о
районного партизанского движения Иваном Дмитриевичем Дмитриевым я встретился
под Лугой в февральские дни 1944 года и пробыл несколько дней у него  в  9-й
партизанской бригаде - он был в это время ее комиссаром. Бригада выходила из
лесов  в  только  что  освобожденную  Лугу,  в  которой  гремели  взрывы  от
заложенных фашистами мин замедленного действия.
     До  войны  И. Д.  Дмитриев  был  первым секретарем Лужского  райкома  и
горкома партии.
     Худощавый, высокий, немного сутулый человек с умным, усталым, спокойным
лицом, И. Д. Дмитриев  принял меня тепло и радушно. В его партизанском штабе
я  чувствовал атмосферу какой-то особенной искренности  и простоты отношений
между  людьми,  чистыми  душой  и сердцем,  гордыми  своей непреклонностью и
своими делами, сдружившимися  за  два  с  половиной года  тяжелейшей жизни в
лесных походах. Этим людям будет посвящена отдельная глава моего дневника, а
пока приведу  здесь только краткий рассказ И.  Д.  Дмитриева об августовских
днях 1941 года в Луге.


     "...Началась война.  Мы не предполагали, что немцы  придут в Лугу. Дней
через пять-шесть  меня вызывают в обком партии, говорят, что  нужно готовить
людей для работы в тылу врага.
     - Неужели возможно, что здесь придется?..
     - На войне все возможно.
     Немцы подошли к границам Лужского района 12 июля 1941  года. Перед этим
несколько раз бомбили Лугу. Не  обошлось, естественно, без паники - народу у
нас  было много! В Луге  основных жителей насчитывалось  тридцать тысяч, а к
этому времени собралось больше ста - бежали сюда из других районов. Задача -
эвакуировать!  В  горкоме  партии  люди подрастерялись.  Приехали  работники
обкома,  ликвидировали  горком,  взяли  все  на  себя.  Занялись  эвакуацией
деревень и ценностей города и района.
     Успели  эвакуировать все  общественное стадо, ни одной коровы, ни одной
свиньи  не осталось в  районе, много личного скота колхозников эвакуировали,
много  коней. Вывезли  обе МТС, не  оставили  ни одного  трактора. Из города
эвакуировали   два  завода   -   абразивный  и  тигельный,  оборудование   и
рабочих-специалистов.   Они   давно   уже  работают   в  Златоусте.  Вывезли
электростанцию,  все  запасы продовольствия, горючего, все  ценности. Немцам
оставили в городе только несколько тонн отрубей,  соли и в  других магазинах
детские  игрушки.  Когда немцы ворвались,  то вывесили воззвание: вот,  мол,
жители Луги  и района  живут  плохо,  а дескать, в Пскове  хорошо, "ваше  же
руководство  отправило  все  жидам-большевикам, они -  ваши  враги, живут  в
лесах, помогите их поймать и наказать...".
     Сулили награды. За  мою  голову - тридцать тысяч рублей, четыре гектара
лучшей земли,  две  коровы,  табак, вино. Это - если живым приведут,  а если
захватят мертвым, то половину перечисленного!..
     ...Занимаясь  эвакуацией  и  другими   вопросами,   начали  мы  строить
оборонительные сооружения. До пятидесяти  тысяч человек рыли противотанковые
рвы  -  надо  было  успеть до  подхода немцев. Еще  пятьдесят тысяч  человек
приехали на подмогу из Ленинграда.
     Построили четыре  линии оборонительных сооружений: первую - южнее Луги,
километров за пятнадцать - двадцать. Вторую - перед  самой Лугой, в полутора
километрах.  Третью  - в Толмачеве,  четвертую  - в  деревне  Долговка.  Для
обороны Луги была прислана свежая дивизия - 177-я (полковник Машошин), потом
еще  две  стрелковые  - 235-я  (генерал-майор  Лебедев)  и  111-я (полковник
Рогинский, ныне генерал-лейтенант) и танковая  дивизия (подполковник  Родин,
ныне генерал-лейтенант). Все они входили  в 41-й  корпус, которым командовал
генерал-майор Астанин (я видел его  две  недели  назад). Этот  корпус держал
Лугу с 12 июля по 24 августа.
     Позже в журнале "Большевик" я читал: впервые немцев удалось задержать в
трех  местах: здесь -  под Лугой,  на Днепре -  под  Днепропетровском,  и...
назван был еще какой-то город.
     Корпусу помогали мы, партизаны, и гражданские  люди. Нередко  на слабый
участок бросал я по нескольку  сот человек  - раз, например, для того, чтобы
отбить психическую атаку.
     Пленный  офицер показал,  что для этой атаки  была снята дивизия из-под
Парижа. Мы дня за два узнали, подготовились. Подбросили еще  батальон и моих
четыреста, из тех, кто готовился стать партизанами, и много пулеметов.
     Я в этом деле  участвовал. Немцы шли колоннами, в рост, не  стреляя. (Я
по  "Чапаеву" знал,  но не думал, что так в самом деле бывает.) Именно  так!
Высокие, здоровые, кричат: "Рус, сдавайся!", не стреляют.
     Подпустили мы их  не стреляя на  пятьдесят метров.  Командовал Машошин.
Условлено было: сигнал, когда подойдут на  пятьдесят  метров. Самое жуткое в
моей жизни - это было так лежать!
     Мы,  рассыпавшись,  лежим.  Идут! А сигнала нет. И вот-вот растопчут...
Выдержали!  Ураганный  огонь  - и каша  у  них! Назад ушло  два-три  десятка
человек. Сзади через полчаса вторая колонна. И так - до трех раз.
     Всех положили. Несколько тысяч!
     Нам это помогло. Десять дней не предпринимали они никаких атак.
     Заняли мы оборону по линии  деревень:  Городец, Поддубье, Бор, Креня  -
предполье.  Каждый день -  схватки.  Без боя ни  метра не  отдавали! Полтора
месяца шли двадцать километров.  Лугу  не сдали  бы. Но...  15  августа была
занята Батецкая, в  обход, 17  августа - Оредеж, в конце августа  - Тосно  и
Любань. Нас стали  обходить с другой стороны. 7 - 8 июля заняли Струги, Ляды
и  12  июля  -  Осьмино. Затем вышли к Волосову, в  начале  августа, и стали
перерезать единственную дорогу - Варшавскую.
     19 августа в  районе Сиверской  и  Выры дорога  была  перерезана.  41-й
корпус оказался в кольце1. Пришлось Лугу отдать, отошли без боя.
     24 августа Красная Армия покинула  Лугу, вместе с ними я. Они - вправо,
я - в лес, влево, со своими.
     Если бы здесь тогда не задержали мы немца на  эти полтора месяца, то не
исключена возможность, что он ворвался бы в Ленинград!.."

