бомбежки над агонизирующей Москвой!..
На очереди Харьков! Город охвачен паникой!.."
     А в Харькове нет и следа паники.
     В минирование и разрушение военных объектов  в городе включаются войска
НКВД,  железнодорожные  полки,  партизаны из  школы  Кочегарова  -  товарища
Маринова  по лихим делам в  Испании. Полковник Маринов  снабжает их минами и
взрывчаткой. Нет, не встанет на колени Харьков!
     Помощники полковника Маринова по скоростной программе обучают около ста
пятидесяти будущих  партизан-подрывников. Отбором  и  расстановкой командных
кадров  партизан  и  подпольщиков  занимаются обком  и  горком.  Центральный
комитет  КП(б)У  уже  утвердил  подпольный  харьковский  обком  во  главе  с
коммунистом Иваном  Ивановичем  Бакулиным,  доцентом  кафедры  математики  и
секретарем парторганизации Харьковского сельскохозяйственного института.
     "Коммунисты  - вперед!" - в Харькове это не просто лозунг, боевой клич,
а руководство к действию.
     Бок о  бок с  коммунистами, плечом  к плечу с  большевиками - Ленинский
комсомол,  молодая гвардия  рабочего,  студенческого  Харькова.  По  решению
обкома  комсомола  подпольный обком  возглавит  Александр Зубарев.  Обучение
молодых народных  мстителей  возлагается на  все  того же  Илью Григорьевича
Маринова.
     И уже осенью сорок  первого рождается легенда об  "Илье-громовержце", о
"боге диверсий" полковнике Маринове...
     Время  - вперед! Надо торопиться. Как это мало - двадцать четыре часа в
сутки,  когда  дел  невпроворот.   А  под   Мерефой,  под  Богодуховом,  под
Красноградом трещит уже фронт.
     У  фронта,  как у  моста, -  определенная грузоподъемность.  Это  знает
каждый сапер, каждый  инженер, каждый минер. Всей своей  непомерной тяжестью
давит  на  харьковский  фронт  отборная   шестая  армия   вермахта  -  армия
генерал-фельдмаршала фон Рейхенау, любимца фюрера. Пройдет немного времени -
падет  Харьков,  погибнет  любимец фюрера, и на  его  место  встанет генерал
Паулюс, один из  главных авторов плана войны против Советского Союза - плана
"Барбаросса", И под  траурный  звон колоколов во всем рейхе  погибнет шестая
армия  в  Сталинграде. Та  самая шестая, что  рвется сейчас к  Харькову,  та
шестая, что получит в Харькове тяжелые ранения...
     Надо  торопиться.  И  потому недолго продолжается  совещание полковника
Маринова  с  подполковником   Ясеневым  в  саду  дома  номер  17  по   улице
Дзержинского.
     - Хорошо, - наконец соглашается полковник. - Значит, не  только "Тося",
но и "Фрося"? Будь по-твоему. Пожертвуем королевой.

     Штаб командира  68-й пехотной дивизии  вермахта  разместился  в большой
мазанке посреди полусгоревшего  села.  По размытой  дождями  улице  медленно
движется  войсковая колонна - танки с эсэсовскими номерами,  транспортеры на
полугусеничном ходу, штабные вездеходы.
     Генерал-лейтенант Георг фон Браун  с  довольным видом, по-наполеоновски
сунув руку за красный лацкан шинели,  смотрит  в окно  на  проходящие войска
дивизии.
     Дивизия   у   фон   Брауна  полнокровная.   Фельдмаршал  фон  Рундштедт
сравнительно недавно передал ее из резерва группы армий "Юг" в  распоряжение
командующего  шестой  армией генерал-фельдмаршала фон Рейхенау.  Раньше 68-я
входила  в  резерв  фон  Рундштедта  и  подчинялась  штабу  резервного  7-го
армейского корпуса, хотя ее и перебросили в числе первых пятнадцати  дивизий
вермахта  на  Восток,  куда она прибыла еще  в июне  -  июле 1940  года. Она
считалась  дивизией 2-й волны,  состояла из 169, 188 и 196-го полков, а одно
время входила в состав соседней с шестой семнадцатой армии.
     За  спиной генерала стоит майор Гендель, командир саперного  батальона.
Он затаил  дыхание - теперь по улице проходит его батальон, надо же было ему
попасться на глаза суровому генералу!
     Впереди - моторизованная  рота, моторизованный понтон-но-мостовой парк,
легкий моторизованный инженерный парк, две пешие роты саперов...
     Генерал молчит. Как будто пронесло. Слава господу!
