Трепалин не
отрывается от телефона, спрашивает,  дает приказания,  потом посылает своего
адъютанта вдвоем с краснофлотцем лично доставить мины туда, где в них сейчас
обнаруживается  острая  нехватка.  Цыбенко  просится  сопровождать  их,  как
"молодых  и  неопытных". Комбат не разрешает: Цыбенко еще нездоров. Адъютант
Ероханов и боец отправляются, мы слушаем гул.
     Откуда-то звонит адъютант. Комбат, только что получивший от полка новую
заявку для минометчика, разговаривает  с ним  "кодовым языком": куда сколько
мин - к дороге - вынести, как охранять, где грузить на машину.
     Кладет трубку и говорит мне:
     -  В общем  сверху  еще  ничего не  сказано, а  я  уже знаю -  начинаем
наступление  на  Александровку.  Противник хочет к  празднику нам  "подарок"
сделать -  захватить Каменку,  но  мы не лыком  шиты,  сейчас  сами по зубам
дадим!
     Затем рассматривает позиции на карте, распределяет силы для предстоящей
сегодня  операции,   в   перерывах  между   телефонными  разговорами  решает
хозяйственные дела, подписывает бумаги.
     Возвращается от врача Захариков. У него шум в ушах, был момент слепоты.
Комбат направляет его в  Ленинград,  на консультацию к профессору. Захариков
упирается, но  получает категорическое  приказание.  Потом в "кают-компанию"
входит  Иониди  с  бойцом; я замечаю,  что один сапог  Иониди  - все тот же,
разрезанный,  Иониди  садится  на скамью, бочком продвигается к  углу стола,
внимательно  слушает  телефонные разговоры комбата. Боец  греется  у  печки,
колет шлыком-кинжалом  лучину. А Цыбенко в "кают-компании" уже нет, - я и не
заметил, как он исчез.
     Комбата  приглашают  в  штаб соседнего стрелкового  полка,  сообщив  по
телефону  о   предстоящей   операции.   Комбат   кладет   трубку,   говорит:
"Спохватились!" -  и уходит.  Вскоре  приходит младший командир, докладывает
комиссару:
     -  Товарищ   комиссар!  Велели  передать,  что   вся   музыка  будет  в
четырнадцать ноль-ноль.
     Сейчас - 13.00. Комиссар куда-то уезжает.

