а грузовике, под обстрелом...
     Я  несколько  минут  назад  тихонько  расспрашивал  Беатрису  Абрамовну
Велину, начальницу этой бригады, об их работе. Шесть присутствующих артисток
и   шесть  артистов,  почти   сплошь  комсомольцы   и  комсомолки,  студенты
Театрального  института и  Консерватории.  Бригада называется  "молодежной",
работает с  28  июня,  дала  уже  сто  девяносто концертов  по  Западному  и
Ленинградскому фронтам, совершила десять рейдов на своей агитмашине. Были за
Лугой на  аэродромах, были в Выборге,  в Кексгольме, на  Ладожском, объехали
весь  Карельский  перешеек,  позавчера  были  на  крейсере "Максим Горький".
Попадали  под бомбежки, под  минометный огонь, получали по машине пулеметные
очереди, но все живы-здоровы...
     ...Концерт кончился в десять вечера. Разрывов вблизи не  было.  Артисты
уехали.

     ЧТО ПРОИСХОДИТ НА ЛЕВОМ ФЛАНГЕ?

     22 часа 40 минут

     Опять слышна стрельба. Кажется, бьют наши.  Бой  идет. Сколько фашистов
переправилось  через  реку Сестру, пока неясно: все  происходит  в кромешной
тьме. Надо не  дать фашистам закрепиться, создать  на нашем берегу плацдарм,
надо  парализовать удар, угрожающий  и Белоострову и Каменке. От Каменки  на
подмогу подразделению 1025-го стрелкового полка  (капитана Полещука) брошена
рота Мехова - 1-я  рота батальона  морской  пехоты.  Она с ходу включилась в
бой. Сейчас  положение таково: на  участок, захваченный  фашистами,  с  трех
сторон движутся три наши группы, но одна из них -  группа Полещука - пока не
находит  дороги,   а  другая  почему-то   задерживается,   то  есть   точное
местонахождение  этих  групп  неизвестно,  ибо  связи с  ними нет.  Трепалин
обсуждает это за картой. Затем  посылает машину с где-то раздобытым бензином
к своей  санитарной машине,  стоящей  без  горючего.  Заодно  посылает  мины
Сафонову. От Сафонова бензин повезут на санях.
     Нам  принесли  газеты.  Все читают.  Враг опять кладет  мины из тяжелых
минометов  вокруг нас.  Свет мигает.  Входит боец,  говорит, что мины  легли
позади блиндажа, рядом, связь с "Костромой" порвалась.

     Ровно полночь

     За  это  время прошли к  месту боя  два танка.  Все сидят в напряженном
ожидании.  Связи с ротой Мехова  нет, и никак  ее не восстановить. Последний
бензин где-то плутает, а мины не взяты, Полещук со своей группой заблудился.

     5 ноября. 0 часов 30 минут

     Новые  сведения -  вернулся  старшина  Дегтярев ("Сколько раз обстрелян
был, - усмехается Трепалин, -  шинель вся в дырках, и всегда охотно едет!"),
оживленный, с мороза, докладывает:
     - Мину доставил, сбросил Сафонову. Бензин доставил к месту.
     Мехов  с  двумя  взводами  своей  роты прошел  цепью  до самой  Сестры.
Фашистов не оказалось. Он прочесал весь участок, вернулся. На обратном пути,
в  темноте, его  обстреляли.  Видимо, свои  - справа  (подразделение 1025-го
полка?).  Троих ранило:  двух - легко, одного -  тяжело.  Сейчас Мехов вновь
идет вперед, прочесывая вторично.
     Фашисты  ушли  за  реку  Сестру? Это предполагается потому,  что  слева
подтянулись  кировцы и вошли в соприкосновение с центром.  Справа  у  Сестры
заняла позицию рота  1025-го.  Больше  фашистам деться было некуда. Когда по
ним  стали  бить  минометы  и  пулеметы,  а Мехов  пошел в  наступление, они
отступили.
     Сразу голоса у всех  повеселели. Трепалин стал разговаривать  с обычной
усмешечкой. Ругает 1025-й:
     - Я бы на них в атаку пошел!




