ского солнца, пробивающегося сквозь набежавшую ненароком тучу...
     Коля стоял рядом  с Ниной, почти,  но  не совсем касаясь ее обнаженного
плеча, и током пронзила его вдруг мысль:  "Эту картину и все ощущения, с ней
связанные, и Нину рядом я запомню на всю жизнь, сколько бы ни прожил..."
     Так  бывает  в  жизни.  Жизнь   -  это  вроде  длинной  киноленты,  чьи
полустертые  временем  кадры  теряются  где-то  в  детстве.  Хранитель  этой
киноленты - память - весьма небрежно обращается с  нею, есть в ней и обрывы,
и перебои, и  целые недостающие  части.  Но есть и  моментальные фотографии-
необыкновенно четкие, почти сиюминутные, над  которыми не властно время... И
бывает озаренье, стоп-кадр: миг остановился, его я никогда не забуду!..
     Так  было и с Колей в тот  день Первого Мая, когда  он смотрел из  окна
многоэтажного дома на вершине Петровского бульвара  на панораму Москвы, стоя
впервые в жизни рядом с Ниной...
     Буен,  да отходчив  майский  ливень. Отшумел он,  и  вновь над  городом
засияло солнце. Опустел Петровский  бульвар - ни машин внизу, ни трамваев. И
колонны демонстрантов  ушли уже  к Пушкинекой улице. Плыли  оттуда, замирая,
звуки развеселой  музыки, глухо ухали барабаны. В трамвайных  проводах тут и
там застряли детские разноцветные  шарики. На бульваре милиционер в парадной
форме  громко  выговаривал двум  подгулявшим демонстрантам. Один,  кланяясь,
дарил  ему  бумажные  цветы, другой  пищал на "уйди-уйди".  Сверху виднелись
афиши на  заборах: "Тамара  Церетели"...  "Афиногенов. "Салют,  Испания!"...
"Вадим Козин"... "Погодин. "Аристократы"...
     На столе стоял чайник, лежала открытой коробка "Пьяной вишни", пестрели
красно-белые конфеты  "Раковая  шейка" в вазочке,  малиновое варенье.  Нонна
манерно оттопыривала мизинец,  поднимая китайскую чашку  с чаем. Валя строго
хмурилась, как  клуша опекая своих цыплят. Нина сидела на  диване  в слишком
широком для нее теплом халате "мамонта". Девушки были причесаны, но в майках
и трусиках чувствовали себя не  очень удобно в незнакомой квартире, с  двумя
чужими парнями.
     Они  сидели  в  небольшой  гостиной.  За ними  огненно  пестрела  софа,
покрытая  текинским   ковром,   убегающим  под   самый  потолок.   На  стене
поблескивали   две  кавалерийские  шашки  крест-накрест,  лоснилась   желтая
деревянная  колодка  от  маузера,  чернел  цейссовский бинокль с полустертой
чернью - перекопские трофеи отца Гришина, командира кавалерийской бригады.
     Нонна   предложила   Вале  догонять  своих,  но  рассудительная   Валя,
поразмыслив, пробуравив острым взглядом Колю и Ваню, решительно заявила:
     -  Своих  мы не найдем. Там дальше  оцепление. Мы  с Нонкой  побежим на
электричку, а  Нина останется здесь, пока трамваи не  пойдут.  И тогда тебя,
Нина, проводит Коля. Ну-ка, Нинок, покажи градусник-то!
     Нина  покорно  достала термометр  из-под  мышки. Его  тут же перехватил
Ванька Королевич.
     - Позвольте  доктору Айболиту взглянуть! Я на "отлично" сдал экзамен по
курсу ГСО. Первая помощь милым дамам - моя стихия, призвание мое!
     - Дай сюда сейчас же! - вспылила  Нонна. -  Коля! Скажите ему, чтобы не
дурил!