     13 часов 15 минут

     Пришел комбат. Через сорок пять минут несколько рот полка Шутова начнут
наступать  на  Александровку. Приказано эту  деревню взять. Батальон морской
пехоты участвует в деле  только своей минометной ротой.  Трепалин, развернув
карту, вызывает по телефону "Орел":
     -  Куракин? Мехов? Как ваше здоровье, "доктор"? Сафонов, значит, от вас
уже выехал?  Кто  у  вас  старший?  Куракин? Вот его к  телефону...  Кто это
говорит? Шамарин?
     И если снять маскирующие  выражения  с  иносказательного кодового языка
Трепалина, то слова его звучат так:
     "Кто это вам приказал всю роту сюда?.. Куракин? Подготовиться к ведению
огня в четырнадцать ноль-ноль по этому  самому  злополучному месту, куда  ты
ходил с орлами  нашими четырнадцатого  октября... Потом,  правее, погранзнак
номер двадцать пять - запиши, - и вперед, туда, немножко за речушку, вот тут
у нас  изгиб идет от реки Сестры. Туда... Третий район - знак номер двадцать
три,  левее  дота, на  реке  стоит,  влево и вперед...  И  последний  -  это
железнодорожный  мост.  Вы  по  нему  уже  били  сотню  раз...  Четырнадцать
ноль-ноль... У тебя  что, часов нет?  Сейчас - двадцать  минут... Нет? Найти
нужно... "Огурцов" сколько у тебя? Триста? Вот, рыбьи дети. Богатые, значит!
Много  не сыпь, не горячись,  может быть, на половину  рассчитывай... Как  у
вас, наблюдателя не успели туда послать? Сомика нету?.. В общем, там соседи,
будет  драка  у  Александровки.  Фашисты,  возможно,  попытаются  поддержать
Александровку с фланга,  тогда вы  должны подготовиться, чтобы помочь в этом
случае Сафонову, а он будет участвовать в драке. Вот так!.."
     Заходит отлучавшийся куда-то Иониди.
     - Что вы все ходите?
     Иониди улыбается:
     - Я только до сто восемьдесят первого! Автомат мой нужно взять у них!
     Иониди, прихрамывая, уходит из блиндажа.
     Входит боец:
     - Товарищ комбат! Пакет из штаба дивизии!
     Передает  конверт  с  сургучной  печатью.  Это приказ о  наступлении на
Александровку. Пищит телефон. Комбат берет трубку:
     -  Подготовились?  Сначала куда  навели?..  Подожди,  у  тебя ведь  три
"огуречника"  действующих? Ты как  их  навел?..  Ага! Особое внимание уделяй
тому, который на  дот. Подготовь, чтоб из одного можно было сыпать побольше.
- Вскрывает письмо. Читает... Глядит на часы. Расписывается. Боец уходит.
     Сейчас 13.30... Начштаба спит - он лег в 7 часов утра.
     ...После  этой записи я интересовался обстановкой  начинающейся  боевой
схватки. Рассматривал карту, наблюдал и слушал. Было бессмысленно записывать
все  разговоры по телефону, приказания, донесения - люди входили и выходили.
Вскоре после начала боя резко  усилился обстрел нашего расположения. Блиндаж
наш моментами ходил ходуном, - глухо передавала земля  содроганиями блиндажа
удары разрывающихся кругом мин и снарядов. Последняя мина попала в сарайчик,
пристроенный  на поверхности  к накатам нашего блиндажа, разбила стоящую там
нашу  "эмочку". А у нас перебита связь, потух свет. Сейчас  горит  маленькая
лампочка от аккумулятора. Чиним связь. Только  что вернулся адъютант комбата
с  сопровождавшим его бойцом.  Увидев здесь  Цыбенко (он  недавно появился в
блиндаже и  сейчас спокойно отдыхает на нарах), сказали комбату, что Цыбенко
был  с ними,  ехал с минами  под жестоким минометным обстрелом, а  потом под
таким же огнем таскал ящики. И вот комбат  журит  Цыбенко, а  тот,  подсев к
столу, степенно отшучивается:
     - Вы  меня и колом  не сшибете - это раз...  Они - молодые, а я охотник
опытный - это два...
     - А ящики таскал?
     - Ну, там килограммов по пятнадцать всего!..
     В действительности  -  ящики  по  сорок  пять  килограммов. И  адъютант
продолжает жаловаться:
     - А там все искорябано шквалом, весь снег черный,  все ходуном ходит...
Только он от осколков не укрывается, товарищ комбат, ну ничуть!
     Цыбенко степенно:
     - А ящики разве можно оставить?
     Ероханов:
     - Где? На дороге?
     Трепалин:
     - На дороге можно!
     - А привыкнешь оставлять на дороге - и в бою бросишь!
     Когда  на  санях  везли  мины по  дороге, а  противник  начал  крыть из
минометов по этой дороге и разрывы вздымались вокруг, Цыбенко встал на санях
во  весь рост и, накручивая вожжи над лошадью, запел украинские  песни. Мины
рвались  в сотне и меньше метров. Раза три только, в  самые жестокие  минуты
обстрела,  Цыбенко  останавливал  сани, залегали в  канаве, и  тут он таскал
ящики с саней в канаву, чтобы, переждав, снова погрузить их на сани.

     ЧТО ЖЕ ПОЛУЧИЛОСЬ ПОД АЛЕКСАНДРОВКОЙ?

