маялась и умерла. А теперь вот ребятишки с весны не оправятся...  Верно, и
сам Максим последние дни доживает... Весь мхом порос...
     Беженцу хотелось побольше узнать об Агафонове.
     -- Что у него с ногой?
     -- Гангрена была. До войны где-то на лесозаготовках мытарился... Ох,  и
хлебнула Настя  с  ним неприятностей.  То напьется  и ввалится  в речку,  то
полдня лежит в сумеде. Один раз уже был мертвец мертвецом. Обморозился весь,
после  этого  и  отпилили  ногу...  А вишь ты, калека-то  калека, а  детишек
наклепал  целую  толоку.  Двоих  похоронил... тут  такое  было,  не  приведи
господь...
     Карданов смотрел на быстрый рот Боровихи, слушал ее, и где-то в глубине
памяти начала расти волна  воспоминаний  -- большая далекая жизнь была на ее
гребне. И было  там  и хорошее,  и  плохое. Отыскалось место и для Борьки, и
супружницы  Евдокии,  и  не только  тленом  пахнуло  от  воспоминаний,  а  и
трепетным ветерком молодости.  Прошел он сквозь  него и улетел в серое небо.
Одиноко   стало  Карданову,   и  он  заспешил  домой.   Однако  уходить   от
гостеприимной Боровихи на середине разговора посчитал неприличным.
     Они вернулись в горницу.
     -- А где ваша, хозяюшка, семья? Или бедуете в одиночку?
     --  Да как  бы вам сказать...  Мой в Лоховни, приходит только  за  тем,
чтобы коросту смыть да отоспаться на перине. От рук совсем отбился, пьет, не
просыхает. И где  только берут самогонку... А что, скажи, с налитыми глазами
можно путного сделать? Какая тут война, сам, как муха -- пуля в лоб и готов.
И  отговорку  ведь  нашел:   "Это  я,  говорит,   пью,  чтобы  ревматизм  не
опоновал..."
     -- Свободно,  -- возразил беженец,  -- в  лесу ревматизм может скрутить
любого.  Иногда,  правда,  страх  лечит.  Меня  до войны  воспаление  легких
донимало, после финской кампании забыл, что это такое...
     Вдруг у Боровихи одна бровь полезла вверх и обрывисто замерла.  Взгляд,
затуманенный  тревогой,  съехал  с  Карданова  и  скользнул  в  проем  окна.
Нехорошая догадка крутанула мозг беженца.  Они одновременно услышали  чуждые
звуки, еще далекие, но, несомненно, приближающиеся к деревне.
     --  Немцы! -- голос Аниськи раскололся на  изумление и  страх. Карданов
отстранил Боровиху от окна. Вгляделся в ниспадающую к ольховой рощице дорогу
и  увидел, как  со стороны Дубравы,  крытые брезентом,  идут два дизеля. Они
замедлили ход, и с кузовов стали спрыгивать люди.
     В голове беженца тревожно  бился вопрос: что привело немцев в деревню и
каковы их дальнейшие  действия? И тут же на вторую часть  своего вопроса  он
получил недвусмысленный ответ:  спешившиеся  гитлеровцы стали разбегаться  в
разные стороны от машин, образовывая  собой два  живых  крыла. Понял: крылья
готовились  захлопнуть  с   обеих  сторон   Верено.  Боровиха  с   пристоном
запричитала:
     --  Я ж его, олуха, умоляла не трогать эту чертову вышку... Нет  же, не
послушался, гад, -- спилил...
     --  Может, у  них  другая  задача? -- Карданов не  мог отвести глаз  от
живых,  охватывающих  деревню крыльев. Прикинул расстояние  --  достаточное,
чтобы спуститься: с горки и ближайшими лединами уйти восвояси...
     -- У них одна задача -- взять нас за жабры и -- на сковородку... Давай,
дед,  теши от греха подальше. Мне тут одной спокойней будет. --  Боровиха от
волнения  и  неопределенности  выдала  такую икоту,  что Карданов  при  всей
серьезности момента не сдержал усмешки.