     Проползают тяжелые полевые  гаубицы -  все двенадцать  гаубиц  тяжелого
артиллерийского   дивизиона.   За  ними  легкие  гаубицы   трех  дивизионов.
Кавалерийский  эскадрон и  самокатный  эскадрон разведывательного батальона,
Бронеавтомобили, противотанковые орудия... Конца не видать длинной  колонне.
Треща моторами, колонну обгоняют фельджандармы на мотоциклах...
     Генерал   возвращается  к   столу,   на   котором   разостлана  большая
топографическая  карта.  К  столу  ближе  подходят  офицеры  штаба,  старший
адъютант барон фон Бенкендорф, СС-унтерштурмфюрер граф фон Рекнер.
     - Итак, господа, битва умов!  Вот что нам предстоит в Харькове, который
падет  с  часу на час. Разведка докладывает, что минирование идет  невиданно
широким фронтом  не только на дальних  и ближних подступах к  городу, но и в
самом городе. Я понимаю толк в минах" господа. Недаром мой  кузен Вернер фон
Браун занимается не только ракетами, но и  минами.  Русские -  лучшие в мире
шахматисты,  и  в  мины  они  играют  так же,  как в шахматы. Это  подземные
шахматы, майне геррен, и жертвовать нам придется не пешками, а солдатами.
     Он обводит строгим взглядом офицеров штаба дивизии,
     - Наша слабость, господа, - будем откровенны, -  в том,  что вся машина
вермахта заведена  на блицкриг, мы  готовились не  к  обороне,  а  только  к
наступлению,  а  следовательно,  почти  предали  забвению  такое  мощное   и
эффективное  оружие,  как  мины.  Окончательная  победа  на  Востоке  - дело
нескольких недель, но надо выиграть войну  малой кровью. И сначала для этого
нам с вами надо выиграть минную битву - битву умов, битву нервов. Пусть наши
саперы  еще   раз  покажут,  что  нет  в  мире  им  равных.  Сольем  воедино
прусско-немецкий солдатский дух с победными идеями Адольфа Гитлера! Хайль!
     - Хайль Гитлер! - грянули офицеры.
     - И вот еще что,  господа! -  продолжает генерал. - Еще  28 июля  фюрер
заявил, что для  Германии  "промышленный район  вокруг Харькова важнее,  чем
Москва". Харьковские заводы и  Донецкий угольный бассейн значительно укрепят
военный  потенциал  рейха,  послужат  залогом новых больших  побед на других
фронтах.  Ваша  обязанность,  майор  Гендель, спасти  индустрию  Харькова от
большевистских  мин, чтобы ее можно  было поставить  целиком  а полностью на
службу вермахту!
     Помолчав, он торжественно добавляет: - Через час - решающий штурм!

     "Эмка" полковника Маринова  выезжает из открытых ворот дома 17 на улице
Дзержинского. Ворота тут же закрываются, а "эмка",  свернув направо, едва не
сталкивается с другой "эмкой", черного цвета.
     Из  затормозившей черной "эмки"  выскакивает лейтенант Черняховский. Он
подбегает к машине полковника Маринова, вскидывает руку к козырьку фуражки.
     - Товарищ полковник!  - говорит он высунувшемуся  из "эмки" Маринову. -
Начальник Особого отдела просит вас срочно явиться на станцию.
     Маринов и Ясенев тревожно переглядываются. Что бы это могло быть?
     - Здравствуйте,  товарищ лейтенант!  - говорит  полковник.  -  Вот мы и
свиделись опять. Старые знакомые. Что там случилось, не знаете, часом?
     - Не могу знать,  товарищ полковник! - бесстрастно  отвечает лейтенант,
но по  лицу  его  видно, что  он  отлично  знает, в  чем дело,  и  дело  это
серьезное.
     Выйдя из машины, к нему подходит его боевой друг Коля Гришин.
     - Мне-то ты можешь сказать, что там произошло, - негромко говорит Коля,
стискивая руку лейтенанту.
     - Не могу, - тихо отвечает лейтенант Черняховский. - Рад тебя видеть.
     Коля  смотрит  долгим  взглядом  в  глаза  друга,   но  видит,  что  он
непоколебим и медленно разжимает руку, молча возвращается к машине.
     Маринов громко, в сердцах хлопает дверцей.
     - На  станцию! - говорит он Коле Гришину,  который теперь водит  "эмку"
вместо убитого водителя Вани.
     В ветровом стекле еще зияют лучистые дыры. Боковое стекло новое.
     Впереди  мчится  "эмка"  полковника  Маринова. Сзади  -  черная  "эмка"
Особого отдела.