     4 ноября. Утро

     Ночь провел,  как и  вчера, на нарах,  стиснутый тесно  лежащими.  Спал
крепко. Бой за Александровку продолжался до  вечера, ночью  не  прекращались
пулеметная стрельба и  ружейная перестрелка... Раз просыпался, выходил: луна
яркая, красота  леса - изумительная. Утром - солнце, снег блестит. Посмотрел
на разбитую  вчера "эмочку". В семи шагах от блиндажа нашего - навесик. Мина
упала  у самой  машины, изломала  ее всю, смяла колесо,  изрешетила  крылья,
подножку,  кузов, сорвала капот, пробила  радиатор, картер. Машина из  строя
вышла.
     Умываемся снегом. Сегодня бойцы идут в баню.

     15 часов

     Побывал в 1025  стрелковом  полку,  на  командном пункте его  командира
Шутова,  и  во  2-м артдивизионе, у  Корнетова.  Выяснил всю картину  боя за
Александровку:
     Мороз.  Яркое  солнце,  сверкающий снег, заснеженные  деревья.  Огневые
налеты - минами.
     Операция  по взятию Александровки не удалась, получилась лишь  разведка
боем:  уточнены данные об  обороне врага, о линии его  заграждений,  вскрыты
огневые  точки.  Минометами  Сафонова  рассеяна колонна  пехоты,  шедшей  из
Соболевки.  2-м артдивизионом  подавлена  минометная  батарея в местечке "За
Рощей".  4-я батарея лейтенанта Дубровского "успокоила"  минометную  батарею
левее церкви в Александровке. Весь бой продолжался до ночи.
     Тем временем враги полезли в наступление на  левом фланге у погранзнака
No 15,  форсировали реку Сестру и сегодня утром вклинились в нашу территорию
силами  примерно  до  двух рот. Развитие этого  наступления грозит  ударом с
левого  фланга  по  Белоострову, занятому частями  Краснокутского. Фашисты к
часу  дня  пытались  окопаться  на достигнутом  ими рубеже.  Наша  задача  -
воспрепятствовать этому  и выбить их  обратно  за реку  Сестру. В  действиях
принимают  участие  артиллерия  и  минометы.  Бой  с  утра возобновился.  От
блиндажа, в котором я нахожусь,  хорошо видна Александровка,  у которой тоже
ведется  бой. Слышны все время - вот уже вторые сутки - пулеметная стрельба,
грохот мин, изредка артиллерийские  залпы. Если фашистов  не  удастся быстро
оттеснить   за   реку,   положение  наше   останется   сложным,   ибо   есть
непосредственная опасность и для Каменки. Это учитывается. Командир  дивизии
ведет сейчас совещание с командирами полков, и мы ожидаем, что к вечеру наша
задача будет выполнена.  С правого фланга к вражескому клину перебрасывается
подразделение 1025-го стрелкового полка под командованием капитана Полещука,
а  с  левого фланга  подтягивается  подразделение  полка  дивизии  народного
ополчения.
     Противник  вчера  и  сегодня  пускает в  ход самолеты.  Три разведчика,
развернувшиеся  для  штурмовки,  прошли над  нашими  минометчиками,  но,  не
обнаружив их, ушли. Гул самолетов слышен все время: летают наши и вражеские.
Наши уже пикировали в районе Александровки. Фашисты вчера осыпали Каменку не
только  минами,  но  и снарядами дальнобойной артиллерии.  По  Каменке  снег
повсюду взрыт. Я ходил, выбирая новые тропинки между воронками.