     -- Рома!  --  оторвался  он,  наконец,  от окна.  --  Рома,  подъем! --
Карданов поворотился лицом к печке, но там, где только что кимарил Волчонок,
висела белесая пустота. -- Хозяйка, укуси его муха, где мой парнишка?
     Но Аниська уже была в своих заботах.
     Ни на печке, ни под  кроватью Ромки не было. Беженец выбежал в сени, но
и там, судя по нетронутой тишине, тоже никого не было.
     Он спешил.  Нужно еще было  отвязать  быка, соориентироваться, куда, по
выражению Боровихи, тесать...
     Во дворе, помахивая вяло хвостом,  стоял Адольф.  От шерсти, зализанной
струйками дождя, поднимался пар.
     -- Ромка, стервец, ты где? -- обегая двор, звал Карданов.
     Понемногу, откуда-то  из  глубин его  существа,  дыхнула паника.  Время
словно щелкало по вискам, напружинивая и без того взбухшие на них вены.
     Ромки нигде не было. Карданов в суматохе вбежал в хлев и тупо уставился
в завалы сена.
     --  Ромик,  выходи,  немцы  сейчас  придут. Молчание.  Над  ним  что-то
шорохнулось и из  щелей неплотно прилегающих друг  к другу жердей посыпалась
труха. Коровий век шел своим чередом.
     И уже Адольф был отвязан и выведен на заднюю сторону дома, уже Боровиха
сбегала в стоящую за хлевом уборную  -- узнать, не  отправился ли туда  этот
странный мальчуган, уже вновь машины затарахтели моторами, а Волчонка все не
было.
     Когда в доме услышали звуки дизелей, Ромка досматривал свой теплый сон:
перелетев вместе  с пчелами с  духмяной липы на  поляну, полную ромашек,  он
решил  подкрепиться.  Лег на  землю и  стал ртом  собирать какие-то  красные
ягоды.  Кисло-терпкие,  не  дающие  ни  капли сока.  И  тут он  почувствовал
безотчетную  тревогу: кто-то стоял  за ближайшим деревом и наблюдал  за ним.
Нет, их было больше, и они о чем-то шептались.
     Он стал просыпаться,  и  когда грань между сном и бодрствованием совсем
размылась зыбким светом,  до него долетело  слово  "Немцы!".  Он обвел  избу
настороженным взглядом,  как будто желая убедить себя, что сон продолжается,
но не убедился -- слишком тревожные позы были у стоящих у окна людей.
     Он окончательно проснулся,  и страх, помимо его воли, сдернул с лавочки
и вынес на улицу.
     Он стал  искать спасение, но не зная,  где его  найти, забежал в хлев и
хотел  было уже  ринуться  в  гущу  сена, однако  воспоминание о сеновале  в
Горюшине, когда  в него стреляли, заставило  Волчонка  повернуть  назад.  Он
подбежал к клети, лег на живот и попытался заползти под строение, да слишком
плотно к земле прилегало нижнее бревно. Не проходила в щель голова. Волчонок
с неистовой  торопливостью,  скользя и падая, искал убежище, и ему казалось,
что вот сейчас откроются ворота и войдет тот с пороховой дорожкой на щеке.
     От предчувствия  недоброго в  животе  у него что-то  резануло и тут  же
ослабло  и ему  захотелось  от всего освободиться.  И тут  он увидел большую
корзину с травой и,  не раздумывая, устремился  к  ней. Лег грудью на  край,
отчего она наклонилась, затем оттолкнулся ногой от земли и влетел в корзину.
И точно  жук-скоробей быстро  быстро заработал руками,  зарываясь и уходя  в
траву. На дне корзины, поджав к подбородку ноги, он перевернулся и замер.