     Бросив быстрый взгляд на термометр, Ваня объявил с профессорским видом:
     - Жар! Под сорок! Чуете - даже горелым пахнет!
     - Отдай градусник! - шумела Нонна. - Что за манера! Тут не до шуток,  к
врачу, может, срочно надо!.. А чем это пахнет в самом деле?
     - Горелой резиной вроде, - недоуменно проговорила Валя.
     Ваня вдруг приподнял скатерть, глянул на босые ноги девушек.
     - А где ваши тенниски, милые дамы? - зловещим тоном спросил он.
     - Над газом, в кухне... - прошептала Нонна. С визгом бросились на кухню
Нонна и Валя.
     -  Ну, вот! - улыбнулась  Нина. - Теперь придется босиком  до общежития
добираться.
     Девушки уже рассказали: работают они  на заводе, живут  в общежитии под
Москвой.
     Ваня Королевич, отвернувшись  от  Нины, несколько раз мастерски щелкнул
сверху  по  термометру. При  этом  он  скорчил многозначительную  мину,  чем
сконфузил и вогнал в краску Колю Гришина.
     Девушки вернулись с кухни в теннисках.
     - Поджарились слегка, - сообщила Валя. - Жалко. Ведь казенные!..
     Девушки долго прощались, никак не решались покинуть подругу в беде.
     - Так  что вы присматривайте за Ниной, -  строго поучала  Нонна Колю. -
Чтоб все чин чинарем! Если  обидите,  всем гамузом  с завода нагрянем, у нас
ребята дружные.
     Валя посмотрела на термометр;
     - Тридцать восемь и семь! Какой кошмар!
     -  Боюсь, что  двустороннее  крупозное воспаление легких!  -  паясничал
невыносимый Ванька.
     - Ну, мы пошли, значит, - в  пятый раз объявила Нонна. - Извините  если
что не так... А вы парни  ничего! Спасибо вам за чай, за конфеты, за варенье
малиновое!
     Прикрыв  дверь  за девушками, Ванька  обернулся к Коле, зашептал, делая
страшные глаза:
     -  Ну,  брат,  ни пуха!.. Желаю удачи!  Бабец  на  большой!  Мировецкая
девчонка! Так что действуй, не теряйся, не дрейфь!..
     - Иди ты знаешь куда! - сквозь зубы прошептал Коля, выталкивая приятеля
за дверь.
     - Про вечеринку не забудь! Управишься - приходи к Майке! Адью покедова!

"КАК ВЕШНИЕ ВОДЫ..."
     Проходя мимо зеркала в коридоре, Коля заглянул в зеркало, быстро плюнул
на пальцы, смочил непокорный темно-русый вихор, пригладил его.
     Нина лежала  на софе в халате, укрывшись пледом шотландской расцветки и
чуть  насмешливо следила за  Колей, который наедине  с  девушкой  еще больше
конфузился и стеснялся.
     Он положительно  не  знал,  о  чем  говорить  с Ниной, хотя  его  всего
распирало от желания говорить с ней и слушать ее,
     -  Значит,  вы  все трое  поступили  ученицами на завод? -  решился  он
наконец  на слабенький гамбит  и несмело покосился на  милое девичье  лицо в
ореоле светлых, уже просохших волос.
     -  Вот  такие  приемники  будем  строить,  - ответила  Нина,  кивнув на
громоздкий СВД-9 в углу. -  Монтажницами будем. Двадцатый век - век радио. А
вы куда пойдете после десятилетки?
     Коля потянулся за папироской, спохватился, сломал папиросу.
     - Надеюсь в ИФЛИ  попасть - в Институт философии, литературы и истории.
Вам радио не помешает?
     Кинув сломанную папиросу в  пепельницу, он подошел к приемнику, включил
его.
     Пока  приемник   нагревался,  тянулись  томительные  секунды  молчания.
Будущий  философ, литературовед  и историк решительно не знал, чем заполнить
паузу.