     БЕЛООСТРОВ И КАМЕНКА ПОД УГРОЗОЙ

     15 часов 30 минут

     Комбат звонит Сафонову, спрашивает, как  у него дела. Сафонов находится
в  ведении  капитана Полещука, заместителя  Шутова, и должен  быть  готов  к
решительным действиям.
     - Как  у тебя с "огурцами"? Имей  в виду, чтобы в решительный момент не
остаться без мин. Всякие нормы снимаются, потому что дело  серьезное. У меня
машины с "огурцами" стоят наготове - требуй заранее, как только понадобятся.
Тебе нужно иметь и вторую позицию, потому что может возникнуть такой момент,
когда  теле  понадобится сыпать  вовсю,  а они в тот  момент будут  по  тебе
сыпать, и тогда без второй позиции у тебя ничего не выйдет!..
     Вбегает   адъютант   комбата,   краснофлотец   Ероханов,   краснощекий,
оживленный:
     - Товарищ комбат! Ваше приказание выполнено, боеприпасы доставлены!
     Трепалин названивает:
     -  "Остров"! Пахуцкий? У тебя там слева имеются люди?  Сколько человек?
Там  передай  своим  ребятам,  что  примерно   к  этому  месту  слева  будут
подтягиваться  люди.  -  И, снизив голос  до шепота,  добавляет:  - Кировцы.
Понял? Так чтоб не приняли за чужих... Вот и все!
     Кировцы - это полк Кировской дивизии  народного ополчения,  обороняющий
Сестрорецк. А "островом" называется язычок  леса на болоте, выдвинутый узкой
полоской  во  вражеские   позиции  западнее  Белоострова,  -  наш  плацдарм,
простреливаемый  насквозь,  но  обороняемый  балтийцами  столь  крепко,  что
фашисты, решив: "Раз  там "ч е р н  ы е",  то не  стоит  туда  и  соваться",
оставили попытки взять его штурмом.
     Перед обедом комбат, комиссар,  мы все, и я в том числе, приготовили  и
проверили  ручные  гранаты,  ибо  положение  Каменки еще более  усложнилось.
Обедаем. Комбат усадил обедать пришедшего командира 2-й роты  Шепелева. Тот,
жуя, спрашивает:
     - Товарищ комбат, расскажите, что там на "острове" происходит?
     - Драка.
     - Драка?
     - Самая настоящая драка, так что приготовьтесь. В одном месте у них  не
выйдет - могут к вам полезть.
     - Ну что ж! Получится у них то же самое!..
     Пока я  записывал это, Трепалин звонил: приказал приготовить санитарную
машину, санитарок, медикаменты, все - быть наготове.
     Только что явился санитар, докладывает,  что прибыл на машине, в полной
готовности. Комбат подробно объясняет ему по карте, где можно ждать раненых,
как только  разгорится решительный бой, говорит, что  положение серьезное, и
указывает, куда сейчас выехать с машиной, по какой дороге ехать,  где стать,
как и куда  эвакуировать  раненых, если они появятся.  Вся "петрушка" должна
происходить примерно в восьмистах - тысяче метрах от нас.

     17 часов 30 минут
     Выходил из блиндажа, - уже стемнело. Свист, - через мою голову стреляет
наше орудие.  Проходя по коридору нашего подземного дома, вижу: краснофлотцы
в полной боевой готовности, с гранатами за поясом, делят на квадратной доске
сахар, разложили его кучками, в шахматном порядке.