     ...Продолжаю изложение записи моего дневника от 24 августа 1941 года.

     ...Враг ведет концентрированное наступление с трех  сторон: в лоб -  на
красное  Село  и  Гатчину;  в  обход  Ленинграда -  вдоль  линии Октябрьской
железной дороги и с севера - по Карельскому перешейку2.
     Отгоним  ли мы от Ленинграда врага? Устремится  ли  он назад в  панике,
преследуемый  и  добиваемый нашими частями?  Или...  Не  хочется  думать  об
этом...
     Вчера он долбил город Пушкин. Обстреливал артиллерийским огнем Гатчину.
Позавчера  высаживал  в  Любани  парашютный  десант.  Несколько  дней  назад
повредил  большой железнодорожный мост у Званки, жег  Новгород. День за днем
положение  наше  усложнялось  и  ухудшалось.  Три  дня  назад  оно  казалось
критическим: 21 августа прозвучало в  эфире обращение Ворошилова, Жданова  и
Попкова.  На фронт  устремляются  новые  массы народного ополчения,  а сотни
тысяч ленинградцев  еще  более  напряженно  стали  трудиться  над  созданием
оборонительных рубежей у стен города и подготовкой к обороне самих городских
кварталов.
     Станет ли враг применять газы? (Под  Лугой  захвачены немецкие снаряды,
начиненные  химическими  отравляющими  веществами.)   Станет  ли  уничтожать
ленинградское население и сам город бешеными воздушными бомбардировками? Или
нам удастся предотвратить это?
     Весь последний месяц продолжается эвакуация населения, заводов, фабрик,
музейных и других  ценностей. Всех, кто нужнее  в тылу, всех, без кого можно
обойтись  при обороне  города, эвакуируют в  глубокий тыл. Эшелоны уходят  в
Казахстан  и  Ташкент, на  Урал,  в Сибирь... Эвакуированы  уже  сотни тысяч
людей... Но в Ленинграде остается несколько миллионов.
     Ленинград готов  ко всему. За последние  дни почти  все магазины города
оделись в двойные дощатые щиты, в ящики, засыпанные землей, превращающие эти
магазины в бомбоубежища и, может быть, в газоубежища. Гостиный двор, обшитый
так по всем аркам своих галерей, стал похож на  древнюю крепость. Все  сады,
скверы,  парки изрыты,  превращены в соты бомбоубежищ. Треугольный  скверик,
что  виднеется передо  мною за остекленной дверью,  весь  в  холмиках  таких
сооружений, зияющих узкими дверками.
     Весь день слышу  гудение самолетов  - здесь, на Петроградской  стороне,
они мелькают в небе, ныряя в грозовые облака, патрулируя, охраняя нас...
     Вчера  сообщалась сводка потерь за  два  месяца  войны. У  обеих сторон
потери  огромные,  хотя наши и меньше.  Только  в такие  дни,  какие  теперь
настали, можем  мы повторить  цифру  погибших  наших  самолетов,  сообщенную
сводкой, -  4500... Пусть немцев  погибло больше,  пусть бы их погибло еще в
десять раз  больше, но  наших, наших хороших русских  людей, наших летчиков,
бесстрашных, чудесных, погибло много  тысяч!..  А  сколько  жертв  предстоит
еще?..
     Никто из нас, живущих в эти дни в Ленинграде, не знает, что будет с ним
завтра, даже сегодня, даже через час... Но население в массе своей сохраняет
напряженное спокойствие и  выдержку, каждый делает свое обычное дело, каждый
внутренне  приготовился ко  всему,  -  может  быть,  придется  своими руками
защищать за улицей улицу, за домом дом...
     Восемьдесят ленинградских писателей пошли  в народное ополчение. Другие
находятся в различных частых  Красной Армии и на  кораблях Балтфлота. Первым
из ленинградских писателей, который погиб в бою, был  Лев Канторович - еще в
Петрозаводске дошла глубоко  опечалившая  меня весть об этом.  Он  дрался  с
