убрались за реку,  то был
внезапно обстрелян  фланговым кинжальным огнем. Никто не  знал,  что фашисты
засели  здесь,  у  излучины  реки,  и  они  подпустили  наших  вплотную,  не
обнаруживая  себя. Назад  Мехову  отходить  было поздно -  все оказались  бы
перестреляны, перебегая обратно  дорогу. Мехов поднял бойцов в атаку, но был
убит пулей в голову, пробившей каску навылет. Все кинулись дальше, продолжая
атаку уже под командой замполитрука Педина, но вынуждены были залечь.
     - Так вот и ждем до вечера... Ночь-то - она все покажет!
     Васильев  указал  мне  кусты, где сидели  фашисты,  и я минут  двадцать
провел  за пулеметом в ожидании, что покажется какая-либо цель. И, заметив в
кустах шевеленье каких-то пятен,  дал несколько очередей. Не знаю, уложил ли
я кого-нибудь там, но чувство удовлетворения испытал полное...
     Позже, вернувшись  сюда, на командный пункт батальона,  я  выяснил, что
роты противника,  уничтожив  во тьме наше боевое  охранение, скрытно перешли
вдоль  реки Сестры от  пограничного  знака  No  15,  ближе в Белоострову - к
погранзнаку  No  16, и  затаились  там в углу,  образованном излучиной реки.
Подразделение капитана Полещука (1025 сп), заблудившись во тьме в болоте, не
поддержало моряков потому, что в тот  час не оказалось на назначенном месте.
В действительности после первой "прочески" мехов был обстрелян не "по ошибке
подразделением 1025-го  полка",  а  противником,  засевшим именно  там,  где
предполагалось   местонахождение  Полещука.   Получив   от   1025-го   полка
неправильную   информацию   о   местонахождении  Полещука   (там   находился
противник),  мехов  не  выслал разведку и  при вторичной атаке, уже  перейдя
линию  железной  дороги  и шоссе был  убит  фланговым огнем противника.  Оба
взвода  его роты у  минного поля были вынуждены залечь и,  ведя перестрелку,
лежать  здесь  до  ночи.  Подразделение 1025-го  полка все  это время, заняв
позицию  правее, ближе  к Белоострову (дабы  оборонять его  с юга), также до
ночи не могло бы подняться в атаку...
     ...Быстро  темнело.  Не дождавшись  Трепалина,  я  перешел  в  землянку
связистов  и  решил  возвратиться  в  Каменку с  первым  же  знающим  дорогу
попутчиком. Таким попутчиком оказался раненый связист стрелкового полка.  Он
был  ранен в тот момент, когда его товарищ, боец Торощенко, разведывая с ним
минное  поле за  насыпью железной дороги, первым  вступил на  него  и погиб,
взорвавшись на  мине. Два осколка зацепили связисту  плечо  и  руку у локтя.
Прежде чем пойти в санбат, он взялся привести сюда  от штаба полка саперов с
миноуловителями.
     По  ходам  сообщения, пригибаясь  и  припадая  к  земле,  потому что  с
темнотой фашисты  усилили минометный огонь, мы двинулись - во тьме кромешной
и непроглядной. И  вот без всяких на сей раз приключений я оказался здесь, в
блиндаже Трепалина, на прежнем месте, полный впечатлений. Пью чай,  отдыхаю.
Трепалин только что  звонил,  сказал, что "дела налаживаются", но что сам он
задерживается,  ибо сейчас  пойдет в расположение 1-й  роты, где и будет "до
победного конца".
     Каким уютным,  спокойным и безопасным показался мне этот блиндаж, когда
я  пришел сюда,  скинул  с  себя  шинель,  прогрел  руки  у  печки-времянки,
раскаленной, как всегда, докрасна. И вот сейчас, сидя за столом, размышляю о
том, как все чувства и мысли людей поглотило в наши дни одно только трудное,
жестокое, но необходимое для спасения мира дело - война, которую мы ведем!