     Нагревшись, приемник вдруг громко заговорил:
     "...Недаром  английский капиталист  Гибсон Джарви заявил:  "Сегодняшняя
Россия  -  страна  с   душой  и   идеалом.  Россия   -  страна  изумительной
активности... Быть может, самое важное - в том, что вся молодежь и рабочие в
России  имеют  одну  вещь,  которой,  к   сожалению,   недостает  сегодня  в
капиталистических странах, а именно - надежду..."
     - Все про политику, - сказала недовольно Нина. - Скучно! А музыку найти
можно?
     Другая  станция передавала  музыку из кинофильмов. Выяснилось, что  это
одна  из любимых радиопрограмм Нины. И вообще  она обожает кино.  Передавали
танго из кинофильма "Петер".
     -  Мировой фильм! -  убежденно  заявила Нина. - Я его  шестнадцать  раз
смотрела. А Нонка еще больше - наизусть знает. Вы  видели? Дело происходит в
сегодняшней Германии...
     - В Австрии, - поправил девушку Коля.
     - Ну, в Австрии. У нас все девчонки обожают Франческу Гааль, Не люблю я
фильмы про войну да про фашистов, а Франческу обожаю. У меня в общежитии вся
стенка ее фотокарточками обклеена. А вам нравится Франческа?
     Она   бросила  на  Колю   лукавый,   наивно-кокетливый   взгляд  из-под
приспущенных ресниц, длинных, загнутых кверху, темных, почти как у Франчески
Гааль.
     Эта девочка явно не лишена кокетства. Ей льстит интерес поглупевшего от
волнения юноши. Ее забавляет его растерянность...
     -  Нравится, -  отвечал Коля. - Особенно ресницы  Франчески нравятся, -
Осмелев, он дерзко добавил: - Такие, как у вас...
     - Скажете тоже! Как у меня! - оживилась Нина, вовсе не обидевшись. - Да
они у нее вдвое длиннее и совсем  черные. У нас девчонки в общежитии чуть не
до драки спорят -настоящие они или наклеенные. А вы как думаете?
     -  Если  длиннее,  чем у  вас,  то наклеенные, -- превратился  вдруг  в
комплиментщика Коля. Впрочем, галантность тут же изменила  ему:  -  Вот  вы,
девчата, хотите думать не про войну, а про Франческу, а ведь Франческе вашей
приходится про войну думать.
     - Ну да! Небось она только про наряды да про красивую жизнь думает!
     - Франческа  живет  и  снимается в  Вене, в  Австрии,  а Гитлер Австрию
слопать хочет. Что тогда будет  с нашей симпатичной Франческой? И  в Австрии
народу  следовало бы сейчас  не  танго  танцевать и про  вальсы думать, а  о
фашистской угрозе... "Танцуй танго, мне так легко!.."
     - Если все время только про косого Гитлера думать, то и жить не стоит!
     - А надо думать!
     Коля спохватился. Не успели познакомиться, а уже  чуть не  поссорились!
Дался ему этот Гитлер!
     Он снова поймал на себе насмешливый взгляд из-под ресниц.
     - Может, скажете, вы только и думаете про фашистов?
     Она закашлялась.
     Он  встал,  плотнее  прикрыл  окно.  Из  уличных  репродукторов гремели
веселые песни.
     - Я  думаю, что  у  вас  нехороший  кашель.  Может быть,  еще  таблетку
аспирина?
     - Мама мне всегда делала горчичники - и всякую простуду и  хворь тотчас
точно рукой снимало.
     - Так у нас полно горчичников в аптечке! Сейчас притащу!
     - Постойте, не надо, неудобно!..
     Но Коля уже вылетел в  коридор, в ванную.  Рассыпая разные медикаменты,
выхватил  кипу  горчичников  из  настенной  аптечки.  Глянул в  зеркало  над
рукомойником, в  приступе сумасшедшей радости состроил  себе рожу, взъерошил
вихор.  Растроганно  улыбнулся майке и трусам Нины, висящим  на веревке  над
ванной. Осененный идеей, он вдруг сорвал  с  веревки еще не просохшую Минину
одежду, включил душ, сунул одежду под холодные струи...