     1 час ночи

     Время от времени в расположение  Каменки  ложатся снаряды  дальнобойной
артиллерии. На дворе луна, в дымке. Пахнет гарью. Пора спать.
     Трепалин рассказывает байки:
     - Как-то  минометы Сафонова били за  Белоостров по вражеским  траншеям.
Это было...  Ну да, двадцать  шестого октября это было...  Фашисты метнулись
назад  в  лес. Сомик и  Гоценко корректировали, сообщили:  "Перенести  огонь
дальше!"  Фашисты  -  обратно  к  траншеям.  И  так  -  дважды.  Вдруг связь
прервалась, и минут  пять ее не  было. В чем дело? Сомик и Гоценко отвечают:
"А  мы смеялись! Те, как мыши, мечутся!" Бросили трубки и, лежа, катались от
смеха...  Это было в сорока метрах от вражеской траншеи. Сафонов возмутился.
Ему был слышен шум, а  что - не понять. "Сомов, Сомов, Сомов, в чем дело?" А
Сомов молчит. Оказывается, как школьник, от смеха катался!..

     7 часов 30 минут утра

     Ночью, просыпаясь, несколько раз слышал голос Трепалина -  разговоры по
телефону.
     В  7.20 будет  начальника штаба, спящего рядом со мною: комбат зовет. Я
встаю тоже.
     За  столом  комбат, телефонистка, начальник  связи;  против  стола двое
раненых.  Один  -  в  белом  маскхалате,  испачканном  грязью  и  кровью,  с
перевязанной правой рукой.  Второй  - шинель внакидку, тоже перевязана левая
рука. Рассказывают: Мехов часа в четыре утра  убит. Командир взвода Москалец
- тяжело ранен. Там, куда ходил в первый раз Мехов (дошел до реки), фашистов
не  оказалось.  Но часть  их автоматчиков  затаилась где-то в углу, и  когда
Мехов пошел прочесывать второй раз, наткнулся на них.
     Раненые большей ясности в обстановку внести не  могут,  поэтому  комбат
посылает  туда  комиссара  и  начштаба на  санитарной машине (подъехавшей  к
нашему блиндажу), вместе с ранеными доедут до Дибунов, а оттуда - на санях.
     Все выходят  сразу же. Трепалин и я  умываемся  под деревьями. Медленно
рассветает, еще сумеречно.  Резко щелкают  выстрелы наших орудий, и снаряды,
свистя, пролетают над головой. Слышны частые пулеметные очереди.
     Комбат печален:  Мехов  убит, и потери ранеными. Ждем донесений. Комбат
не спал почти всю ночь.
     С комиссаром  и  начштаба  уехал  и старшина  Дегтярев.  Пришел Иониди.
Адъютант  режет хлеб,  наливает  суп.  Комбат вскрывает пакеты,  принесенные
связным. В помещении тихо.
     Доносится гул разрывов. Опять пищит телефон, и комбат отвечает:
     -  "Аврора" слушает!.. Товарищ Елинский, у вас там двое раненых было...
Вы их отправили?
     Не отрываясь  от аппарата, он  следит за  всеми изменениями обстановки,
проверяет  работу своих  подчиненных, распоряжается, дает приказания - и все
это устало, но очень спокойно, не повышая ровного голоса.