     В КАНУН ПРАЗДНИКА

     6 ноября. 11 часов утра

     В 6 часов утра мина разорвалась у самого  блиндажа, осыпав его весь. От
разрыва мы все проснулись. Вырвало крюк из запасной двери, у которой я  спал
на  кровати  начальника штаба.  Другие мины легли  поблизости  от  блиндажа.
Разбило наш умывальник.  Часовой успел  прыгнуть в  щель и остался невредим.
Обстреливают нас  снарядами  и минами  во  все  остальное  время изредка, но
залпами. Вся Каменка снова в воронках, разметанный снег, черные пятна.
     Сегодня  в  восемь  утра  - подъем,  после  предупреждения по  телефону
командиру  караула: быть  бдительным  и  в полной готовности.  Все  гранаты,
розданные вчера, израсходованы.
     Утром прошли мимо еще два танка.
     Только  что,  в 11 часов, пришел комиссар. Сказал, что операция в целом
не выполнена. Неуспех объясняется плохой  подготовкой и  неумением некоторых
командиров  ориентироваться  в  ночной  темноте. Фашисты  за  реку Сестру не
выбиты. Выбить  их  помешало  второе минное поле,  обнаруженное за  дорогой.
Частные  задачи,  возложенные  на  моряков,  выполнены,  некоторые  из  них,
например работа минометчиков, блестяще. Наши хорошо укрепились  за  дорогой,
окопались, зорко  охраняют  рубеж  и  корректируют огонь  минометов.  Комбат
организовал  и посылает сейчас разведку -  с саперами и связистами, - лучших
людей  под  командой командира  пулеметного  расчета  Федотова  и  политрука
Аристова. Идут пять моряков, четыре сапера и два связиста...




     День

     Измученный, черный  от  бессонницы,  забот и  усталости, пришел сюда, в
блиндаж, на свой КП, комбат Трепалин, сразу лег спать, но выспаться  ему  не
пришлось.  Его  разбудили,  потому  что в  батальон  явилась  группа  бойцов
пополнения и Трепалин должен был произвести опрос каждого из этой группы.
     После   этой   группы   комбат   и   комиссар  принимают   "батальонную
самодеятельность" - джаз под руководством Глазунова, состоящий из тринадцати
человек.   Сей   Глазунов  -  краснофлотец,  отличный  стрелок   и  отличный
саксофонист,  а  кроме  того,  еще и исполнитель "Яблочка".  Все люди  джаза
собраны из взводов, занимающих оборону на  самой передовой. Подготовлялись к
праздничному  концерту в боевой обстановке,  подготовили и сольные номера. В
концерте будут участвовать и девушки-санитарки: Валя Потапова -  петь соло и
дуэтом с начхимом батальона исполнит "Парень кудрявый..."
     Мы прослушали джаз и сольные номера, мне пришлось быть консультантом, а
потом, когда программа была всеми одобрена, а музыканты и певцы ушли, явился
краснофлотец Сметанин  -  редактор  "Боевого  листка No  1"  со  своим  ярко
раскрашенным и тщательно выписанным чернилами листом бумаги.
     В  общем подготовка  к 7 ноября идет полным ходом. В батальон приезжают
делегаты от ленинградских рабочих,  будут выступать во всех подразделениях и
распределять  подарки лучшим бойцам.  С ответом выступят отличившиеся в боях
краснофлотцы...
     А вот только  что приехал Захариков, он уже облазил весь передний край,
подобрал   отличную  гравированную  "финку".  Пришел   мокрый,   усталый   -
сказывается слабость после ранения. Рассказал  обо всем, что видел и вызнал,
и  сразу же, несмотря на уговоры никуда больше не ходить, а оставаться здесь
на положении выздоравливающего и отдыхать, ушел снова.
     Иониди, бродивший сегодня где-то на лыжах, сейчас отправился в 1-ю роту
сменить  начштаба,  который,  несмотря  на   ангину,  руководил  там  боевой
операцией. Цыбенко тоже находился в 1-й роте.
     Словом,  раненых,  выздоравливающих, больных в батальоне не сыщешь: все
хотят воевать - и воюют...
     В середине дня становится ясно, что хотя вражеские  автоматчики за реку
Сестру еще не выбиты, но осталось их очень мало, опасность  прорыва фашистов
миновала,  не  сегодня,  так завтра последние автоматчики будут  уничтожены.
Позиции наши крепки, и попытка врага испортить нам праздник не удалась.
     Собираюсь наконец в Песочное и оттуда - в  Ленинград. Кстати, комбата и
комиссара  вызывает в Песочное  командир дивизии на  разбор  операции. Вот и
поедем вместе на грузовике.