     Сквозь отверстие в  плетении  виднелась  часть двери  и  крыльца в виде
стесанной до половины колоды...
     Карданов выскочил за ворота и обежал дом. Окинул взглядом уходящие вниз
от избы тропинки,  но и  они были отчужденно пустынны. Его  начала разбирать
злость,  что,  однако, не помешало  ему  зыркнуть  в  сторону  машин,  своим
урчанием тревожащих слух.
     Цепочка  немцев, растягиваясь  по всему  периметру деревни,  готовилась
вот-вот сомкнуться. Карданов понял  -- через 5--6 минут отступление для него
будет отрезано.
     От  бессилия он застонал, сел на крыльцо-колоду и стал  неизвестно чего
ждать. Ромка видел его тяжелые босые ноги, широко расставленные колени и  на
них беспокойные руки.
     Из дома выбежала Боровиха и в спешке едва не споткнулась о сидевшего на
крыльце гостя. В смятении метнулась к хлеву, но вдруг остановилась и подняла
кверху  голову.  Возможно, мысленно сообщалась со своей кормилицей, а может,
прощалась с ней. Но нерешительность ее была недолгой: Аниська приблизилась к
сложенным у  самой  избы  старым  жердям  и  вытащила из-под  них  винтовку.
Карданов  поднял  было  предупреждающе   руку,  чтобы  остеречь  женщину  от
бессмысленного выверта: он  подумал,  что она  готовится отстреливаться.  Но
Боровиха, кинув на него ничего не говорящий взгляд, выбежала за ворота.
     ...Беженец чуть было не заплакал от бессилия, когда за  домом раздалась
пронзительно агрессивная речь.
     Через  несколько мгновений  во  двор  ввалились два  немца.  Первый,  в
нахлобученной чуть ли не  до самых губ каске, подскочил к Карданову и  дулом
автомата оттеснил его к стене дома.
     -- Паризан!  Паризан... --  злорадно сипели губы-жгуты, а руки  с силой
вдавили ствол автомата в грудь беженца.
     --  Какой я  тебе  партизан,  укуси тебя муха...  Я  мирный житель,  --
отбояривался от немца Карданов.
     Он кинул взгляд на второго  фашиста  и  увидел  его  со спины:  кривые,
словно у пса-боксера, крепкие  ноги, поддерживающие короткое узкое туловище.
Он  стоял  лицом  к  хлеву и  короткими очередями крестил  дверь, ведущую на
сеновал.
     Отстрелявшись, кривоногий отправился в клеть.
     -- Паризан, -- как бы пробуя  на  вкус чужое  слово, повторял  тот, что
припер Карданова к стене.
     Из клети  вышел длинноногий  с  решетом, до  половины наполненным сухим
горохом.  Несколько горошин  он уже катал во рту,  и  одна  из  них нехорошо
потревожила коренной, сгнивший на  войне зуб.  Гитлеровец чертыхнулся и, изо
всей силы поддав сапогом по корзине, вышел за ворота.
     Волчонок  обмер, вжался  в траву,  но  при  этом  не  отрывал  глаз  от
бородача.   Ромка  отчетливо  видел,  как  залепленный  грязью  сапог  врага
намеренно жестоко  впился  каблуком в босую  ногу Луки и крутанулся  на нем.
Словно раздавил  окурок. Ромке было страшно, но еще  больше ему  было  жалко
Карданова. Он видел его быстрые обреченные взгляды, выбившуюся  из-под ремня
и почти до самой шеи задранную стволом автомата рубаху.
