командования свою  технику,
стали выходить  из  окружения  мелкими  группами. И  вдоль  всего  побережья
Финского  залива, вдоль  Приморского шоссе, по густым лесам  и болотам,  меж
озер,  наперерез рекам, началось безрадостное отступление.  Оно  остановлено
только два-три дня назад...
     Отдельные   окруженные  врагом   группы,   подразделения   и  гарнизоны
приморских  укреплений,  защищаясь,  стояли  насмерть  и погибали до единого
человека.  Другие группы,  изолированные, потерявшие  ориентировку и связь в
дремучих лесах, оказывались деморализованными. Но всюду  находились стойкие,
инициативные  люди,   чаще   всего   коммунисты   и   комсомольцы,   которые
организовывали сопротивление, ободряли, объединяли упавших духом, выводили и
до  сих  пор выводят  их  к линии  старой  границы, где  вдоль  реки  Сестры
Ленинград ограждается с севера главным рубежом - прежним укрепрайоном.
     В конце  августа было два-три критических дня, когда, почти не встречая
отпора, враг мог прорваться через этот рубеж к Ленинграду.
     В эти  страшные  дни  30 -  31  августа решающую  роль сыграли  мелкие,
самостоятельно действовавшие подразделения, задержавшие врага  до  подхода к
Сестрорецку и Белоострову подкреплений, экстренно выдвинутых из  Ленинграда,
в  частности  балтийцев,  которые  были  сняты  с  кораблей  флота  и спешно
сформированы в отряды морской пехоты.
     На Сестрорецком  направлении  важную роль сыграл  истребительный  отряд
Осовского. Мне известно, что он в самый критический час оказался е д и н с т
в е н н ы м, ставшим на пути вражеских передовых частей к Сестрорецку...

     ТАНКИ ПОД СЕСТРОРЕЦКОМ

     Расскажу об  этом  деле  не с  чужих слов,  записанных  мною  в  начале
сентября, а  со слов А. И. Осовского, с  которым  мне удалось встретиться на
передовой линии фронта только поздней осенью 1941 года в 3-е полку Кировской
дивизии народного  ополчения,  занимавшем в ту пору уже надежно  укрепленный
рубеж в районе Курорта и Сестрорецка.
     Анатолий  Иванович  Осовский  родился  в  1909  году  в  городе  Тотьма
Вологодской  области,  окончил шесть  классов школы, в  1938 году вступил  в
партию. Перед  войной  служил  в  Териоках,  руководил  трестом  кинофикации
Карельского перешейка.  Когда  я встретился с ним  в  Курорте,  он уже  имел
звание старшего лейтенанта. Вот его рассказ, записанный мною дословно.

