Еськова.  Это был среднего  роста  полный блондин с
редеющими  волосами.  Открытое,  добродушное  лицо. На груди  -  два  ордена
Красного Знамени и медаль "XX лет РККА".  Значит, командир  сражался  в небе
Испании,  это  укрепляло  веру в него,  повышало авторитет, Командиром нашей
эскадрильи оказался капитан Ширяев Всеволод Александрович.
 - Старые знакомые! -  радостно приветствовал  он Амбарнова, Вшивцева  и
меня.
 - А где четвертый?
 - Младший лейтенант Спиридонов назначен в другой полк, - доложил я.
 - Итак, начнем полеты, товарищи летчики, - сразу перешел к делу капитан
Ширяев.
 -  В эскадрилье  всего  три самолета. Так что экипажи  будут  летать по
очереди.  Начались  полеты.  Три СБ не знали  отдыха.  Менялись  экипажи,  и
самолеты снова и снова поднимались в воздух. Прибыло очередное пополнение  -
выпускники Таганрогской школы  военных летчиков, и сразу  же подключились  к
полетам. В моем звене летчиками двух экипажей были сержанты Жашков и Ныров -
таганрожцы.  Ныров  -  почти  двухметровый здоровяк.  В  эскадрилье  шутили:
такому,  чтобы идти в  воздушном  строю на уровне с командиром, надо держать
удвоенное принижение.  В каждом  полете  участвовал  комиссар  Дроздов.  Как
летчик,  он присматривался к нам, давал советы, часто беседовал с комиссаром
нашей  эскадрильи  политруком  Ислямом Сатаевичем  Сатаевьш.  Однажды  после
полетов  мне   сообщили:  вызывает   комиссар  полка.  "Зачем   это   я  ему
понадобился?" - недоумевал я, перебирая в  уме события последних дней. А они
были наполнены полетами, занятиями на земле, сколачиванием экипажей и звена.
Выслушав доклад о прибытии, Дроздов пригласил сесть. И сразу ошарашил:
 - Есть предложение назначить вас комиссаром эскадрильи...
 Меня комиссаром? Справлюсь ли? Ведь комиссар  - душа коллектива, правая
рука командира. Дроздов ждет ответа. Что  сказать? Образование  у меня чисто
летное, опыта работы с людьми мало...  Да и коммунист  я молодой... В партию
меня приняли  в  летном  училище в  январе  1941 года.  Кроме  комсомольской
организации,  рекомендации дали командир звена Русаков и комиссар эскадрильи
Вергун на всю  жизнь запомнил я  фамилии этих людей, доверие которых всегда
старался  оправдать. Так  что в  первые  месяцы войны мой партийный стаж был
очень мал для ответственной комиссарской должности. Но Дроздов не считал это
помехой. "Главное - убеждение, вера а дело, на которое идет священная воина,
- говорил он. - Поедете на курсы комиссаров".
 На курсах собрались в основном инструкторы  из летных училищ. Из боевых
летчиков  я там оказался  один. После нескольких недель  учебы  командование
сочло  необходимым  вернуть  меня  в  полк. Забегая вперед, скажу,  что хотя
штатным политработником  мне не  суждено  было  стать,  я  всегда  испытывал
интерес  к   партийно-политической  работе  с  людьми,  часто  в  отсутствие
комиссара Сатаева выполнял его обязанности, почти все годы войны избирался в
состав партийного бюро части. Когда я вернулся в полк, там произошли большие
изменения. Ушел на фронт один из полков дивизии, укомплектованный самолетами
из других  ее частей. И мы стали "безлошадными".  Улетели  на фронт комиссар
Дроздов,  капитан  Маяцкий. А через несколько  дней  пришло  сообщение:  наш
капитан, любимец  полка,  сгорел  в  небе  где-то  под Полтавой. В  один  из
пасмурных  октябрьских  дней,  когда облачность была  довольно  низкая,  над
Тихорецкой появились какие-то самолеты. Наша эскадрилья как раз находилась в
бане. Зашел дед-банщик, спросил:
 - Хлопцы, вы - люди военные, гляньте: не герман ли летает?