     У  Волчонка сухостью стянуло язык и, вопреки обыкновению, ни одна капля
слюны не упала с  его  губ. Страх и беспомощность слились  и перемешались  в
нем. И родили всего-то жалкий всхлип, нюню, ибо на большее в  тот момент его
душа  была не способна. Но во дворике, где отсчитывались мгновения еще одной
жизни и где повелевала зловещая  безнадежность, его всхлип прозвучал  гласом
небесным  --   таинственным,  вспарывающим   слух  рваным  осколком.  Немец,
обманутый  этим  тоскливым  непонятным  звуком,  отвлекся   от  Карданова  и
оглянулся.  И за  считанные мгновения,  пока ствол автомата  вместе со своим
хозяином смотрел  в другую сторону, Карданов успел вытереть ладонью высохшие
губы и  подхватить прислоненную  к  стене лопату. Замах был короткий, а удар
оглушительный.  Голова немца дернулась,  и  слетевшая  каска  обнажила белый
череп, стянутый венчиком седых волос. Немец упал, но еще несколько мгновений
его пальцы хватали грязевую жижицу, пока не сомкнулись в крепкий замок.
     Карданов выбежал  за  ворота,  огляделся окрест. По  одной из  тропинок
спускался  немец,  ведя за собой Адольфа.  В согнутой кренделем руке  он нес
решето с горохом.
     Раздалось несколько взрывов.
     Карданову хорошо было видно, как в том месте, где стоял  дом Агафонова,
в  воздух поднялась  перевернутая  пирамида из земли и бревен. Возле дизелей
началась, паника, беготня темно-серых фигурок.
     Несколько крайних изб горело.
     Когда беженец вернулся во двор, он увидел Ромку, выкарабкивающегося  из
корзины. Вся его фигурка была облеплена травой. Он смотрел на  Карданова, но
судя по отрешенности и застылости глаз, он явно его не воспринимал.
     -- Ромка, это я, слышь, это я  -- дядя Лука,  -- Карданов потряс его за
плечо, похлопал по щекам.  Посадил  на  крыльцо-чурбак,  а сам  направился к
лежащему  в грязи  немцу.  Карданов  стоял над  ним,  вслушиваясь  в далекое
урчание машин, надрывно и как будто виновато буксующих в раскисшей земле.
     С  трофейным  автоматом и  торбой  через плечо (беженец  положил в  нее
отстегнутые от ремня немца подсумок с  автоматными магазинами и две гранаты)
они с  Ромкой вышли со двора и направились вниз, к реке.  У него был план --
вдоль Лжи пробраться в ледины, которые тянулись почти до самого Горюшина.
     Кругом пахло  гарью, мокрыми травами,  землей  и  еле уловимыми чуждыми
ароматами -- выхлопными газами.
     Из-за ольшаника показался разрушенный дом Агафонова. Над  ним сиротливо
торчала обсосанная взрывами липа. На самой ее верхушке  сидела  ворона и,  к
вящему своему удивлению, рассматривала невидаль -- закинутый взрывной волной
костыль Агафонова.
     -- Ну что, Ромашка, рванем  отсюда? -- И не дожидаясь ответа, подхватил
мальчугана  на  руки,  прижал  к  себе и огромными,  нечеловеческими  шагами
побежал в ольшаник. И с  каждым шагом Волчонок все  сильнее и сильнее ощущал
сладостное чувство спасения. Ему казалось, что они летят быстрее птицы и нет
на свете силы, способной настичь их...
     Когда Верено осталось позади и  запахи гари перестали тревожить ноздри,
Карданов сделал привал. Посадив Ромку  на поваленную ольшину и освободившись
от  оружия и торбы, принялся собирать  ягоды. Поблизости нашел целую россыпь
перезревшей  черники  и  несколько  кустиков  вырвал  с  корнем.  Обшмурыгал
несколько веточек каринки. Его мучила жажда,  и поэтому, походя, он слизывал
скопившуюся в листьях малины влагу.
     Пока  Карданов собирал  ягоды,  Ромка поднялся с  дерева и  забежал  за
пенек. Вскоре  возле  него  воспарило легкое  облачко. Он  почувствовал себя
теплее и увереннее.
     Они ели ягоды и, не отдавая отчета, праздновали свое спасение. Карданов
выбирал на ладони самые крупные и самые спелые ягоды и отдавал их Волчонку.