     "25  июня  я вступил в организованный  здесь  истребительный  батальон.
Сначала  был командиром взвода, затем - политруком  роты. Командиром  отряда
был Побивайло из школы по подготовке комсостава НКВД.
     В первые дни работа в батальоне сводилась не только к тренировке бойцов
и несению караульной и  разведочной  служб, но и к обучению  людей,  которые
должны были быть призваны в РККА.  Работали по двенадцать-тринадцать часов в
день,  с выходами в поле:  выполняли одновременно  боевые задачи -  охраняли
отдельные участки железной дороги, занимались поисками парашютистов. И, судя
по  тому,  что  на  участках,  охраняемых другими  отрядами,  бывали  случаи
диверсионных взрывов, а на нашем участке таких случаев не было, охрану несли
хорошо. Так было до 22 августа.
     22 августа я выпросился в партизанский отряд, был принят бойцом, но уже
через  три  дня меня  утвердили командиром отряда. Мы  занялись экипировкой,
подготовкой и изучением всего, что нам могло понадобиться, вплоть, например,
до приемов джиу-джитсу.
     31 августа отряд  поступил  в распоряжение  23-й  армии, в тот  же день
получил  задание выехать  в  Териоки, уточнить там  обстановку и постараться
проникнуть в  тыл  финнам.  Если же  это не  удастся,  то  сделать  базу  за
Келломяками и действовать по указаниям разведотдела армии. Базу мы создали и
1  сентября  прибыли  в   Сестрорецк.  Я  явился  с  докладом   к  секретарю
Сестрорецкого  горкома партии  и  начальнику местного НКВД и,  когда в  моем
присутствии  было доложено разведчиками, что  на  Сестрорецк движется группа
танков и пехоты противника, попросил разрешения выйти навстречу противнику и
задержать его.
     Мобилизовал одну  автомашину и выехал  с двадцатью шестью человеками. В
двух   километрах   от  Сестрорецка  встретил  нескольких  бойцов,   которые
подтвердили, что в трех-четырех сотнях  метров идут танки  и пехота, да и мы
слышали их стрельбу из орудий и пулеметов. Мы сошли с машины, рассыпались по
сторонам дороги и расчлененным строем,  выслав разведку, стали  продвигаться
вперед. Пройдя  метров  четыреста  по леску,  в  местности  "Таможня", между
Оллилой  и  Курортом, увидели стоящий на  пригорке  у дороги  танк,  который
стрелял из орудия по нашему тылу и строчил из пулемета по обочине дороги.
     Распределив людей вдоль дороги, я с  бойцом  Большаковым прополз метров
пятьдесят  вперед и залег на середине дороги, за оставленным здесь  разбитым
трактором. Затем, заметив лучшее  прикрытие  -  небольшой песчаный ремонтный
карьерчик  у самой дороги, переполз туда. Меня  не  заметили,  и,  все время
стреляя, танк очень медленно и осторожно приближался. Через несколько  минут
ко мне приполз боец Севрин:
     - Без меня командир быть не может!..
     Приблизительно  минут через  сорок танк пошел вперед быстрее. Когда  он
был метрах в  двадцати от  меня, я встряхнул противотанковую гранату и, едва
танк приблизился  еще  метров  на десять, выскочил  и  метнул  ее под  левую
гусеницу.  Раздался  взрыв,  танк с порванной  гусеницей развернуло боком ко
мне. Севрин  подал мне  вторую  гранату,  я швырнул  ее, она упала у  самого
танка, порвала правую гусеницу и ведущие колеса.  Это был танк Т-3, средний,
германский. Кроме меня по  гранате бросили Большаков и  Севрин. Но  пулеметы
танка  продолжали  бешеную стрельбу.  Выглянув,  я  заметил,  что люк  танка
открыт. Оказывается, в это время двое из экипажа танка пытались удрать. Один
из  них  был  убит  выстрелом  товарища  Эхина,  охранявшего  нас  метрах  в
пятидесяти. В открытый люк я бросил гранату РГД-33, после чего танк замолк и
оказался  окончательно выведенным из  строя.  Был  я  тогда, бросая гранаты,
спокойнее, чем сейчас, - таков был азарт!..
     В тот момент на расстоянии около ста метров показался  большой башенный
банк,  открывший  стрельбу  из  пулемета по  всей местности.  Одновременно с
правого фланга появился третий танк, средний, который тоже открыл стрельбу и
пытался  пойти  в обход,  но, наткнувшись на сырую,  топкую местность (около
реки Сестры), повернул обратно. По  бокам от большого танка двигалась пехота
- сорок -  пятьдесят человек. Мы  открыли  огонь из  винтовок,  а Эхин -  из
имевшегося у него автомата. Движение врага приостановилось: мы боялись их, а
они - нас, не зная, сколько нас здесь. Я тут же уполз к своим: нас набралось
примерно  человек сорок, так как с нами было человек пятнадцать примкнувших,
из тех, что отступали и встретились с нами.
     Противник  остановился.  Танк  повел огонь из  башни,  а  пехота  -  из
винтовок. Но огонь противника  не приносил нам ущерба, наша позиция на скате
высотки  оказалась удачной. В перестрелке мы провели более  двух часов. Танк
стал бить  шрапнелью.  Разрывы приходились у  нас над головой.  С  правого и
левого флангов у нас не  было никого. И я, зная,  что позади имеется  место,
где  танки  могут пройти только  по  двум дорогам,  ибо  кругом вода,  решил
отвести  отряд. Вывел  его  в  район Ржавой канавки, немедленно  окопался  и
приготовился встретить врага.
     Через  несколько  часов я был вызван  к  заместителю  командующего 23-й
армией полковнику Андрееву, который сообщил, что нашему отряду А. А.  Жданов
объявил благодарность и приказал держать занимаемый рубеж.
     Здесь  мы  были шесть  суток. Несмотря  на то что противник вел бешеный
пулеметный и  минометный  обстрел, за  все шесть  суток мы  потеряли  только
одного человека  убитым, а раненых не было вовсе. Весь мой отряд  состоял из
тридцати трех человек.
     Это  были дождливые  дни. Глина размякла.  Партизаны без  отдыха  несли
дежурство,  занимали большой  участок.  И  еще  выделяли  для  наблюдения за
дорогами  (справа  и слева  от  нас)  людей, из  тех, кого останавливали,  -
разрозненных,  бегущих  с  Карельского  перешейка  красноармейцев. Они  были
деморализованы  и, несмотря на наше влияние,  во время минометных  обстрелов
начинали бегать с места  на место,  и потому среди них каждый день бывало по
пять-шесть убитых.
     В ночь  на 7 сентября я получил приказ сдать  участок кадровой части, а
самому  с отрядом идти на отдых. Через несколько дней мой отряд  был  влит в
120-й истребительный батальон и зачислен в нем отдельным взводом".