 Хлопцы посмеялись над  опасением  деда.  И напрасно. Внезапно  раздался
пронзительный свист, затем - оглушительный взрыв.  В  бане вылетели  стекла,
ребята бросились к выходу, впопыхах стали  одеваться. Ноги не сразу попадали
в штанину, под сапогами хрустело стекло.  А  взрывы тем временем, отдаляясь,
следовали один за  другим.  Подбежав  к  казарме,  мы  не  узнали ее:  стены
иссечены осколками, окна  без стекол, во дворе толовым дымком курятся черные
воронки.  На  дорожке   лежит   летчик.  Прильнул   ухом  к   земле,  словно
прислушивается к ней. Легкий  ветерок  шевелит русые кудри,  на совсем  юном
бледном лице застыло удивление. Вокруг молча столпились солдаты, командиры.
 - Во  время бомбежки, если не успел укрыться, нужно не бежать, а падать
на землю,  -  прерывая тяжелое молчание, произнес старший лейтенант Устинов,
имевший опыт войны с белофиннами...
 Это был первый урок  войны,  первая  ее жертва,  увиденная  нами. Через
несколько  дней  в  пешем  строю  мы покинули  Тихорецкую  и  отправились по
направлению к городу Кропоткину. Шли быстрым шагом, гимнастерки потемнели от
пота. Привалы  были  вынужденными: в воздухе то и дело появлялись разведчики
противника. Скрываясь  в лесопосадках и  хлебных  стогах, мы с  ненавистью и
гневом  смотрели  на крестатые  самолеты, шнырявшие над кубанскими полями  и
дорогами.  В Кропоткине  среди дня гитлеровцы  начали  бомбежку. На  станции
полыхали здания, вагоны, цистерны с бензином, были убиты десятки людей.
 - Ну,  подлецы!  Ну, погодите! - Сергей Вшивцев плотно сжимает губы.  -
Скоро мы вам покажем...
 В  Кропоткине мы увидели уходившую на задание девятку СБ.  Возвратилась
же  только  четверка. Наступил праздник 24-й годовщины Великого  Октября. До
войны  в  этот день на Красной  площади  проводился  парад,  выступал  И. В.
Сталин.  А  теперь  немецко-фашистские войска угрожали столице нашей Родины.
Как-то сейчас  там? Десятки голов  прильнули  к  радиоприемнику. Сквозь  шум
помех,  речитатив морзянки донесся  спокойный и  уверенный  голос Верховного
Главнокомандующего. Мы  жадно  ловили каждое слово. Речь  Верховного вселяла
надежду,  бодрила, звала  к действиям. Хотелось верить,  что там,  в Москве,
знают что-то такое, что  неизвестно нам.  Да, будет праздник на нашей улице!
Радовал  и парад на Красной площади. Значит, жива  наша столица! И  ничто не
смогло нарушить ее обычного распорядка.
 Из Кропоткина едем на Махачкалу, в порт  на западном берегу Каспийского
моря. Оттуда наш путь лежит в Астрахань, в устье Волги.  Когда посмотришь на
карту,  то  до  Астрахани,  если  идти  вдоль  западного  побережья  Каспия,
четыреста  сорок  километров, т. е. около двух суток  пути. Но  наш колесный
пароход "Коллонтай" взял курс  на юго-восток и, пересекая  Каспийское  море,
пошел на Красноводск. Это нас озадачило. Значит, отправляемся в Среднюю Азию
и конечный путь будет иным?
 Трое  суток пароходик боролся с ноябрьским буйством Каспия. Большинство
из нас впервые познакомилось  с морем,  да еще в такое  неподходящее  время.
Некоторые "воздушные волки" уже к концу первых суток повисли с серо-зелеными
лицами у  бортов. А  на третьи сутки  почти все  пассажиры лежали  в трюмах,
обессиленные,  изнуренные  болтанкой. И  только  команда да  несколько наших
товарищей  твердо  держались  на ногах.  Что  касается  нашего  командира  -
капитана  Ширяева,  то  он  проявил  такую  выдержку  и стойкость,  что  его
авторитет  еще  более  повысился.  За  время этой  изнурительной поездки  мы
прямо-таки полюбили всегда корректного, внимательного, заботливого Всеволода
Александровича.  Поразил  нас  и  комиссар  Сатаев. Он  родился  и  вырос  в
казахских  степях,   на  море  раньше  никогда  не  бывал,  и   вдруг  такая
устойчивость, невосприимчивость к водной стихии. Может, это сила духа, воли?