     10 часов утра

     Только что  вместе  с  Иониди  осматривал  пожарище  -  рядом  с  нашим
блиндажом  и над ним. Почва  еще  дымится, хотя  и  присыпана свежим снегом.
Здесь и кругом - покореженные, выплавившиеся ручные  гранаты,  металлические
части  противогазов,  изуродованные  гильзы взорвавшихся  патронов  и прочий
горелый  хлам. Плохо  было бы нам, если  б  гранаты вчера  взорвались. Нашел
обгорелую  каску,  внес ее в  землянку, - ее можно исправить, у  моряков  не
хватает их.
     Комбат лег  спать,  наговорившись  по телефону с начальником штаба. Бой
продолжается.  Орудийные   выстрелы   наши  редки,  но  методичны.  Слышатся
пулеметная  трескотня,  взрывы  мин. Командир  взвода Москалец, оказывается,
ранен в лопатку осколком мины.  А политрук роты ранен на днях. Ротой сегодня
командует замполитрука Педин.
     Ероханов, поглядывая  на  спящего комбата,  приводит в порядок "буфет".
Потом, разбирая заготовленную для отправки в роту почту:
     - Мехову письмо есть... от жены, наверно!..
     Разбирает дальше:
     - Москалец... Вот он приедет, ему надо будет отдать.
     Я спрашиваю Ероханова:
     - А он не отправлен еще?
     - Нет, он там лежит - впереди...
     Узнаю  о Мехове: зовут его...  -  Нет, звали его  -  Николай  Иванович.
Кандидат  партии.  Главстаршина флота,  1908  года рождения. Командиром роты
стал в  октябре.  Москалец  -  Андрей Антонович, кандидат ВКП(б), 1918  года
рождения, краснофлотец, командир взвода, назначен на этих днях.
     Приносят  "лично   командиру"  координаты   минометных  батарей.  Будим
комбата.
     Ероханов говорит мне:
     - Цыбенко настоял на своем все-таки - его в разведвзвод зачислили!
     Едва  Трепалин заснул, с бронепоезда спрашивают  координаты  минометных
батарей. Ероханов выразительно махнул рукой:
     - Опять будить?
     Но все-таки будит!

     15 часов 45 минут

     Комбата недавно вызвали в штаб 1025-го полка на совещание командования.
Комиссар и начштаба  все еще не вернулись и  остаются обедать у  Сафонова. Я
сегодня  должен бы уезжать в Ленинград,  но  надо  подождать до конца боевых
действий на  здешнем участке,  чтобы обработать  весь  материал  для ТАСС. В
нашем расположении сейчас тихо.  На  левом фланге бой, видимо, разгорится до
крупных  масштабов. В  нем,  возможно, примут участие танки и самолеты. Если
действительно так, то останусь до завтра.
     Только что несколько гитлеровских "фоккеров" кружились над нами, ушли.
     Фашистов, перешедших  Сестру,  оказывается  - батальон. Но  он  окружен
нами, а  тыл мы отсекаем  огнем. Точных сведений  обо  всем в нашем блиндаже
пока нет. Начсвязи рассуждает  о Фарадее и о Максвелле. Лейтенант Воронков -
об атомном  ядре.  Иониди  уходил  -  вот только что вернулся. Приехавший из
Ленинграда краснофлотец рассказывает,  что ночью бомбили Ленинград, попало в
Финляндский вокзал, в  Военно-медицинскую  академию. Перебита линия железной
дороги, поезда  в Дибуны  не ходили до утра.  Радио передавало, что  Америка
предъявила ультиматум Финляндии о заключении мира с СССР.
     Вот бы!.. Обсуждаем все это...