     ПОДХОДИТ МОРСКАЯ ПЕХОТА

     И  еще  два  небольших  рассказа   о  тех  же  днях.   В  Каменке,  под
Белоостровом, в  октябре 1941  года  я  познакомился с главстаршиною  флота,
маленьким,  быстрым в движениях, вспыльчивым и горячим Леонидом  Яковлевичем
Захариковым, которого бойцы морской  пехоты называли истребителем "кукушек":
он  был одним из  зачинателей снайперского движения на Ленинградском фронте.
Вот запись,  сделанная мною  тогда  в  отдельном  особом  батальоне  морской
пехоты.
     ...В  последний  день  августа  Захариков  -  секретарь   комсомольской
организации  своей  гидроавиационной  части,  находившейся   в  то  время  в
Ораниенбауме, явился по срочному вызову к комиссару части.
     Тот:

     "На фронт хочешь?"
     Захариков отвечает:
     "Ясно, не в бабки пришел играть!"
     Комиссар сказал,  что  надо в эту же ночь явиться  в Адмиралтейство,  к
начальнику политотдела, и  объяснил: формируется  батальон  морской  пехоты,
чтоб закрыть собой грозящее прорывом в Ленинград пустое пространство.
     "Не струсишь?"
     "Нет!.."
     -  И пошло! - рассказывает  мне  Захариков. -  И вот уже едем на фронт.
Гранаты, винтовки!.. И впервые я попал  под обстрел  минометов под Курортом.
Впечатление  неважное. Вот сейчас  для меня  мина  -  плевать! А тогда - как
дунули  бежать! И по всей вероятности, среди нас была какая-то одна сволочь:
где ни остановимся - выстрел, и тут же падает мина. Мы еще плохо тогда знали
наших людей, попали к  нам и случайные...  Но тут нам  прямо  приказали: "Вы
будете идти по ближнему пути, по опасному, и соберите  все ваше мужество!" И
мы действительно собрали его, и пошло у нас все как надо...
     Тут были до восьмого сентября в активной обороне. Восьмого  переброшены
на белоостровский участок. Шли  болотом всю ночь, по  пояс в воде,  таща  на
себе все имущество,  минометы,  патроны. Сразу же влезли  в воду чуть  не по
горло. Шли под огнем пулеметов и "кукушек" с линии железной дороги. В начале
пути  переходили мост в ста метрах от  врага. Сначала через  мост перебежала
небольшая группа,  пять-шесть  человек,  а остальные переползали  по одному.
Затем опять  погружались  в болото,  двигались в  нем длинной  цепью  - пять
метров  человек  от  человека.  Команды  передавались  шепотом  по цепи,  но
хлюпанье было зверское. Не потеряли в этом переходе  ни одного бойца. К утру
девятого  пришли  на белоостровский  участок, заняли  оборону  на его правом
фланге...

     ОТ ТЕРИОК ДО КАМЕНКИ

     На  передовых  позициях  батальона  морской  пехоты  я  познакомился  с
каштановолосой,  голубоглазой  медсестрой Валей Потаповой  (женой разведчика
младшего лейтенанта Иониди) и ее  подругой  Аней Дунаевой.  Одетые в  ватные
телогрейки, обе они носили косички, были смешливыми  и  веселыми, и никто из
нас,  конечно, не думал о том, что Аня вскоре  будет убита прямым попаданием
снаряда.