фашистскими  автоматчиками  на пограничной заставе  и  был  убит.  Здоровый,
крепкий, веселый, талантливый, он,  конечно, написал  бы  еще  много хороших
книг. Он был храбр, любил жизнь и потому  пошел в  бой. Мы не забудем его...
Таких, как он, людей нынче миллионы, и многие десятки тысяч из них сражаются
на нашем фронте. Все  население города полно единым  стремлением  - отстоять
Ленинград...
     Впрочем, есть и  иные люди. Есть люди,  которые  стремятся  бежать, как
крысы с  корабля, находящегося в опасности. Один такой, к сожалению, нашелся
даже в среде писателей - на днях правление Союза писателей исключило  его из
членов  Союза за дезертирство.  Как будет он глядеть нам в лаза после войны?
Разве  когда-нибудь общее презрение к нему  забудется?  Или после войны  наш
гнев уляжется и,  обретя  всепрощение, сей человечишка  снова будет  ставить
свою  фамилию на титулах толстых книг?.. Во всяком случае, если я уцелею, то
уже никогда ему не подам руки!
     А  вот Вячеслав  Шишков, которого я встретил вчера на  улице, в момент,
когда Решетов уговаривал его, старика, уехать, заявил решительно, что никуда
не уедет, потому что свой город любит...
     Мой  отец?  Он  знает, что  шестидесятипятилетний возраст помог бы  ему
освободиться от службы в Высшем инженерно-техническом училище  ВМФ,  где  он
профессорствует, и от  других служб. Но ни на минуту он не подумал  об этом.
Он хочет быть там, где нужен.
     Вместе   с  академиком   Б.   Г.  Галеркиным   вступил  он  в   бригаду
научно-технической   помощи   промышленным   предприятиям   по    ликвидации
строительных  аварий  и  последствий  воздушных налетов. Он дежурит в  штабе
бригады,   выезжает  на   места   поражений,   консультирует   строительство
бомбоубежищ. Его  доля инициативы и личного  участия вкладывается в создание
огневого пояса  перед  Колпином - например,  корабельными  броневыми плитами
укрепляются огневые точки.
     В  ночь на  22  августа  отец  получил приказ  перейти  на  казарменное
положение,  и я весь вечер  помогал  ему  собирать  тот минимум  необходимых
вещей, с которыми он не должен расставаться ни при каких обстоятельствах - в
казарменном  ли, в  походном  ли  положении. Человеку  его возраста  нелегко
переносить все тяготы боевой обстановки. Но он состоит в кадрах флота, в нем
развито чувство долга, и о себе самом он совершенно не думает.
     К моему успокоению,  на следующий день, в  связи  с тем что  обстановка
перестала   быть  критически  угрожающей,  ему  разрешили  вернуться  домой.
Позавчера ночью  он несколько часов подряд шил  себе из куска материи рюкзак
(в  городе  рюкзака  сейчас,  конечно,  не  купишь).  Если  потребуется,  он
отправится в Званку: ему пришла в  голову  идея  построить, на  случай  если
будет  разрушен  мост  через  Волхов, железнодорожную  переправу по  плотине
Волховской  ГЭС.  Вчера  он добился свидания с Попковым и  доложил ему  свои
соображения, сказав,  что руководство  этой постройкой мог бы взять на себя:
как один из помощников главного инженера Волховстроя  в прошлом,  он  хорошо
представляет себе все возможности.
     В ожидании  оформления  меня  в ТАСС я работаю в городе  - по  заданиям
редакций  и издательств  пишу  рассказы, очерки, брошюры, газетные  статьи и
корреспонденции.  Бываю  в  воинских  частых,  госпиталях  и  всюду,  где не
требуется  предъявления  фронтового  пропуска,  которого  у  меня  пока,  до
оформления в ТАСС, нет...