     НА ОБРАТНОМ ПУТИ

     7 ноября. 18 часов. Песочное

     Землянка  редакции дивизионной  газеты "В  бой за Родину". Радио у  нас
нет. Ждем газет, выспрашивая соседей по телефону о новостях, но и соседи все
только полны нетерпеливого  ожидания...  "Ленинградской правды"  и  вчера  в
Песочном не было, и сегодня - вот уже 7 часов вечера - газеты в Песочное еще
не доставлены.
     Вчера в дивизионной газете напечатаны две мои статейки, а в "Правде" от
31 октября - мой очерк "Мститель".
     Сегодня  утром  был у  комиссара  дивизии,  послушал  его  оценку всего
происходившего  на нашем участке  фронта  за  эти дни, потом  был у начарта.
Артиллерия  ведет  огонь, завершая уничтожение  группы  прорвавшихся на  наш
берег Сестры фашистов.
     От  Ленинграда  доносится  гул, должно быть,  город сегодня ожесточенно
бомбят.  А  на  нашем  участке фронта  необыкновенно тихо, бой 3 -  6 ноября
несомненно  сорвал  затеянную  врагом  провокацию,  и   фашисты  не  рискуют
предпринимать что-либо новое.
     Общие потери  наши в этом  бою  -  сорок три убитых и сто  два раненых.
Фашистов убито  гораздо больше,  особенно минометами  Сафонова, работавшими,
как всегда,  прекрасно. В  общем, неприятный "сюрприз", который готовили нам
фашисты к празднику  Октябрьской  годовщины, не  только  им не  удался, но и
дорого обошелся.

     Перед полночью. Песочное

     Поздний  вечер 24-летия Октября провожу в  землянке, в  одиночестве и в
любом  холоде  (печки  нет).   Пытаюсь  привести  в  систему  мысли   мои  о
принципиальном  различии  между  нынешним  периодом  войны и  периодом,  уже
отошедшим в историю.
     Было время, когда война  взяла наших  людей в  оборот. То время прошло.
Теперь они берут войну в оборот! В этом -  огромная, принципиальная разница.
В  этом  основное  различие  между  двумя периодами  Отечественной  войны  -
прошедшим  и  настоящим.  Гражданские  по духу люди  стали  людьми  по  духу
военными. Они  берут  в свои руки инициативу. Такие  отступать уже не могут.
Такие   могут  только  наступать.  И   самое  трудное  для   них  -  что  их
наступательный дух еще не находит исхода, что время  для наступления еще  не
пришло,  наступление  еще только  зреет,  еще  находится,  я  сказал  бы,  в
"утробном периоде", название ему пока - а к т и в н  а я о б о р  о н а.  Но
эта активность не может не перехлестнуть за черту рубежей врага. Накопившись
в  объединенном одной идеей, умело организованном,  набравшем опыта  народе,
эта сила неминуемо двинет его в п е р е д!



Глава 11. СНАБЖЕНИЕ ИССЯКАЕТ

     Ленинград, 8 - 22 ноября 1941 г.

     8 ноября

     В Ленинград приехал еще затемно. Дачный поезд  остановился  не там, где
всегда, а метров  за  двести:  Финляндский  вокзал  оказался  разбомбленным,
перрон  был перегорожен. Пассажиры выходили на  улицу  через маленькую дверь
служебного  помещения - с давкой и воплями, потому  что вокзальные умники не
догадались открыть вторую, рядом.
     Бомбы попали в  ресторан и  в кассовый  зал.  Стены со стороны  перрона
обвалились. Случилось это дня за три до моего приезда. Неподалеку от вокзала
совершенно разрушенным оказался небольшой деревянный дом.
     Усталый, после бессонной ночи в вымороженной землянке,  с закоченевшими
ногами, с тяжелым заплечным  мешком и столь же тяжелой амуницией, в утренней
предрассветной мгле,  по  гололедице  неочищенных улиц, я шел от  Кировского
моста домой пешком, потому  что  тот  трамвай No 30,  которым я  должен  был
доехать  до площади Льва  Толстого,  свернул в сторону: на  Вульфовой  улице
лежала неразорвавшаяся  бомба замедленного действия, и всякое  движение  там
было закрыто.
     Дома все  оказалось благополучно. Я немедленно принял ванну, согрелся в
ней, затем сел за  работу и  до  вечера писал  обзорную  статью о бое 3 -  6
ноября под Белоостровом и Александровкой.