     Ясенев оглядывается,  смотрит сквозь заднее стекло на "эмку" лейтенанта
Черняховского.
     - Что там стряслось? - спрашивает он.
     - А  я  откуда  знаю? - с  неожиданным  раздражением в  голосе отвечает
всегда уравновешенный, хладнокровный полковник.
     На станции  Черняховский  ведет командиров быстрым  шагом по  лабиринту
путей и линий. Недалеко от депо - оцепление.
     Довольно большая воронка,  почти как от авиабомбы. Разворочена стрелка,
откинут  рельс,  изуродованный, скрученный  взрывом  рельс. На боку валяется
паровоз с сорванными бегунками. Воронка еще дымится, а над  котлом  паровоза
вьется пар.
     Из-за  паровоза  выходит  военный в  черном кожаном  пальто  и  кожаной
фуражке,  с кожаной полевой  сумкой и кожаной кобурой на боку. Весь в коже -
от фуражки до сапог,
     Полковник Маринов молча приветствует его. Начальник Особого отдела тоже
касается козырька кончиками пальцев в кожаной перчатке.
     - Что скажете, полковник? - тихо спрашивает начальник.
     Полковник  оборачивается к  заметно  побледневшему Ясеневу, смотрит под
ноги, откашливается.
     - Что же говорить-то...
     Проследив  за  взглядом  начальника  Особого  отдела,  он  вздрагивает:
неподалеку  лежат  два  тела,  полуприкрытые форменными  куртками со знаками
железнодорожников.
     - Ваша мина? - спрашивает человек в кожаном.
     - Наша, - отвечает полковник,  -  Моя мина. МЗД...  Мы здесь только МЗД
ставили. С электрохимическим взрывателем. Срок замедления - пятнадцать дней.
     - А взорвалась через двое суток! Под нашим паровозом! А если бы тут шел
войсковой эшелон?
     Маринов  молчит:  теоретически  допустимо,  что мина взорвалась  раньше
из-за неисправного механизма.
     - Постойте! - вдруг оживляется он. - Воронка маловата!  Да, совсем мала
и мелка воронка!..
     Он поспешно  достает  из  потрепанной кирзовой  полевой  сумки какие-то
бумаги,  блокнот,  быстро  перелистывает  непослушными пальцами,  подносит к
глазам один из листков.
     - Все ясно, - говорит он наконец с огромным облегчением.  - Эту стрелку
минировало  подразделение  капитана Гольца. Вот копия его  карты  - здесь...
здесь была  установлена ложная мина, "орех", одна только мина-сюрприз. МЗД с
нормальным зарядом в двадцать-тридцать  килограммов  взрывчатки  оставила бы
воронку в пять раз большую!..
     - Следовательно? - тихо спрашивает начальник Особого отдела.
     - Следовательно,  здесь  -  вредительство!  - твердо отвечает полковник
Маринов. - Здесь поработал враг!
     Начальник Особого отдела подходит  к Маринову, берет под руку, медленно
отводит в сторону.
     -  И  я  так  думаю,  -  говорит  он  полковнику.   -  Пришлось  крепко
поволноваться за  вас,  Илья Григорьевич,  выдержать  настоящий бой.  У  нас
нашлись  люди, которым  показалось,  что нужны  самые решительные  и жесткие
меры.  И  жертвы,  мол,  налицо, и состав  преступления.  Хотели  привлечь к
ответственности капитана  Гольца и вас,  полковник. А  вы  знаете- живем  по
законам военного  времени. Но  я давно  убедился  в важности  вашей  работы,
великой важности операции... в городе орудует  враг. Третьего дня  в  центре
заводского  района  мы нашли  два  трупа  рабочих  ночной  смены.  У  одного
перерезано горло,  другому вонзили нож в спину. Выяснили, что  у них исчезли
все документы: паспорта, удостоверения,  ночные пропуска, карточки... И  эта
хитро задуманная диверсия не такой уж для нас сюрприз. Вот смотрите...
     Чекист  останавливает  Маринова  возле  телеграфного столба, показывает
пальцем.
     - Видите зарубку? А что под зарубкой?
     - Цифры.
     - Какие цифры?
     - Двенадцать - сорок пять.
     - Правильно! Не догадываетесь, что бы  это могло означать? Очень просто
- двенадцать шагов по азимуту сорок пять градусов. Та самая стрелка!
     Он провожает Маринова к "эмке".
     - Еще раз прошу, товарищ полковник! Выше  бдительность! И от души желаю
вам удачи!