     -  ...Жили  мы в Териоках, -  рассказала  мне,  не обращая  внимания на
разрывы  падавших поблизости  мин,  Валя Потапова,  - я  работала  в горкоме
комсомола  техсекретарем,   Аня  -  в  горсовете,  статистиком  нархозучета.
Двадцатого августа началась эвакуация. А мы  обе хотели на фронт. Еще раньше
у нас организовался истребительный отряд; тот отряд тридцать первого августа
выступил на Пухтолову гору, где  финны высадили  десант. Нас,  девушек, было
десять, с  одними  санитарными сумками "на вооружении". Кстати,  и в отряде,
состоявшем из ста сорока человек, вооружение было, мягко выражаясь, сборное,
но все-таки три пулемета и несколько десятков  винтовок было. Пухтолову гору
мы знали  потому, что  там  устраивались лыжные  кроссы.  Где именно  финны,
сколько  их -  никто  из  нас  точно  не знал, а  их оказалось много,  и нам
пришлось  отступить. Я, Аня и еще одна девушка, Леля Яхницына, пошли  вперед
под  огнем,  потому  что не понимали, что такое страх, и заблудились. Слышим
разговор финских офицеров, сидим под горой в канаве.  Мне смешно: алялякают.
Яхницына мне:
     "Если ты смеяться будешь, застрелю!"
     Двое наших бойцов подползли,  и с ними  мы, рыща  по лесу, нашли своих,
перевязали двоих раненых, понесли.
     Вышли  все мы с Пухтоловой горы к  Териокам,  смотрим -  Териоки горят.
Послали разведку  - город пуст. Пошли по улицам - дома горят наши, некоторые
взорваны.  Улицы узкие, волосы разлетаются от жары. Обидно смотреть  вокруг.
Хлебозавод  за нами рухнул, здание горкома партии сгорело - все дома родные,
близкие...
     Ночью с  истребительным отрядом мы вышли на  шоссейную  дорогу  -  и  к
Сестрорецку.   Остановили  какую-то   машину,   посадили   раненых  с  одной
дружинницей. Сами шли до Куоккалы. Здесь встретили две машины - они ехали за
оборудованием  типографии,  но  было  уже поздно, там все сгорело.  На  этих
машинах мы  доехали  до  Сестрорецка, дальше  дошли  пешком, разместились  в
школе.
     Часов в двенадцать - только получили распоряжение отдыхать весь день  -
боевая   тревога.  Оказывается,  три-четыре  финских  танка   прорвались  на
Сестрорецк.  Истребительный  отряд  Осовского пошел  на танки, сам  Осовский
взорвал головную танкетку и остановил большой  танк.  И  мы,  основная часть
отряда, с другой стороны напали на  танки; они увидели нас,  повернули, ушли
обратно.
     Наш отряд остался  лежать в обороне. Я лично - в третьей линии  с Аней,
прикрепили нас  к одному взводу. Три дня во рву,  на  песке, под  минометным
обстрелом мерзли. Ночью кричишь:
     "Дневальный, потяни за ногу - ноги здесь или нет?"
     Очень тогда мы мерзли!
     Вокруг  нас появились бойцы, стали ходить  к  нам  из окружающих дотов.
Помню пулеметчика Костю - такой спокойный! Бьют минометы:
     "Костя, чьи?"
     Он авторитетно:
     "Валя, да это наши!"
     И спокойно становится, хоть мины и рвутся у самых ног. Мне с Аней очень
хотелось перейти в "настоящую" часть. А тут приходит какой-то лейтенант:
     "Мне нужно в доты по санитарке!"
     Леля Яхницына была у нас старшей. Спрашиваю ее:
     "Отпустишь нас?"
     "Я и сама пойду!"
     ...Оформились  мы, сдали сумки, пошли, взяв  все документы.  Приходим в
дом  - тут  гостеприимно,  симпатично,  голубенькой краской  все  выкрашено.
Накормили нас. Смотрим - у них хоть и весело, делать нечего.
     "Что у вас делать?"
     Старшина объясняет:
     "Будем сидеть до тех пор, пока нас не взорвут".
     "Сколько же сидеть?.."
     "Может, год, может, больше!"
     И  сговорились  мы:  убежим  опять, делать нечего  же!  И, переночевав,
добились, чтобы  нас свели в часть  настоящую,  где есть работа. И утром два
сопровождающих провели нас через реку Сестру под огнем в  санчасть батальона
морской пехоты. Сапоги большие, спотыкаюсь, держимся за  бойцов. Приходим  -
темно,  все  спят. Сопровождающие  ушли. Постояли  мы  среди комнаты, слушая
храп.
     "Анка, давай спать тоже!"
     Дернула за ногу кого-то - оказывается, девушка.
     "Кто у нас начальник?"
     "Да все начальники! Давай спать!"
     Утром  все  на  нас  смотрят:  откуда  взялись?  Привели  нас  в штаб к
полковнику. Он сердитый, суров, недружелюбен. А нам уже надоело - водят!
     "Какие документы?"
     А  у  Анки нет  документов, забыла  в доте.  Расплакалась. А я  смеюсь.
Полковник:
     "Нам таких, что плачут, не нужно, вот ту, что смеется, оформить!.."
     Ну  хорошо,  сходили  мы  в дот  за  Анкиными  документами,  вернулись,
оформились, стали медсестрами.
     Тут начали  к нам поступать раненые,  врачи  увидели, что перевязки  мы
делать умеем. Переводят нас в Курорт, а там ночью приказ - выступать!
     Ночью шли по  болоту. Сапоги у Анки широкие, резиновые, ей тяжело. А  у
меня - с дырками, вода выходит, мне легко. Странно было  погружаться по пояс
в воду, неприятно,  потом привыкла, иду, как будто так и надо, одному  парню
даже  немного  винтовку  несла - он  после  ранения слабым  был.  Бойцы  как
верблюды  нагружены - патроны, минометы, станковые пулеметы на плечах. Я все
время держалась за командиром взвода Кашкетовым, он здоровый.
     "Валя, иди со мной, сухо тут!"
     Ему по колено, а мне по грудь! Остановимся  - он стоит, я облокочусь на
него и сплю. Как обстрел, так все спят, лежа в воде. Переждем - дальше. Мины
по воде  - чвак-чвак, -  глубоко в воде разрываются. Пока шли  по воде, было
тепло, а как вышли - ветер, холодно! Все как утки мокрые, течет с нас!
     Утро уже. Вышли из болота - противотанковый ров. Солнышко пригрело, пар
идет от всех, расположились тут,  все  переодеваются, а нам  нельзя же! Есть
было  нечего  (кухня  вкруговую  ехала).  Сухарь  один  на  десять   человек
разломили,  а две  папироски  ребята раскурили все по очереди.  Часа  в  два
двинулись в путь сюда, в Каменку; тут набросились на  еду, ходили, смеялись,
рассматривали местность... Стали жить тут...

