдем!
     В эту минуту  дверь распахнулась шире и в  подъезд вбежали три девушки,
совершенно  мокрые,  все  в  физкультурных  костюмах   -  майках,  трусиках,
тапочках.  Отфыркиваясь,  выжимая  волосы,  они  недовольно  поглядывали  на
остолбенело глазевших на них парней.
     - Из колонны физкультурников! - шепнул Ваня Коле,  хотя  это и так было
видно, без спортивного комментария. - Спартаковки! По твоей части!..
     Девушкам-спартаковкам было лет по семнадцать-восемнадцать. Все они были
хорошенькие,  ну, прямо с обложки "Огонька", а  одна  из них,  голубоглазая,
светловолосая, пожалуй, даже красива.  Коле  Гришину,  во всяком случае, она
показалась   умопомрачительной  красавицей.  Глаза  и  щеки  горят,  пылают,
стройная девичья фигурка туго обтянута мокрой спортивной одеждой.
     Коле вдруг стало мучительно стыдно за то, что в подъезде у него  пахнет
кошками и весь он, этот подъезд, непригляден, темен и  вовсе не достоин трех
впорхнувших в него граций из добровольного спортивного общества "Спартак".
     Самая  высокая  и  физически   развитая  девушка-простушка  командирски
сказала, зачесывая пальцами назад темно-русые густые волосы:
     -  Ну,  что  ж ты, Нонка, давай стучи  в дверь, проси полотенце  - твоя
идея!
     Нонна, самая маленькая, шустрая, чернявенькая, надула губки.
     - Почему я? Ты у нас, Валюха, самая представительная!  И кроме того тут
на двери написано "Самтрест, трест винных совхозов Грузии".
     - Ну, влипли! - грудным голосом проговорила Валя.
     -  У нас, девушки, -  не  своим, на диво робким  голосом произнес  Ваня
Королевич, - жилые квартиры со второго этажа начинаются.
     И  для того, видно, чтобы реабилитировать  себя и поддержать  тщательно
оберегаемую им репутацию бонвивана и донжуана, он добавил развязно:
     - А тут нам иногда отламываются бесплатно лучшие вина Грузии!
     Девушки взглянули  на него  так,  словно это  был выползший из  щели  в
стенке таракан,
     -  Иди,  Валюха!  Ты  же  у  нас  самая  храбрая!  -  подтолкнула  Валю
чернявенькая.  - А то  Нинка совсем расхворается.  Говорили ей - не  ходи на
демонстрацию!
     - Сказала тоже! - возразила оробевшая вдруг подруга, - Куда идти-то - к
грузинам?!  В  одних  трусиках?!  Мало  ли  на  кого  тут  можно  нарваться!
"Самтрест"!.. И эти вот пацаны зенки вылупили...
     -  Физкулът-привет,  девочки!  -   выдал,  набираясь  храбрости,   Ваня
Королевич.
     -  Давай, давай! -  толкнула Нонна  Валю  вверх  по лестнице. -  Нинка,
смотри, какая горячая, так и пышет!.. Гляди, совсем расхворается! - Ване она
презрительно бросила: - А с вами тут никто не разговаривает. Проваливайте!
     - Ну и лексикон у этих граций из "Спартака"!  - усмехнулся шокированный
Ваня.
     -  Не выражайтесь,  пожалуйста! - осадила его Нонна. Валя в три прыжка,
мелькнув загорелыми  сильными  икрами, взлетела  на первый  этаж, глянула на
дверную табличку:
     - Я ж говорила - грузины! Какой-то профессор  Ашкенази! Неудобно как-то
в полуголом  виде  у  профессора из "Сам-треста" полотенце просить! Не  баня
ведь - враз веником выметет!..
     - Ведь культурный человек, профессор! - заговорщицким  громким  шепотом
уговаривала ее  снизу  Нонна.  - Что он с  тобой  сделает?  Звони  давай!  И
аспирину у него попроси! Культурный человек, не то что некоторые!
     - Это  мы-то?  - обиделся  Ваня.  - Между  прочим, профессор  музыки на
Красной площади парад принимает, а вот у моего  товарища, сдавшего на значок
ГСО, наверху найдется и полотенце, и аспирин, и все, что надо! У него мама -
врач.  Целая аптека  наверху,  поликлиника!..  И полотенце  махровое,  и  за
"Спартак" он болеет!..
     - Хорошо! - заявила Нонна,  уткнув руки в боки. - Тащите сюда аспирин и
полотенце! Мы подождем. Только быстро!
     Нина, на которую поглядывал  украдкой Коля,  вдруг  схватилась рукой за
перила, села на ступеньку. Нонна кинулась к ней.
     - Нинок! Тебе плохо?
     - Ерунда! Сейчас пройдет, - ответила  Нина. И голос ее сразу запал Коле
в душу.
     -  Я сейчас, - спохватился Коля. - Мигом!  Только вы не сидите на голом
камне.
     Он побежал вверх по лестнице, сразу  через три-четыре ступеньки, слыша,
как его несносный друг несет какую-то чепуху:
     -  Да  вы,  никак,  струсили,  милые  дамы?  Втроем  двух  джентльменов
испугались? Двух  рыцарей без страха  и упрека? Тоже мне - готовы к труду  и
обороне!..
     - Никто  вас,  воображал, и не боится! - заверила его Нонна. - И отчего
это, девочки, московские ребята такие речистые?
     - Мама-врач дома? - деловито осведомилась Валя, спускаясь вниз.
     -  Должна прибыть  с  минуты  на  минуту! -  соврал  Ваня.  -  Вызвали,
понимаете, к больной. И в праздник отдохнуть не дают.
     - Ну, ладно! - решилась вдруг Валя. - А то Нинке и впрямь худо. Этаж-то
какой?
     - А это, милые дамы, как посмотреть!  - отвечал  Ваня Королевич. - Этаж
пятый, а небо седьмое! С гарантией!.. Мы вас и чайком напоим.
     - Нужны нам ваши чаи! - ершилась Нонна. - Только не вздумайте позволять
себе вольности всякие!..
     Дверь  квартиры Гришиных  была  распахнута настежь.  Ваня ввел девушек,
столкнулся  за  порогом  с  Колей, который бежал  из ванной  с  полотенцем и
лекарствами в руках.
     - Стоп, рыцарь! - остановил  его Ваня. -  Уговорил милых дам  культурно
переждать непредвиденное  выпадение  атмосферных  осадков  в день  праздника
международной   солидарности.   Сплотим   тесней  ряды  членов  и  страстных
болельщиков ДСО "Спартак"!
     Он  церемонно  ввел  девушек  в  квартиру, театральным жестом распахнул
окна.
     Девушки  ахнули  -  так   великолепна  была  панорама  Москвы  на  фоне
весенне-грозового  неба.  Внизу  -  праздничная  Трубная площадь,  за  ней -
Рождественский  монастырь,  бульвар, круто поднимающийся  на  один  из  семи
холмов "третьего  Рима"  -  Москвы.  Неглинная, Цветной бульвар  и  там,  на
горизонте,  - улица  Кирова. И кумач  знамен, и десятки  духовых  оркестров,
играющих  вразнобой  внизу  под уже кончающимся ливнем, и косые  лучи-конусы
май