     10 ноября. 7 часов 30 минут вечера

     Ленинград  с  напряжением  ждал  усиленной  бомбежки  в  дни  годовщины
Октября. Немцы в сбрасываемых ими  листовках грозились, что  бомбежка  будет
продолжаться  семьдесят два часа.  Бомбежки  действительно были  6  ноября и
позже, но  сравнительно короткие и ничем не отличавшиеся от  обычных. День 7
ноября, если говорить о бомбежке, прошел неожиданно  спокойно - у немцев "не
получилось",  видимо,  благодаря нашим  летчикам.  Но  зато  немцы  усиленно
обстреливали  город  из  дальнобойных  орудий  -  целые  районы   засыпались
снарядами, жертв было  много, немало и разрушений. Такие обстрелы происходят
теперь каждые сутки, население уже привыкло к ним.
     Истребитель  "кукушек" Захариков,  ездивший 3  ноября  в  Ленинград  на
консультацию к профессору, по возвращении в  свой  батальон рассказывал мне,
что на Васильевском острове снаряд разорвался на улице, по которой Захариков
проходил. Снаряд  упал в очередь, стоявшую перед кооперативом. В кооперативе
выдавали по  карточкам  к празднику вино.  Уцелевшие  женщины сразу же снова
собрались  в   очередь  и  продолжали  стоять,  не  желая  упустить  впервые
выдаваемое вино.  Захариков,  бесстрашный в  бою человек, этим зрелищем  был
подавлен.
     Вчера  отец  возвращался  домой  из  училища  под  свист  разрывавшихся
неподалеку снарядов. Позавчера днем, во время налета, бомба упала в Апраксин
двор.  В госпитале, в  котором  в  этот момент  работала  Наталья  Ивановна,
вылетели все  стекла со стороны переулка  Чернышева. Вчера, в вечерней тьме,
все маршруты  трамваев перепутались - трамваи ходили, выискивая  себе улицы,
на  которых не было повреждений.  Никаких разговоров  о  снарядах и бомбах в
трамваях не  было - все  привыкли. "Что, туда  трамвай не  идет? А что  там,
снаряд?"  - "Бомба!" - "А, бомба!..  Ну ладно, значит, кругом  поедем!..  По
какой улице?.."
     Сегодня горел Госбанк на Фонтанке.
     Несмотря ни на что, настроение у большинства хорошее. Всем придает силы
уверенность, что Ленинград отстоит себя, что Москва выстоит, что дело немцев
проиграно.  Ленинградцы  понимают:  последнее,  остановленное нами, немецкое
наступление превратилось в страшное поражение гитлеровцев, ибо не взятая ими
к  7 ноября Москва теперь уже никогда не будет взята, и время  - за нас,  за
нашу победу над гитлеризмом.
     Разгром  Германии  предрешен. Он  -  дело времени.  А  дело москвичей и
ленинградцев - вытерпеть, выстоять.
     Наблюдая  ленинградцев, убеждаюсь:  они действительно  мужественны. Это
видно даже не со стороны, это ощущается всяким, кто просто и буднично делает
свое  ежедневное дело, презирая сознание, что  в каждый час, в каждую минуту
его  жизнь может быть  в любом месте  оборвана  бомбой или  снарядом.  И это
ощущение  рождает чувство самоуважения, достоинства, гордости  - за себя, за
чудесный русский народ, непреклонный, неустрашимый, непобедимый...
     Пора  спать,  надо наконец  выспаться! За два  с половиной месяца  мною
написано (только в дни пребывания в Ленинграде) около шестидесяти статей для
газет и рассказов - всего около десяти печатных листов.

     11 ноября. 10 часов 20 минут вечера

     ...На  днях норма выдачи хлеба в  войсках первой линии снижена с 800 до
600 граммов,  в  тыловых частях и  госпиталях  -  с 600  до 400.  Городскому
населению  пока  выдается прежняя  хлебная норма: рабочим - 400, а служащим,
иждивенцам  и  детям -  по  200  граммов.  Но  по  карточке первой категории
прекращена  выдача масла.  Во  всех  городских столовых и в  госпиталях, где
служащих кормили с вырезкой из их карточек второй категории талонов на мясо,
вторых  блюд больше  давать не будут, а, вырезая талоны, будут давать только
суп. Завтраки и ужины для вольнонаемных служащих в госпиталях отменены.
     Положение   с   питанием   становится  резко  угрожающим,   близким   к
катастрофическому. Голод уже явление не единичное - население голодает...
     В   последнее  время  немцы  забрасывают   город  бомбами  замедленного
действия, с  часовыми механизмами.  Мне известно, что  таких неразорвавшихся
бомб лежит сейчас в городе примерно пятьдесят.  Из предосторожности  десятки
тысяч людей выселены из квартир тех домов, которым грозят взрывы  этих бомб.
Движение на многих улицах парализовано, оцеплены целые кварталы. Принимаются
срочные меры, чтоб обезвредить эти бомбы.
     Сегодня  мороз  градусов пятнадцать.  Очень  хорошо:  немцы мерзнут,  и
немало  их, верно, сегодня  замерзло! Ударил  бы этак  градусов на тридцать,
было б совсем хорошо!