Как бы там ни было, но после каспийской одиссеи мы убедились: наши командиры
- люди мужественные, достойные самого большого уважения. А  тот,  кто был на
фронте, знает, как много значила вера в командира для успеха в боевых делах.
 Дальнейшая наша жизнь подтверждала это неоднократно. Наконец-то ступили
на  земную твердь. Здесь нас  ждали  товарные вагоны  с дощатыми  нарами.  В
маленьких вагонных оконцах замелькали песчаные дюны Каракумов, колючие кусты
саксаула да  песчаной  акации.  Поезд шел  на  Ашхабад.  Но  вот  наш эшелон
повернул  на  Ташкент,  а  оттуда  взял  направление на  север,  через  весь
Казахстан. Теперь уж  появились  самые фантастические предположения. Слух об
Астрахани давно был забыт. Но когда на двадцатые  сутки пути, оставив позади
Уральск, мы стали с северо-востока подъезжать к Астрахани,  вспыхнул спор  о
целесообразности такого окружного вояжа. По мнению многих из нас, куда проще
и  ближе  было из  Махачкалы проложить  курс прямо на  Астрахань. И все-таки
самая  очевидная истина порой может  быть ошибочной.  В  этом  мы убедились,
когда  прибыли  наконец  на  место  назначения. Мы  узнали, что командование
испробовало  и  более  простой,  как казалось  многим,  вариант. Перед нашим
отъездом из Махачкалы ушел корабль прямо на Астрахань. И очутился  в ледовом
плену. На борту - сотни пассажиров:  беженцев, военных. Закончились продукты
и пресная вода. Надежда на помощь была ничтожна, ледоколов не было.
 Пришлось всех эвакуировать  по льду. До  берега пассажиры добрались еле
живыми,  были  обмороженные.  Так что  не  всякий короткий путь  - скорый, а
длинный  - медленный. Астрахань - старинный волжский город, морской и речной
порт.  С  Кавказа  сюда  поступали  танкеры  с   нефтью,  затем  баржами  ее
переправляли  вверх  по  Волге.  Встретил  нас город  декабрьским морозом  и
обжигающими  ветрами.  Наш  полк  разместился в школьном  здании  и,  как мы
узнали,  был по  счету четырнадцатым  маршевым полком. Что это  означало - в
полной   мере  мы  испытали  в  столовой.  Располагалась  она  на  пристани,
добирались туда три  раза  в  день  пешком,  часами  выстаивая  в  длиннющей
очереди. Основным продуктом в меню  было пшено: суп и каша. От такой еды, да
еще  в сильные  холода, наши авиаторы  затянули потуже  пояса,  а  в  ремнях
прокалывали все новые и новые дырочки. Но все это были мелочи по сравнению с
испытаниями, которые  выпали на долю  нашего народа.  Трудное,  тяжелое было
время.  Фашисты  захватили  Украину, Белоруссию,  Прибалтику, многие области
России. Больно  было  слушать  сводки, сообщавшие о кровопролитных боях  под
Москвой,  Тихвином,  Тулой, Ростовом. Отыщешь на  карте  названный город - и
сердце сжимается от боли и обиды. Когда же мы вступим в  бой, когда испытаем
себя?!  И вдруг радостная  весть о победе под Москвой! Как посветлело у всех
на  душе,  как мы  воспрянули  духом! Как жадно ловили  каждое  слово сводки
Совинформбюро,  десятки  раз  перечитывали   названия  освобожденных  сел  и
городов!  Хотелось побыстрее сесть за штурвал  бомбардировщика.  Однако наша
очередь еще не  пришла. Не  хватало  машин, почти непрерывно  летали экипажи
других запасных частей, прибывших ранее. А пока  у нас две задачи: как можно
быстрее   изучить   самолет   Пе-2   и   держать   в    боевой    готовности
взлетно-посадочную  полосу.  На  партийных и комсомольских собраниях приняли
решение: днем заниматься самолетом, вечером -  аэродромом. Главная "очистная
техника"  - метла  и  лопата. Работали  здорово, с  огоньком. Хотя усталость
валила с ног, но крепились. В боевых листках отмечались лучшие.