     18 часов 00 минут

     Фугасный снаряд разорвался около бани - дом горит. Второй - по землянке
клуба. Третий - правее... Четвертый, пятый...
     Пьем чай. Бьют и бьют. Вбегает боец:
     - Товарищ комбат! Шалаши горят рядом с нами!
     Трепалин быстро:
     - Гасить надо, а то корректировать будет по ним, сюда!
     Бьют зажигательными.  Шалаш, где  стояла машина,  и соседний, прямо над
нами, поверх наката нашего блиндажа, горят.
     - Там патроны и гранаты! Нельзя подойти - сейчас взрываться начнут!
     - Тогда не подходить!
     Командир 2-й роты Шепелев спокойно:
     - Если  гранаты РГД, ничего  не  будет. Патроны взорвутся  а гранаты  -
ничего...
     -  А  кто  знал, что здесь  боеприпасы? - спрашивает  Трепалин,  обводя
взглядом присутствующих. - Народу-то нет  там?  А  то патроны сейчас  начнут
трещать... Кто положил здесь боеприпасы?
     Выясняется, что в шалаше над нашими головами - склад гранат и патронов,
привезенных для распределения по ротам.
     - Если с запалами, -  утешает  Трепалин, - то сдетонирует. Взрыв знаете
какой будет? Ого!.. Все мы вместе с блиндажом взлетим к черту!
     Бьют и бьют. А нам выйти нельзя,  мы как в ловушке, - ждем: будет взрыв
или не будет?
     - Он в двух местах зажег - там, дальше, и здесь!
     -  Он  тут хорошо дал  - у  самого входа, метров  десять.  Люди были  в
кино... Прервалось... - говорит боец.
     - Он хочет дома зажечь, а по ним ориентировать обстрел сюда.
     У  нас  сидит лектор,  приехавший перед  самым налетом тяжелыми  читать
доклад. Мы пьем чай. Слышно, как рвутся патроны, все сильнее и чаще...
     -  Давайте доклад начинать! -  решительно объявляет Трепалин. -  Шалаши
завтра же пошвыряем, давно надо было скинуть их!..
     Докладчик перешел  в соседнюю половину блиндажа, к краснофлотцам, начал
доклад. Его  голос доносится из-за стены.  Там  все собравшиеся краснофлотцы
слушают его. А здесь нас восемь человек: комбат, комиссар,  начальник штаба,
адъютант комбата краснофлотец Ероханов, лейтенант  Шепелев,  связист, боец и
я.   Сидим   за  столом.  На  столе  крошечная   электрическая  лампочка  от
аккумулятора.  Связь  пока  работает.  Шепелев тянется  к телефону, вызывает
"Шторм": "Скорнякова дайте!" Разрывы продолжаются, бьет и бьет. В блиндаже у
нас  разговоры  -  о самолетах,  о  Маннергейме, о  боевых  эпизодах, каждый
вспоминает.  Все возбуждены  ожиданием: будет взрыв  или  не будет?  У  меня
мысль:  вот если  рванет сейчас, то  и оборвется  тут  моя запись... Шепелев
весело рассказывает - глаза блестят, - как  над  ним летало  четыре немецких
самолета и как он хотел их подбить, но не успел...

     18 часов 45 минут

     Все  тише. Шалаши горят.  Обстрел теперь  редкий.  Беседы продолжаются.
Доклад окончен, аплодисменты. Входит  парень в  ватнике,  из тех, кто слушал
доклад, обращается к Иониди, который тоже только что вышел вместе с Цыбенко,
прослушав доклад. Этот парень давно просится в разведчики. Иониди:
     - Ну что  ж, товарищ комбат!.. Вы человека знаете! Я - не знаю. Значит,
по вашей рекомендации!
     Иониди подзывает парня. Тот подходит, очень спокойный.
     - К нам хочешь идти?
     - Да.
     - Знаешь, на что идешь?
     - Знаю.
     - Ну хорошо... Тогда дней десять подзанимаемся, у нас - группа.
     - Я и то занимаюсь уже... топографией. Сам.
     - Это хорошо. Но мы еще, специально. Какого года рождения?
     - Тысяча девятьсот двадцать шестого года!
     Паренек - фамилия его Дмитриев - уходит.
     В той половине блиндажа  кроме лектора,  оказывается, дожидается начала
концерта  бригада  артистов. Они  приехали  вместе  за  несколько  минут  до
обстрела. Не сговариваясь, им никто ничего  о пожаре наверху не сказал, чтоб
их не встревожить.  Теперь, когда патроны  уже все повзрывались, ясно, что с
гранатами обошлось. Мы обсуждаем: очевидно, попросту выплавились.

     КОНЦЕРТ ВОПРЕКИ ОБСТАНОВКЕ...