     -  А ваша одежда совсем еще не просохла, -  коварно сказал он,  входя в
гостиную, держа в руках тазик с водой и горчичниками.
     Нина  наотрез  отказалась  от  горчичников.  Подтягивая плед  под самый
подбородок, запахивая халат  на груди, она то смеялась, то злилась. А потом,
посмотрев в  глаза  Коли,  вдруг  повернулась на  живот  и,  опустив плед  с
бахромой, приоткрыла обнаженную спину.
     Словно  священнодействуя, Коля  бережно наложил пару горчичников поверх
острых девичьих лопаток, пару на лопатки, еще три горчичника ниже лопаток.
     Он хотел  наложить  еще  три горчичника,  но  Нина  с улыбкой  покачала
головой и попросила полотенце. Коля пулей  вылетел за полотенцем,  за лучшим
маминым махровым полотенцем, а Нина лежала  и улыбалась своим мыслям,  ежась
от холодных еще горчичников.
     -  А  теперь выйдите  или отвернитесь! -  скомандовала Нина, когда Коля
влетел обратно с полотенцем.
     Коля отдал  честь, повернулся  кругом на  каблуке  через  левое  плечо,
строевым шагом подошел к окну. Стоя спиной к софе, зажмурил глаза...
     Замерла музыка из кинофильмов.
     "Передача окончена! -  объявил диктор. Кажется, это был Юрий Левитан. -
В девятнадцать часов - беседа  "Антикоминтерновский пакт - угроза  всеобщему
миру..."
     - Теперь  можно,  - сказала Нина  вслед за Левитаном.  Коля  обернулся,
встретился глазами  с Ниной. Они долго смотрели друг  на друга,  пока она не
опустила ресницы. Долго  будет помнить Коля эти  взгляды. С  его  стороны  -
млеющие  от  телячьего  восторга,   с  ее  -  то  неуловимо  ободряющие,  то
расхолаживающие и пугающие.
     Он настроился на другую  станцию:  передавали "Прелюды" Листа, потом  -
Вторую рапсодию.
     -  Ой, мамочки! - вскричала Нина под конец Второй  рапсодии.  - Ой, ой,
ой! Жжет вовсю!..
     - Терпи, казак!
     И вдруг он вспомнил:
     - Дурак! Осел! Да вы... да я... Мы с утра ничего не ели!
     -  Вот еще! -застеснялась Нина. - Чай пили с вареньем и конфетами. Я ни
чуточки не голодная, честное слово!
     - Дудки! Голодовку хотите объявить? За кусочника меня принимаете! Обед,
правда,  вчерашний... Вот  черт!  В дежурную булочную  придется сбегать, это
рядом, у Петровских ворот.  Я мигом - одна нога здесь, другая там. Не смейте
снимать горчичники!..
     Он стремительно выбежал, громко на весь подъезд хлопнув дверью.
     Вскоре он вернулся, бегом промчался по лестнице на пятый этаж с батоном
и кирпичом  бородинского. Он  быстро  вошел  в гостиную  и  остановился  как
вкопанный на пороге.
     Диктор читал беседу о международном положении:
     "Гитлер-это война. Тельман первым заявил это немецкому народу..."
     Нина  спала,  свернувшись  калачиком  под пледом. Полотенце с  помятыми
влажными горчичниками лежало рядом на стуле.
     Коля  прошел  на  цыпочках к  приемнику, выключил его, подошел ближе  к
софе. Два шага отделяли его от Нины, но ближе подойти он не решался.
     Долго не спускал он с Нины влюбленных глаз. Жевал, машинально откусывая
от свежего батона, мягкий, пахучий, еще теплый хлеб.