     -- Кушай, кушай, сынок, -- на что Ромка среагировал по-своему: еще ниже
наклонил голову, как будто  стеснялся такого признания.  -- Ты,  Ромик, меня
сегодня вытащил с того света... Если б не ты -- хана была бы. Они ж меня уже
примеряли  к стенке. А я искать тебя, а я искать... Нет Ромика, хоть умри...
Но ты молодчага, исправил  свой  промах... На  еще ягодок, пожуй, мы  ведь с
тобой  воевали, а  потому надо подкрепиться.  Придем  домой, сделаем баню, я
тебя веничком протяну... Вот только Адольфа жалко.
     Ромка  перестал  жевать,  сделал  глаза  блюдцами и,  приставив  ко лбу
кулачки, замычал.
     -- Все так,  сынок,  все так -- точь-в-точь,  как  Адольф.  Но  ничего,
отольются  им наши с тобой слезки, отольются, это я тебе говорю, -- Карданов
положил руку  на  автомат.--  Вот  построим с  твоим  дедом  избу,  вас туда
эвакуируем, а сам подамся в лес. А как же ты  думал -- за Бориску  я должен?
Должен. За  твою бабушку Люсю -- должен? Должен. За мою жену Дусю и говорить
нечего... За Адольфа у меня к ним тоже кое-какой есть счетик...
     У Ромки  мордашка от  ягод очернилась  и  повеселела.  Его  стало греть
изнутри. Да и  обращение к нему бородача  поднимало его в собственных глазах
на недосягаемую высоту.  Когда это с ним кто еще так  серьезно разговаривал?
Нет, дед, конечно, разговаривал, но у того слова все же больше были обращены
к самому себе.
     -- Ничего,  Ромашка, кончится вся эта канитель.  Найдем твоих  сестер с
братом, и заберу  я вас с мамкой в Ленинград. Вот где  житуха, парень! Кино,
мороженое, электрический свет. А главное, Ромашишка, какой там вкусный хлеб!
Нет, ты  такого  и  в глаза не видал. А колбаска,  а  селедочка --  пальчики
оближешь.  И представь себе,  все  это  добро бери  в магазине  и  жуй,  как
буржуй...
     Лесной комар уселся Ромке на лоб и стал потихоньку засасывать кровь. Но
сколько он хоботком ни шевелил, желанная жидкость все  не шла и не шла -- ее
и  у самого Волчонка было немного.  Комар посидел  на  его лбу, посидел и от
нечего делать полетел дальше.
     Карданов полулежал на лапах папоротника и рассуждал:
     -- А лотом, гляди, что получается... Штак у меня спросит: куда это  ты,
Карданов, подевал Адольфа?  Что я ему  на это отвечу? Дескать, реквизировали
фашистские морды... А он тогда другое спросит: а  кто это может подтвердить?
Свидетелей,  Ромик,  нет --  вот в чем  беда.  Ты-то, конечно, все  видел из
корзины, а ведь сказать не сможешь...
     Ромка замотал энергично головой. Он явно опровергал  слова беженца.  Он
даже соскочил с бревешка  и, жестикулируя, наступил  ногой на автомат и  как
будто застрочил из  него:  тэ-тэ-тэ-тэ...  И потом: му-у-у... И стукнул-себя
ладошкой  в грудь  и снова глаза сделал блюдцами. Попробуй тут не  принять в
расчет такого свидетеля...
     -- Ух ты, раздухарился, шпингалет, -- засмеялся Карданов. -- Ну, даешь,
чертенок! Значит, еще раз выручишь? Ну, давай, лопочи, лопочи...
     Карданов  вдруг посерьезничал. "К сожалению,  Ромик,  твои  показания в
расчет не возьмут. Тут надо что-то  другое придумывать, надо крепко шевелить
мозгой.  Тут одно не  то слово  и... Но это мы еще с твоим дедом  обмозгуем.