     25 августа

     Заходил к  А. А. Ахматовой. Она лежала - болеет.  Встретила меня  очень
приветливо, настроение у нее хорошее, с  видимым удовольствием  сказала, что
приглашена выступить по радио. Она - патриотка, и сознание, что  сейчас  она
душой вместе со всеми, видимо, очень ободряет ее.



Глава 4. УДАР С ЮЖНОЙ СТОРОНЫ

     На Пулковском направлении.
     Последние числа августа

     Конец августа 1941 г.


     НА ПУЛКОВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

     20  августа  немецкий  танковый корпус  прорвался к  Красногвардейскому
(Гатчинскому) укрепрайону. 21 августа в эфире прозвучало известное обращение
Ворошилова,  Жданова и Попкова. В эти  дни "остатки наших стрелков и моряков
сражались  на подступах к  Гатчине.  Напрягая  все  усилия, вводя в действие
новые танки, бросая авиацию, противник  вышел на дорогу к Пушкину и Пулкову.
Но, несмотря на обход, наши части у Куттузи и  Кемерязи держались  за каждый
клочок  земли.  На  помощь  шли  уже  части  из  Пушкина.  Фашисты  получили
чувствительный удар в свой правый фланг.
     В районе к югу от Пушкина наша дивизия окружила  и уничтожила  пехотный
полк  противника и развивала  удар все далее на юго-запад. Эта помощь пришла
своевременно. Наши  утомленные части,  сражавшиеся без отдыха  и смены почти
три  недели,  воодушевляемые  задачей  отстоять  город  Ленина,  перешли   в
наступление  своим  правым флангом. Ряд  деревень был  отбит  Красной Армией
после ожесточенных рукопашных схваток..."1
     Но  по  всему  фронту  немцы  все-таки  наступали. Многие  наши дивизии
попадали  в труднейшее положение,  окруженные гитлеровцами и уничтожаемые их
превосходящими силами2. Враг приближался к Ленинграду.
     Многое рассказывали люди,  выходившие  из окружения.  Их рассказы  были
сбивчивы, неопределенны,  изобиловали недомолвками, иногда  преувеличениями.
Но  уже  спустя  недели три  - месяц,  когда  эти люди  оказывались в заново
сформированных    частях,    отстоявших    свои   позиции,    когда    фронт
стабилизировался,   "успокоился",   рассказы   испытавших   окружение  людей
приобрели ясность, точность, определенность...
     Вот что  в  ноябре 1941  года под Сестрорецком  рассказал мне  помощник
командира  3-го  полка  Кировской  дивизии  народного  ополчения военинженер
второго ранга Александр Павлович Павлушков:
     "...Вместе с  некоторыми моими товарищами  я  вступил  в истребительный
батальон. Перевели нас на казарменное положение. Но  мы еще долго  ходили на
службу с винтовками и со всей амуницией.
     10  июля из Ленинграда ушли части народного  ополчения, в частности 3-й
Дзержинский полк.  Нас, истребителей, готовили для работы в немецком тылу, и
мы еще задерживались в городе.
     12 июля мне позвонили  на службу, сказали - объявлена боевая тревога по
истребительному отряду.  Я  не предполагал,  что придется сразу же ехать  на
фронт, и даже не зашел домой, не захватил второго патронташа. А когда пришел
в  отряд,  то узнал,  что обстановка под Новгородом тяжелая. Нам  предложили
взять по четыре  гранаты,  выбрать лучшие винтовки  и к ним по  сто двадцать
патронов.
     Все  происходило так  быстро, что успел только позвонить жене: "Принеси
патронташ!" Через полчаса пришла бабушка, дочка и внучка и  проводили  меня.
Мы - походной колонной  от  Ленэнерго на вокзал. Собралось много  -  из всех
районов. Вечером,  перед  тем  как  нам  сесть  в  поезд,  приехал Капустин,
секретарь  горкома,  и   сообщали,  что  мы  едем  на   усиление  стрелковых