     В ПУЛЕМЕТНОМ ГНЕЗДЕ

     5 ноября. 20 часов

     Когда Иониди ушел,  сказав,  что  "надо  поработать с  разведчиками", в
командной  половине  блиндажа  я,   в  сущности  остался  один,  потому  что
замещающий комбата  Волков  непрерывно висел  на телефоне,  слушая и пытаясь
разобраться в обстановке.  Мне показалось ненужным сидеть  здесь, когда весь
центр событий,  относящихся к батальону. Переместится  туда, на левый  фланг
его,  в 1-ю роту, ведущую бой.  В  три  часа  дня оттуда пришел Ероханов  за
биноклем и какими-то бумагами Трепалина, я спросил его:
     - Вы сейчас опять в роту?
     - Ага, туда комбат там, - ответил он.
     - Проведете меня туда? - спросил я.
     И он ответил:
     -  А  что  ж?..  Пойдемте.  Тут  недалеко.  Только...  -  Он глянул  на
опоясывающие меня ремни: - У вас, товарищ командир, оружия нету?
     Пистолета у меня действительно не было: в середине  августа.  Уезжая по
вызову Политуправления из Петрозаводска, я должен  был сдать выданный  мне в
Ухте пистолет, - там оружия не хватало. С тех пор получить личное оружие мне
было негде. Иногда я брал с собой только две ручные гранаты.
     -  А у меня  вот гранаты есть! - кивнул я на  сумку  с двумя гранатами,
висевшую на стене.
     При этом я подумал, что,  по  сути дела, мне вовсе не обязательно  идти
туда, где они могут  понадобиться. Но такие нечаянно возникающие мысли я уже
давно привык  подавлять в себе, а  потому, быстро надев шинель,  опоясавшись
поверх нее ремнями, я вышел с адъютантом из блиндажа. Мы сразу же вступили в
глубокий  ров, присыпанный свежим снежком, и  по мерзлым  комьям земли пошли
быстрым шагом.
     Ров проходил по лесу, от него ответвлялись ходы сообщения. Мы  миновали
несколько  землянок и  блиндажей, перед которыми  стояли в укрытиях часовые.
Они наклонялись  ко  мне,  и  я,  не  сбавляя  шага,  вполголоса  произносил
сообщенный мне адъютантом пропуск.
     - Теперь  вправо, сюда! - сказал мне Ероханов, из вежливости к старшему
командиру шедший сзади. - Теперь поглядывать надо!..
     Направо был ход сообщения глубиной мне примерно по пояс. Лес поредел, -
это  была  опушка,  за  которой   вперед  простирался  тоненький  молоднячок
вперемежку с кустарником. Вся  местность тут была изрыта  ходами сообщения и
траншеями, в которых не было никого, и я шел в их  лабиринте, поворачивая по
указаниям моего спутника то влево,  то вправо. Ожесточенные  шквалы разрывов
теперь слышались громко  и - казалось мне - всюду вокруг. Но впереди, левее,
там, откуда  доносилась частая чечетка пулеметных очередей, мины  рвались  с
особенной  густотой, как  будто  лопающиеся  волны какого-то  металлического
прибоя. Только по ним и можно было определить направление, - ходы  сообщения
в  кустарнике так  перепутались, что  найти здесь нужный мог только человек,
излазивший их все и давно изучивший их...
     - Можно бы  идти  левее, по опушке, -  сказал Ероханов, - да там больно
далеко!.. Ничего, болото теперь замерзло!
     Небо, сумрачно-серое, уже набухающее вечерней тьмой,  озарялось здесь и
там сполохами: со свистом, волнуя воздух, казалось, шурша в нем, над головой
проносились снаряды наших дальнобойных орудий.
     -  Бронепоезд Андреева  старается!  -  заметил  мой  спутник, когда  мы
пересекли  насыпь  железной дороги. -  Вот  оттуда,  из-под Дибунов! А это -
корнетовский.
     Свист снарядов  Корнетова  был  гораздо  хлеще и  тоньше,  и  я начинал
разбираться  во  всей  этой  музыке.  Дальше  мы  шли  молча.  Я разглядывал