ВРАГ НА ПОРОГЕ ГОРОДА
     Третий  день  подряд  бомбят  Харьков   эскадры   "юнкерсов"  из   5-го
авиационного  корпуса генерала  авиации  Риттера  фон  Грейма,  подчиненного
генерал-полковнику  Леру, командующему  4-м воздушным флотом  "Люфтваффе". В
оперативном подчинении Лера  почти тысяча триста самолетов, и нет сейчас  во
всей  полосе  группы армий "Зюйд",  которую поддерживает 4-й воздушный флот,
более важного объекта, чем Харьков.
     Асы 51-й  бомбардировочной эскадры "Эдельвейс"  и 55-й бомбардировочной
эскадры  особого  назначения "Гриф" по нескольку раз вылетают из  Киева  и с
других захваченных  аэродромов и,  ориентируясь  по  громаде  Держпрома-Дома
государственной  промышленности, сбрасывают  полутонные  фугаски  и  кассеты
зажигательных  бомб на  дымящийся город. Они же распахивают  бомбами позиции
советских войск  на фронте" пикируют с воем и железным лязгом на отступающие
измотанные полки.
     Но и в самую ожесточенную бомбежку не отходят от станков еще оставшиеся
в осажденном городе рабочие.
     Одна  из  бомб,  весом  в пятьсот  килограммов,  раскалывает  заводской
корпус. К счастью,  почти все рабочие в подвале. Они  перетащили туда станки
еще после первых сильных бомбежек.
     После  взрыва  наверху  погас  свет.  Вспыхивают  спички.  В их  слабом
неверном свете  видны встревоженные  лица рабочих. Многие еще смотрят вверх.
Станки остановились, клубится пыль.
     И вдруг, со стороны выхода из подвала, голос:
     - Дверь завалило!
     Где-то журчит вода. Плеск воды становится  все громче. Вода уже хлюпает
под ногами. Снова голоса в темноте:
     - Ну, что там, хлопче?
     - Вентиляцию тоже всю завалило! Что делать, Климыч? Климыч ерошит седые
волосы,  запорошенные  каменной  крошкой,  посыпавшейся  с  потолка,  мотает
головой. В ушах звенит. Пахнет едко сгоревшим кордитом.
     - Расчистить вентиляцию можно? - спрашивает он деловито.
     -  Куда  там!  Голыми-то  руками? Куски железобетона такие - с места не
тронуть. И воздух вроде не проходит.
     Из дальнего угла подвала доносится сдавленный стон.
     - Сюда, ребята! - зовет мальчишеский голос. - Здесь раненые.
     -  Ничего, ничего!  -  бодрится  один из  раненых. - Обломком по голове
шибануло.
     - Раненых на стол сюда, - говорит Климыч. Где-то журчит, хлещет вода.
     - Климыч! Труба лопнула... заливает!..
     - Крышка  нам! Хана! - раздается  чей-то  мрачный голос. -  Зря  в этот
подвал забрались.
     - А ну, не каркай там!  - обрывает  говорившего Климыч. - Только подвал
нас и спас. Меня раз в германскую засыпало, так три дня откапывали. Контузия
была, заикался  потом  до самой  Октябрьской... Чтобы победить, надо  сквозь
огонь, воду и медные трубы пройти...
     - А меня, - говорит кто-то в темноте, - раз в шахте засыпало. По  горло
в воде двое суток стояли. Такое и в мирное время бывает, ничего особенного.
     -  Ничего особенного! -  бурчит все тот же мрачный голос. -  Утонем тут
как крысы...
     - Трубы, трубы... - бормочет Климыч. - Надо дать знать о себе...
     Он шарит в темноте обеими руками, находит тяжелый ключ,
     -  Где  у нас тут трубы? Бейте, стучите по трубам!  Проходит  час, два,
три... Ночь затопила заводской двор.
     В темноте пляшут лучи электрофонариков и "летучих мышей".
     В  крыше  и стенах  цеха зияют  проломы. Из  проломов  еще курится дым.
Грохочут трактора с включенными фарами.
     Полковник Маринов, весь перемазанный сажей и известкой, со сбитой набок
фуражкой, выбирается  вверх  по заваленной обломками железобетона  лестнице,
ведущей в подвал.
     - Ну как? - спрашивают сверху возбужденные голоса, - Стучат еще?
     - Стучат,  стучат! - успокаивает рабочих Маринов. - Вот что:  вся  ночь
уйдет  на расчистку лестницы. А  вода там  все прибывает.  Утонут люди.  Где
минеры? Надо взрывать. Берусь взрывом расчистить вход в подвал.
     В подвале  - стук и звон. Вода подбирается уже к груди, Тут  и там  все
еще вспыхивают изредка спички.