     12 ноября

     Вчера,  проходя  в  темноте  по Аничковому  мосту,  я  видел  снятых  с
постаментов и увозимых  клодтовских коней. Ночью я думал о них и о памятнике
Петру, уже  закопанном в землю  у Инженерного  замка, и о других оберегаемых
нами произведениях  искусства.  Отсюда  родились  мысли обо  всем  городе, и
сегодня  вдруг  единым духом я  написал  статью, которую назвал:  "Этому  не
бывать!" Вот она:
     "...Зимний вечер. Непроницаемую тьму пронизывают только краткие зеленые
молнии. Их мечет дуга пробирающегося по проспекту 25-го  Октября трамвая. Да
еще  зловещие   вспышки,  отраженные  темной   пеленой  туч:   это   разрывы
артиллерийских  снарядов, которыми одичалые  варвары обстреливают наш город.
И,  проходя по Аничкову мосту, я вижу: гигантские юноши с лошадьми, чудесные
клодтовские кони без которых  и Ленинграда-то  как-то не представляешь себе,
сняты с  постаментов,  стоят  на  огромных  деревянных площадках-санях.  Они
прибуксированы  к гусеничным  тракторам,  сегодня  их  увезут  куда-то...  И
странным  кажется конь-исполин,  сдерживаемый бронзовой  рукой,  не там, где
стоял он ровно сто один год, а у стены углового дома, против забитых досками
окон аптеки. В  кромешной тьме он  выделяется силуэтом только на фоне снега.
Будто спрыгнул сам и замер на миг в раздумье: спасаться ли ему от фашистских
снарядов и  бомб или  помедлить еще,  постоять  еще  около своего  извечного
места, как стоят в эти дни на посту все неустрашимые ленинградцы?..
     Нет, мы сбережем наши вековые ценности! Мы зароем этих коней  в  землю,
как зарыли уже  много  других драгоценных памятников. Мы выведем их  на свет
снова в тот великолепный торжественный день, когда в земле окажется смрадный
труп Гитлера и ликование победы свободных народов омоет нашу залитую  кровью
планету.
     Мы  восстановим  в этот  день  разбитую  решетку  Дворца  пионеров,  мы
выстроим новые дворцы на месте разрушенных до основания пятиэтажных зданий -
могил  наших братьев  и  сестер,  наших детей  и матерей. Мы снимем защитное
облачение  с  золотой  адмиралтейской  иглы. Мы  сбросим  мешки  с  землей с
аллегорических  фигур  на  площади  Воровского  -  они  символизируют  Веру,
Мудрость, Справедливость и Силу, которыми мы богаты, которых не стало меньше
оттого, что осаждающие  город орды варваров  несут нам тяжкие испытания... И
мраморные статуи итальянских мастеров Тарсиа, Бонацца, Баратта вновь встанут
в Летнем саду, напоминая нам,  что Италия не  всегда была  очагом мракобесия
прислужнице Гитлера...
     На один  только  миг  представить  себе,  что было бы  здесь,  если  бы
очумелые  орды  тевтонов ворвались  в  наш родной,  наш  прекрасный город!..
Тысячи нас, ленинградцев, повешенных на деревьях Летнего сада,  как повешены
наши советские  люди в  Пскове и  в Луге...  Пьяные оргии немецкого офицерья
среди разбитых фарфоровых ваз Эрмитажа. Изодранные фашистскими фельдфебелями
бессмертные  полотна  Рафаэля  и  Леонардо да Винчи. Сброшенный с  гранитной
скалы, распиленный, перелитый на цепи для тюрем Медный  всадник. Разложенные
на улицах костры  из творений  Пушкина,  Лермонтова, Толстого, Горького,  из
гениальных   трудов   провозвестников   и   создателей   нашего   Советского
государства. А на этих  кострах обугленные,  со связанными проволокой руками
трупы  наших лучших людей, изнасилованных  на снегу  женщин, изрубленных  на
куски детей - наших веселых, бесстрашных детей, школьников, пионеров... А на
заводах-гигантах   -  мы,   гордые   и  свободные   ленинградские   рабочие,
превращенные в рабов. Нас заставляют  изготовлять орудия смерти,  обращаемые
насильниками  против  наших  же,  русских,  советских  людей.  Нас  избивают
плетьми-семихвостками за каждое промедление в каторжном труде. Нам платят за
этот труд голодом, медленно убивающим нас.