     ЕЩЕ ВОСЕМЬ ДНЕЙ В ГОРОДЕ

     5 сентября

     Учится  народное ополчение. Учатся командиры. На Кировском, 77, в  саду
Дзержинского,  идет  учеба.  Руководитель  группы  -  капитан  Николаевский,
комиссар - Шерстнев. Тут  и балтийцы, и  красноармейцы,  и вчера еще  мирные
горожане.

     6 сентября

     День провел в  военно-морском госпитале,  беседуя  сначала с командиром
подводной лодки, раненным при атаке подлодки "юнкерсами".
     В  госпитале  встретил  я  знакомого  мне  пограничника -  батальонного
комиссара  Косюкова.  Он  прибыл в  Ленинград  из  Шлиссельбурга,  куда  был
доставлен на  катере  без сознания после  боя, происходившего 1  сентября на
левом берегу Невы, у Ивановских порогов.
     Бой длился с 6 часов  30 минут утра до восьми вечера, а  потом снова до
полуночи.
     Косюков  рассказал мне о геройской  смерти лейтенанта Тулякова, который
водил бойцов в штыковые  контратаки;  на его залитом кровью партбилете бойцы
дали Косюкову клятву отомстить за убитого лейтенанта.
     Нет паники  у стен Ленинграда! Есть горе, есть мужество, есть доблесть,
есть  ярость!  Непрерывными волнами  только  что  сформированных батальонов,
полков,  дивизий ленинградцы идут на фронт. Нет такого врага, который осилил
бы ленинградцев, распаленных гневом и возмущением!..

     7 сентября

     Вчера  шел дождь. Вот  уже третий  или  четвертый  день  в город  летят
немецкие снаряды; легло их пока несколько штук:  один - на Глазовской улице,
другой  - в дом в районе Обводного канала,  третий -  около Невской заставы.
Сколько выпущено их всего - не знаю, пока единичные.
     Два дня назад,  вечером, был у Н. Брауна, вернувшегося из  Таллина, где
он работал в газете "Красный Балтийский  флот". Таллин  оставлен 28 августа.
Н. Браун  рассказал мне о трагическом походе кораблей-транспортов. Сам тонул
дважды  -  на двух  транспортах, поочередно  потопленных  в Балтике.  Спасся
случайно,  долго  плавал, был подобран какой-то шхуной. Рассказывал обо всем
спокойно (видимо, нервная реакция еще не наступила).
     Можно  считать  установленным:  при  эвакуации  Таллина на  транспортах
погибли писатели Ф. Князев, Ю. Инге, О. Цехновицер, Е.  Соболевский. Погибло
много транспортных кораблей (но из  военных  очень мало) и,  конечно,  много
людей1.
     Вчера вечером забегал в квартиру на Боровую. Там выключен газ,  не идет
вода, центральные газеты уже несколько  дней не доставляются. Возвращался на
Петрогра