     Потом подошел к окну. За золотой россыпью огней вечерней Москвы полыхал
в полнеба закат. Что-то было в нем величественное и грозное.
     В  комнате  было  так тихо,  что  Коля  слышал  чуть учащенное  дыхание
девушки.
     В голове - рой мыслей, нужных и случайных, сумбурных и совсем зряшных.
     Отчего так  часто, так  больно и  сладко стучит сердце?.. Этот халат на
Нине. Мамин халат. Никого  на свете раньше он так не любил, как маму... Нине
очень идет этот халат, не просто идет... Это очень здорово, что она в халате
мамы. Только  один  человек в  мире может  надеть мамин  халат. Его могла бы
надеть сестра Коли, но у Коли нет сестры...
     Пойти на вечеринку к Майке? Зачем? Нет, ни за что! Там Ванька со своими
плоскими шуточками, сравнит еще с графом Нулиным...
     Но ведь она голодная. Ничего, пусть лучше поспит...
     "Не теряйся! - сказал Ванька. - Не дрейфь!"
     Пятясь, не спуская глаз  с  Нины, чье  лицо мягко светилось в  отблеске
заката, он ушел в спальню, бесшумно прикрыл за собой дверь.
     Ничего,   он  будет  ждать,  пока   она  проснется.  Вместе  поужинают,
поговорят. Надо сделать так,  чтобы она не ушла из  жизни, из  его, Коликой,
жизни.  Надо познакомить  ее поскорей с "мамонтом"  и  "папонтом".  Они  все
поймут. Она будет другом, самым большим другом.
     Не раздеваясь, Коля лег на кровать,  с мечтательной улыбкой смотрел  на
потолок,  по  которому  пробегали отсветы автомобильных фар  -  огни  машин,
поднимавшихся с Трубной площади  к Петровскому бульвару. Взвывали на подъеме
моторы трамваев. На бульваре под липами играл баян: "Сердце, как хорошо, что
ты такое..."
     Разводы на беленом потолке вдруг принимали очертания Нининого  профиля,
романтических замков, батальных картин. И опять Нининого профиля.
     Несколько раз он подходил к двери, прислушивался, - все тихо, спит.
     Он уснул незаметно, уже за полночь, так и не раздевшись.
     Подхватился рано утром. Не было и семи. Скинул  полуботинки с замлевших
ног, надел тапочки, наскоро умылся,  причесался. Яичницу изжарил по любимому
маминому  рецепту: взбил на двоих четыре яйца, вскипятил на сковороде четыре
ложки сливочного масла в четырех ложках воды.
     Завтрак подать на кухне или в гостиной? Нет, конечно, в гостиной! Но не
слишком ли он поспешил с завтраком? Еще совсем рано, Нина спит.
     Ничего  не  рано. Да и  яичница пропадет. И подогретый кофе, как всегда
говорила мама, не кофе, а бурда.
     С  полным подносом, широко улыбаясь, в  фартуке "мамонта" подошел он  к
двери в гостиную, постучал раз, другой, погромче.
     "Я пришел к тебе с приветом рассказать, что солнце встало..."
     Ну и спит! Он коленом распахнул дверь, заглянул в гостиную, вошел...
     Никого. Гостиная пуста, аккуратно свернуты халат и плед на софе.
     Коля с грохотом поставил поднос на стол, кинулся в ванную. И тут пусто.
Не  висит  костюм на веревке. А на  зеркале над  рукомойником  зубной пастой
написано одно только слово; "Спасибо!"
     Ошалело смотрел он в зеркало на свою растерянную физиономию.
     Подошел к  окну.  Нет  ее  нигде.  В  трамвайных проводах запуталась  и
трепещет на ветру связка увядших детских шаров...
     Она ушла, даже не оставив адреса. А он и фамилии ее не знал.
     Он  искал  ее  всюду:  в центральном  справочном  бюро на  Пушечной,  в
"Спартаке", разузнавал, какие под Москвой имеются радиозаводы,  навлекая  на
себя подозрения шпиономанов.