подразделений.
     На другой день, 13-го, мы были в Новгороде, а  14-го, пройдя  пешком от
Шимска  тридцать километров,  сидели  в  окопах,  на передовой. Я  был среди
двадцати товарищей: нам дали  право пойти группами из одного учреждения. Я -
из треста No 2  "Спецгидропроекта". Все  двадцать -  коммунисты, большинство
инженеров, - были зачислены в 3-й батальон 835-го сп бойцами.
     До  переднего  края мы  уже ползли  под  минометным  и  ружейным огнем.
Приползли вечером, в 11 часов. Неопытные,  неприспособленные. Один среди нас
был участником финском кампании. Он дорогой нас наставлял: "В первую очередь
найдите себе каску!.." На опушке леса мы собрали себе каски и лопатки, стали
окапываться. Когда  наутро освоились, картина кругом для первого  знакомства
была  жуткая: трупы,  желавшие  уже  по  нескольку  дней, народ  измученный,
засыпали стоя. Немцы лезли, нужно было вести беспрерывное наблюдение. И нам,
новичкам было  просто  непонятно:  как так можно?  Мы перед  тем день шли, а
кроме того, почти четверо суток  находились без пищи. Меня с бойцом сразу же
заставили подобрать трупы и закопать под минометным обстрелом. Разложившиеся
трупы!.. То у человека нет головы, то отдельно ноги... Приходилось не только
стаскивать трупы, но и устанавливать, кто такой, и подбирать вооружение.
     Собравшись ползком, поодиночке, перелезая из окопа в окоп, обсудили  мы
все  и решили,  что пора действовать, раз нас послали на укрепление. Вызвали
командира  роты,  потребовали  порядка. Вскоре наладили  мы дежурство,  сон,
подъем по тревоге. Неприятны были грубость да еще отношения  между кадровыми
и некадровыми частями. Сначала  кадровики смотрели  на нас  высокомерно, без
всякого на  то основания, и это не дало  им возможности сразу оценить людей,
мешало использовать и силы и обстановку: надеяться,  мол, нельзя... Но когда
увидели нас в деле, отношение к нам стало исключительно хорошим и со стороны
командиров и со стороны бойцов. Это было приятно чувствовать.
     На  первом  нашем рубеже мы находились девятнадцать дней. Были моменты,
когда  батальон  пытался  бежать  под  натиском  немцев  и  когда  отдельные
коммунисты брали на себя командование и удерживали подразделения. И все же в
итоге рубеж  держали. Именно  мы  на этом рубеже остановили движение  немцев
силой своего 835-го полка. Это было впервые на всем участке, и что все более
знаменательно -  полк сформирован  из  приписного  состава,  только командир
полка  полковник Кибальчич был кадровым,  он  служил до войны преподавателем
пехотного училища.
     Через девятнадцать дней мы переменили позицию, снова держали оборону, в
общем, славно участвовали в бою тридцать пять дней беспрерывно. Приехавший к
нам К. Е. Ворошилов дал приказ: полк считать героическим.
     Многих мы потеряли. Из двадцати моих сослуживцев погибли на моих глазах
четверо,  а   где  остальные  -  неизвестно.  Многие   были  представлены  к
правительственным наградам. (Думаю, что ничего с наградами не вышло,  потому
что  вскоре полк был  разбит  и  все  документы,  кроме  партийных  билетов,
пропали. Я даже не знаю, существует ли теперь этот полк.) Я был  представлен
к ордену  за то, что  дважды  вывел большие группы с материальной частью  из
окружения.  И  в один  критический момент,  когда был разбит КП роты, принял
командование ротой, и удалось удержать наш рубеж. Это было у разъезда Кчоры,
немцы ходили шесть  раз в атаку против нас. Мы лежали на э