разбросанные невдалеке  разбитые и прогорелые здания Белоострова,  а  потом,
споткнувшись,   следил,  чтоб  нога  моя  не  подвернулась  на  беспорядочно
нагроможденных комьях земли. Мы вышли в траншею, в которой каждые три - пять
метров были по брустверу нарыты ячейки, в  них с  винтовками,  обращенными в
сторону  врага,  лежали   бойцы  в   шинелях,  но   не  стреляли.   Какой-то
притулившийся на ящике командир  хотел  остановить нас, но, узнав  адъютанта
комбата, только сказал:
     - Ходишь, ходишь, нет того, чтоб бутылочку занести!
     - А  вы к нам приходите,  найдется!  -  весело  ответил Ероханов,  и мы
прошли дальше, мимо низких  землянок, в которые можно было забираться только
ползком.
     Сразу  за  землянками оказалось открытое  место, и тут  я  почувствовал
близкий, шелестящий свист пуль.
     -  Да вы пригнитесь,  пригнитесь, товарищ командир! - торопливо крикнул
сзади Ероханов. - Это же нас заметили!
     Я  сразу  пригнулся, глянул  вперед -  далеко  ли  еще тянется открытое
место? До кустарников было не меньше ста метров. Оглянулся на адъютанта - он
присел на корточки. И в тот  же миг, не свистя, а надсадисто  воя, позади  и
чуть в стороне, рванула, разрываясь, мина, сразу за ней вторая, третья... Мы
оба распростерлись плашмя.  Комья мерзлой  земли застучали вокруг  вслед  за
взвизгнувшими осколками.
     - Не зацепило, товарищ командир? - услышал я голос.
     - Нет, проехало... А вы как?
     - Ничего... Теперь даст он жару... Позагорать тут придется...
     Еще три  мины разорвались недолетом, и я  подумал, что в  ход сообщения
врагу не попасть, потому  что - узкий, земля и осколки перелетают поверху. И
только  подумал - две из трех следующих мин взрыли самый ход сообщения, там,
впереди. Вместе с брызнувшими  веточками кустов. Ероханов крепко выругался и
добавил:
     - Пожалуй, лучше было леском идти!
     Я сказал:
     - Ничего, два раза в наш ход ему не попасть!
     И  в душе выругал Ероханова:  какого, в  самом деле, черта  он не повел
меня по лесу?
     Еще  три  или  четыре залпа  грохнули  вокруг  нас,  потом  все  вблизи
замолкло,  а  когда услышали новый шквал, но уже рухнувший метрах в двухстах
позади,  по опушке,  поняли,  что враг  перенес огонь,  и  ползком поспешили
вперед,  к  кустам, пригнувшись, перескочили через две свежие воронки. Тут в
кустах со стороны врага нас трудно  было заметить. Ход вывел нас  в глубокий
окоп с низкими нарами, населенный бойцами морской пехоты.
     -  Комбат  здесь? - живо спросил  Ероханов, сунув  голову  в  низенькую
дверцу дзота, откуда пахнуло теплом и табачным дымом.
     - Ушли они.  К минометчикам! - отозвался кто-то. - С комиссаром вместе!
Скоро воротятся, сказали!
     Кругом  в мрачноватом  предсумеречье  перекатывался  треск  винтовок  и
автоматов. Я, отряхнувшись,  пролез на четвереньках  в дверь дзота. Ероханов
влез  за мной,  оглядел  скорчившихся  под низким  накатом, сидящих на нарах
бойцов,  нюхнул махорочный  дух, сказал: "А  ну, у кого есть бумажка?"  - и,
приняв на ладонь горсть  сунутой  ему  махорки,  торопливо  свернул цигарку.
Затянулся два-три раза, отдал недокуренную цигарку тому, кто его угостил, и,
кивнув мне: "Вы  тут, товарищ  командир, посидите, а я сейчас..." - выбрался
из дзота. Я понял, что он уходит искать комбата.
     Я  провел  часа  полтора  в  этом дзоте со станковым, глядящим  в  щель
амбразуры пулеметом, за которым, не отрываясь  от  всего, что  было  в  поле
зрения, полулежал пулеметчик Васильев. Такой же усталый,  как и все, с лицом