     Мы  все  переходим,  кроме  связиста,  в   ту  половину  блиндажа,  где
начинается концерт.
     ...Я среди артистов и краснофлотцев. Это  бригада артистов Дома Красной
Армии, приехали  из Ленинграда. Группа  А. Зильберштейна. Начальник  бригады
Беатриса Велина. Весь наш "трюм" забит людьми. Нары заняты сидящими до самой
стены.  В  руках  краснофлотцев автоматы,  винтовки. На стенах висят  каски,
снаряжение, амуниция. Девушки-артистки в котиковых шубках. Несколько девушек
переодеваются в темноте, на нарах завешенных плащ-палаткой. Тьма, потому что
перебиты провода. Начальник связи пытается исправить свет. Пишу  в полутьме,
- горит только одна "летучая мышь".  Сижу у самой стены, рядом - Иониди, а с
ним  - девушка,  переодевшаяся  в белорусское национальное платье,  дальше -
баянист,  играет.   В  углу  прохода  остается   два-три  квадратных   метра
пространства. Это и есть, так сказать, эстрада. За ней - печка-времянка...
     Вот зажглась электрическая лампочка, вдали, у выхода,  осветив  висящую
выстиранную  тельняшку. Сегодня все ходили  в баню, и  последняя очередь  не
домылась, так как начался обстрел, а теперь уже и нет бани - сгорела.
     Все сидят молча, слушая баяниста. Девушка напевает, разглядывая висящие
позади  меня на стене котелки, заплечные мешки,  каску,  потом  -  винтовку,
подвешенную горизонтально, по бревну потолка.
     Разрывы снова слышны близко...

     20 часов 30 минут

     Вспыхнул  ослепительный свет - большая  электрическая  лампочка.  Шесть
девушек  вышли  надушенные,  напудренные. Стали  у  стенки.  "Левофланговая"
уперлась в мои колени - тесно. Правая выступила на шаг, начала декламировать
"Письмо матери". Она в красных туфлях, коричневое платье в талию...
     Другая выскочила в узкий коридор между нарами, сплошь занятыми сидящими
краснофлотцами. Стремительно пляшет "русскую". Наконец,  смеясь, - "не могу,
товарищи, тесно!" - чуть не валится на руки моряков.
     Теперь артисты Таня Лукашенко и Олег Гусарев исполняют сцену из "Правда
хорошо, а счастье лучше".
     - Я тебя полюбила... - произносит она.
     А с другой стороны блиндажа доносится голос связиста:
     - "Якорь" слушает...
     - Как бы я расцеловала тебя!
     А от узла связи голос:
     - Тремя? А куда?.. В голову?.. А вынесли его?.. Повезли?..
     Бойцы слушают артистов увлеченно, с улыбками, цветущими на лицах.
     ...Теперь  артистка  Бруснигина читает  рассказ "Сын"  Юрия  Яновского,
читает  хорошо,  и  я  украдкой  вижу:  комроты-два  Шепелев  тщится  скрыть
выступившие на глазах слезы и опасается, что кто-нибудь это увидит.
     Отмечаю: никто, ни один человек, не курит.
     И вот  артист  Корнев поет "Шотландскую застольную"  под  аккомпанемент
баяна.
     И  томительно,  и странно,  и  весело,  и  грустно  все это  слушать  и
задумываться  о том, где  ты находишься, в какие дни, в какую минуту. Встает
передо мной огромный город, озаренный  и сейчас, конечно, тусклым  багрянцем
пожаров, -  мой Ленинград. И таким нелепым кажется, что вот в километре -  в
полутора километрах отсюда враг, и что нам сейчас угрожает опасность,  когда
так  прекрасен,  даже  исполняемый  на  баяне,  Бетховен,   и  что  вот  эти
девушки-комсомолки, оживленные, веселые, должны будут сейчас ехать  во тьме,
н