Конечно, он хоть и Керен, а дать объехать себя на кривой никому не позволит.
Понял? Однако, как эта дура у них работает?"
     Карданов взял в руки автомат и стал его изучать. Отстегнул "магазин" --
из него выпал  патрон. Взвел и щелкнул затвором, затем одним глазом заглянул
в бездонную темень ствола. Ощутил запах недавней смазки, смешанный с тонким,
удушливым  ароматом пороховой гари.  Ромка,  не спуская  глаз,  наблюдал  за
действиями  беженца. И не  то  восторг, не то  подступающее  из глубины  его
существа беспокойство блуждало на его утомленном лице.
     В  лесу становилось  сумрачнее и  темнее, ползущие тучи;  цеплялись  за
верхушки деревьев.
     -- А  где  это  ты  свою пилотку подевал? Э, парень,  да мы в панике  и
пиджак твой забыли... -- Карданов задумался: -- Что-то мы с тобой, Ромка, не
то сделали... Улику оставили...
     На хуторе  их встречали со слезами и причитаниями. Мама  Оля, подхватив
Ромку на руки,  ушла с ним плакать  в хату. Верка повисла на шее отца и тоже
заревела белугой. Один  Вадим сохранял  спокойствие:  с  Грихой  они взялись
рассматривать  автомат.  Уже добрались  было  до торбы, но тут  их остановил
строгий голос Карданова..
     -- Не трожь, салабоны! Отойдите -- кому говорю!?
     -- А  мы думали, --  всхлипывала Верка, --  а мы думали, вас  уже нет в
живых...  Эти взрывы,  потом  дым...  Мы все поняли...  Вадя даже  лазил  на
дерево... Знаешь, что он мне сказал, папочка?
     -- Ничего  я такого особенного  не говорил, -- Вадим  принял  обиженную
позу.
     -- Нет,  говорил! -- стояла на  своем  сестра. -- Ты сказал, что  видел
человека с коровой, который зашел в дом перед самым взрывом.
     -- Да врет она все... Разве отсюда что-нибудь увидишь?
     --  Папа, --  попросила  Верка,  -- дай нам честное  слово, что  больше
никогда от нас не уйдешь. Ни-ког-да!
     --  Скажите Роме спасибо -- ей-богу, вытащил меня с того света... А где
это он, чертенок?
     Карданов поднял с земли автомат и торбу и понес прятать трофей в баню.
     Близость  леса и  дождь создавали  ощущение  затерянности, безрадостной
сумеречности. Земля возле хаты осклизла и напоминала овсяный кисель, который
Ромка не  терпел, но  который все  чаще  появлялся на столе. Вот и сейчас он
сидел за деревянной миской, хлебал жидкий киселек и запивал его кипятком.
     Он уже давно высушил слезы и сам был переодет в  сухие штаны, а  вместо
рубахи мама Оля надела на него одну  из своих старых кофт. Поэтому Ромка был
весь цветастый и таким его увидел Карданов, вошедший в дом.
     Ольга сидела напротив сына и расслабленно осознавала  его безопасность.
Посмотрела на беженца, и на ее лице произошла  едва уловимая перемена. Брови
отлетели от  переносицы,  а  в глазах  тихо разгорались  потайные звездочки.
Карданов подошел  к женщине и взял ее руку в свои ладони -- как  будто хотел
их отогреть.
     -- Нам есть что с Ромкой вам рассказать, --  Карданов уселся на лавку и
стал  доставать  кисет. -- Нас в Верене так прищучили,  что уж думали -- без
возврата...  Однако рассказы после, нам сейчас  завалиться бы с  веничком на
полок. Как ты думаешь, Ромик?
     Ромка немедленно бросил ложку и стал сползать с лавки.
     -- Он тут как тут, -- Ольга стала убирать со стола. -- Конечно, сходите
погрейтесь. Надо Тамарку попросить, чтобы натопила бан