землистым, небритым, но очень спокойным и даже, я бы сказал, равнодушным.
     А в поле зрения было следующее...
     Окоп, как и все, зигзагообразный,  в  котором  я находился, был  правым
флангом расположения  роты. Самой роты,  за исключением пулеметных заслонов,
нескольких мелкокалиберных минометов и небольшого количества людей, здесь не
было.  Она  находилась впереди,  на  занесенном  снегом кочковатом болоте  с
торчащими  кое-где кустами да  пнями старой порубки. Болото простиралось  до
хорошо видной отсюда реки Сестры, отделенной от  нас  только чуть выдающейся
дорогой. Залегшая за дорогой у минного поля рота находилась, надо сказать, в
положении очень тяжелом, даже критическом. Бойцы лежали за пнями, за кочками
и  в  воронках,  не  смея  подняться:  во всякого,  кто приподнимал  голову,
сыпались  пули.  Фашистские автоматчики  простреливали продольным огнем  все
поле. В  свежевырытых ячейках они  залегли впереди,  вдоль самого берега,  в
углу,  образованном  излукой реки (на участке у погранзнака No 16), - там их
скрывал  кустарник. Между  передовыми моряками и  фашистами  было не  больше
двадцати  -  тридцати метров,  поэтому наша  артиллерия по фашистам бить  не
могла,  рискуя накрыть  своих. Враг  сыпал  из-за  реки минами  и снарядами,
которые разрывались здесь, вокруг  блиндажей роты, а также впереди  и позади
нас. Я видел впереди себя убитых и видел раненых,  которые не могли выползти
назад, потому что  мгновенно  попали  бы под  автоматную  очередь. Некоторые
все-таки  ползли,  обрушивая  на  себя  огонь  автоматов  и  минометов.  Все
пространство передо мной было в черных пятнах от разрывов, и эти пятна после
новых минометных шквалов на наших глазах умножались.
     Фашистские автоматчики сами находились в положении безнадежном. Уйти за
реку они не  могли, потому  что  моряки  не давали  им  шевельнуться и  наши
пулеметы только и дожидались, чтоб кто-либо из фашистов высунулся.  Минометы
Сафонова,  посылавшие  мины   через  наши  головы,  вздымали  землю  в  тылу
автоматчиков по самым берегам реки.
     Обе  стороны, понеся  большие  потери  и  уже  осознав  бессмысленность
попыток атаковать противника, ждали  в  непрерывной  перестрелке наступления
ночи. Фашисты надеялись в темноте либо получить из-за Сестры подкрепления и,
сбив нашу первую роту,  ворваться сюда, либо поодиночке отступить  за  реку.
Моряки  также рассчитывали  в темноте либо сразу  сбросить фашистов в  реку,
либо отползти сначала в свои окопы, а  затем,  перегруппировавшись и получив
подкрепление из стрелкового полка, вновь  подобраться с флангов к  фашистам,
навалиться  и  уничтожить  их.  Где-то  впереди  среди  залегших   балтийцев
находился и их командир - Педин, заменивший Мехова и политрука  роты. Комбат
Трепалин  с  комиссаром, побывавшие  здесь, сейчас  находились в  стрелковом
подразделении, организуя к ночи взаимодействие и подмогу.
     Все здесь было наполнено трескотней и весьма  противным свистом, воем и
раздирающим  воздух  хлопаньем  разрывов.  Комья земли  и  осколки  время от
времени тарабанили по дзоту. Бойцы в нем находились  в настроении тоскливого
ожидания, были  невеселы, молчаливы и прислушивались к доносившимся порой до
нас стонам раненых.
     Не отрываясь от пулемета,  не поворачивая  головы в низко надвинутой на
лоб каске, изредка  давая короткие  очереди, Васильев объяснил  мне, что вся
эта "петрушка"  получилась,  мол, потому, что ночью, когда Мехов второй  раз
повел роту  на  прочистку  думая,  что фашисты уже