     В конце концов он разыскал ее на стадионе. Смотрел издали из отцовского
цейссовского  бинокля,  как Нина, Валя,  Нонна  и другие девушки-спартаковки
строили  "пирамиду". Но к тому времени стряслось  несчастье с отцом,  и Коля
Гришин считал себя не вправе портить Нине жизнь.
     Он  сказал  ей,  что  уходит  в армию  вместо  ИФЛИ.  Страдая,  молчал.
Простился холодно, ничего не объясняя.
     В  армии  его взял  к себе военный инженер Ясенев, дальний родич  отца.
Помог полковник Мариной.
     Коля  Гришин  служил в  батальоне  аэродромного  обслуживания.  Отлично
освоив  подрывное  дело,  Коля  мечтал  о  другом  -  о  профессии  военного
разведчика. Отец тоже начинал в гражданскую партизаном, разведчиком...
     Получая  увольнительную, ездил  на  "спартаковский"  стадион  в Москву,
чтобы хоть издали  увидеть  только  одну из гимнасток -  Нину. Она уже стала
мастером спорта.
     Писем Нине он не писал, пока не случилась в его жизни огромная радость:
пока он  не  встретил  на фронте  "папонта"-генерала,  командира дивизии,  и
"мамонта" - военного врача медсанбата.
     На следующий  же день он  урвал минуту, чтобы  написать Нине по старому
подмосковному адресу, в общежитие завода.
     Но ответа он так и не получил.
     Он   не  мог  знать,  что  Нина  уехала  с  подругами  в  составе  роты
комсомольцев-добровольцев рыть окопы и эскарпы под  Брянском и  Рославлем, а
осенью добровольно стала радисткой-разведчицей штаба Юго-Западного фронта.

ГРОМ ПОДЗЕМНЫЙ
     А в  Харькове  гремят  взрывы.  Гремят  днем  и  ночью. Всюду  караулит
захватчиков в касках вермахта  гром подземный - огненная, грохочущая смерть.
Внезапно  настигает она "остландрейтеров"  там, где собираются вермахтовцы с
золотой и серебряной вязью на погонах.
     В  военных  архивах хранится ценное свидетельство некоего Георга Флика,
офицера из ставки Гитлера, командированного в ноябре 1941 года в Харьков:
     "Город оккупирован. Еще горят дома. Большой опустевший город неспокоен.
В нем все притаилось...
     На  улице  моросит  дождь. Почти все оставшееся  население спряталось в
дома. Оно еще не привыкло к новым  порядкам. Оно напугано. Больше  не слышно
пальбы орудий, над городом не появляются самолеты.
     Мы едем в  автомобиле,  осматривая бывшую  вторую столицу.  Внезапно мы
слышим   грохот   сильного  взрыва.   К   месту   взрыва   помчалась   масса
велосипедистов, и мы  туда поехали. Место взрыва  оцеплено. Вновь взорвалась
мина  или адская  машина, которая  взрывается через определенный  промежуток
времени, в тот час, на который поставлен ее часовой механизм...
     Вечером  взорвалась  мина  недалеко  от  нашего  дома...  После  взрыва
нескольких  мин  и  потери  офицеров  и солдат было  отдано распоряжение  не
расселяться по  нежилым домам.  В  городе  достаточно  квартир и в обитаемых
домах. Не  обошлось без переселения жителей из жилых домов в непригодные для
жилья помещения...
     Первые мины были обнаружены уже в семидесяти километрах от города. Наши
саперы  встретились  впервые  с  новым  образцом  различных  мин  с  часовым
механизмом и химическим  взрывателем. По признаку оседания почвы  и  главным
образом по показаниям перебежчиков и некоторых жителей города было извлечено
десять различных родов мин. Среди них были мины с зарядом от двухсот граммов
до  двухсот  килограммов.  Был