     - Не жгите, товарищи, спички! - громко говорит,  стоя в воде, Климыч. -
Еще пригодятся. Наши нас не бросят, выручат.
     Кое-кто из рабочих взобрался на  станки. В воде холодно. Климыча трясет
дрожь, зуб на зуб не попадает.
     - Махорки ни у кого не осталось? - спрашивает кто-то в темноте.
     - Была, да намок весь кисет...
     Откуда-то сверху доносится прерывистый стук.
     - Тихо, товарищи! Ша! Морзянка, никак!.. Кто морзянку знает?
     - Я знаю, - отвечает тонкий голос подростка, - В Осоавиахиме изучали.
     - И я  с подпольных годков помню, - говорит  Климыч, - в тюрьме царской
перестукивались...
     "Вас понимаю!" - выстукивает Климыч.
     - Спрашивают - все ли целы? "Все живы!"
     - Воду, говорят, отключили. Хотят взрывом  расчистить вход! Просят всех
отойти в дальний угол, за станки. Раненых перенесите туда!
     "Вас понял!" - стучит Климыч по трубе.
     -  Не  робей,  ребята! - весело говорит  он в  полной темноте.  - Будет
Гитлеру труба. А мы через полчаса горячий чай будем пить дома!
     В темноте  по бикфордову  шнуру со скоростью  один  сантиметр в секунду
бежит яркая искра белого огня,
     Маринов  быстро выбирается  из обломков  наружу. Уже  у  самого  выхода
шинель  цепляется за железный  прут,  торчащий  из  куска  железобетона.  Он
дергает шинель  - не может отцепить,  Дергает изо всех сил и  с рваной полой
выкарабкивается наружу, бегом бежит за угол,
     С оглушительным  треском, распоров пламенем  ночь, рвется  заряд  тола.
Направленный взрыв выбрасывает во двор куски железобетона.
     Целая толпа рабочих во главе с полковником Мариновым выкатывается из-за
угла цеха к лестнице.
     В   большом  проломе  на  месте  сорванной   взрывом   двери  в  подвал
показывается белая голова Климыча.
     - А!  Это ты, полковник! -  говорит он снизу.  -  Ну,  спасибо,  сынок.
Выходит, минами можно не только убивать, а и спасать людей, а? - Обернувшись
назад, он кричит: - Раненых выносите!
     Бережно  выносят  раненых,  кладут  на  носилки  -  рядом   давно  ждет
санитарная машина с красным крестом.  С рабочих,  выбирающихся из  каменного
мешка, чуть не ставшего для них смертельной западней, льет вода. Товарищи по
заводу бросаются к ним. Объятия, крепкие рукопожатия...
     - А где наш избавитель? - озирается Климыч.
     - Полковник-то? - отвечают ему.  - Уехал  полковник. На объект умчался.
Как только вы вылезать начали, так и уехал.
     В подвале вдруг вспыхивает электрический свет.
     - Свет дали! - радуется Климыч. - А ну,  хлопцы, кто здоровый!  Кругом!
Заворачивай  оглобли!  За  работу,  к  станкам!  Воду-то  спустили.  Там   и
обсушимся. Не время чаи распивать.

     Уже полночь, когда полковник Маринов приезжает на своей "эмке" в дом 17
на улице Дзержинского. В саду льет дождь, скрипят на ветру каштаны и тополя.
Слезятся  черные окна особняка. За голыми сучьями весь западный небосклон то
и дело озаряется тускло-багровыми сполохами  фронтовой канонады.  Фронт  уже
под Харьковом. А  столько еще  не сделано дел, хотя в основном план операции
выполнен!
     Полковник тяжело  поднимается  на второй  этаж, в маленькую комнату,  в
которой он неделю  назад поселился  с Ясеневым после того, как оттуда выехал
генерал   -   работник   штаба,   командированный  в  Воронеж,   куда  скоро
передислоцируется  и  весь   штаб.  Теперь   приказа  о  передислокации,  об
оставления города можно ждать каждый день...
     Ясенев  не  спит,  читает лежа в  постели какую-то затрепанную  книжку,
чертит что-то в блокноте.
     - На передке был? - спрашивает Ясенев, поздоровавшись, опустив на грудь
книжку.  -Денек-два  продержатся? Еще не все госпитали вывезены, ведь каждый
день раненых с фронта привозят, И у нас еще не все сделано.
     - Продержимся, -  не очень уверенно отвечает  полковник,  раздеваясь. -
Как с "Фросей"?
     Завтра все закончим.
     - Что читаешь?
     -  О  Циолковском.  Гениальный  ученый!  Немцы