 Похвала  согревала,  но  больше  всего  придавало  силы железное  слово
"Надо!".  Скоростной пикирующий бомбардировщик  Пе-2  внушал доверие. Машина
новая, выпуска 1940 года. С двумя двигателями, цельнометаллическая. Брала до
тонны  бомб. По скорости - 540 км  в час - Пе-2 почти не уступал истребителю
противника   "Мессершмитт-109Е".   Дальность   полета  -  1200  км.  Самолет
располагал пятью  пулеметами,  которые обслуживались  летчиком, штурманом  и
стрелком-радистом.
 Самолетов  Пе-2  пока  было очень мало,  поэтому  каждая  машина  несла
максимальную нагрузку во время учебно-тренировочных полетов. А уж о том, как
берегли  их,  и  говорить  не стоит.  Однажды  на занятиях  мы рассматривали
силуэты самолетов, участвовавших в войне, изучали их краткие характеристики.
До летчиков уже дошел слух о штурмовике Ил-2, который нагонял на гитлеровцев
страх. На альбомном снимке штурмовик выглядел внушительно, и я  не удержался
от восхищения:
 - Вот бы сесть на такой!
 Сержант   Александр   Карпов,  прибывший   в  полк  с  пополнением   из
Таганрогского училища, коротко бросил:
 - Хоть на метле, лишь бы поскорее...
 Тогда мы еще не знали, что нам предстоит долгая и крепкая дружба с этой
замечательной машиной. Январским днем 1942  года пришло радостное сообщение.
Развивая наступление после победы  под  Москвой,  наши войска освободили мои
родные места, оккупированные  врагом на третий месяц войны. Достав  школьную
карту, я долго рассматривал  район  боевых действий  войск  Северо-Западного
фронта, вчитывался в знакомые с детства названия городов
 - Андреаполь, Торопец, Холм.
 Ни  районного центра Сережино, ни родной деревушки в глубине  Псковщины
на карте, конечно,  не было. И в сводке  о  них  не говорилось.  Но, по моим
расчетам, они  должны быть освобождены.  И я решил  сразу же написать письмо
матери.  Как  она?  Жива  ли  после  фашистской  неволи?  Отец  умер  осенью
сорокового года, и мне даже не удалось проститься с ним. Из училища я выехал
на  похороны, но  пока добрался до  железнодорожной  станции, от которой  по
осеннему  бездорожью надо было еще  идти  60  километров пешком,  от отпуска
остались  считанные  дни  -  как  раз  на  обратный  путь.  Дал  в   училище
телеграмму-"молнию" с  просьбой  продлить отпуск.  Но  ответа  не  дождался.
Дозвонился по телефону  до  ближайшего сельсовета, вызвал  туда  брата Колю,
объяснил  ситуацию. Время  было  сложное,  за опоздание  из отпуска, даже по
семейным  обстоятельствам, могли строго наказать. И мы с братом  решили, что
лучше мне возвратиться обратно. Все равно отца уже похоронили. Потом грянула
война, брат ушел на фронт. Осталась мать-старушка  со своей  сестрой, Марией
Семеновной.
 Кроме матери и отца, почти у  каждого  человека есть еще дорогие сердцу
люди. Так дорога была мне и Мария Семеновна, моя тетя. После тяжелой болезни
в  раннем  детстве  она осталась слепой.  Недостаток  зрения компенсировался
чутким слухом и удивительной памятью. Тетя по шагам человека определяла, кто
пришел, какой у гостя характер, что у  него  на душе. Занималась она шитьем,
вязанием, полола в  огороде грядки. Эта обделенная  судьбой женщина обладала
большой душевной щедростью и природным проницательным умом. Я любил бывать в
ее  обществе, советоваться с  ней.  Вот и  сейчас,  думая  о  судьбе матери,
тревожился  и  о  доброй,  милой  тете. Я отправил два письма -  матери и  в
сельсовет.  Мать неграмотная, вряд ли  сумеет сразу  ответить.  И не ошибся,
первым пришло  письмо из сельсовета. В нем была главная весть: мать  и  тетя
живы!
 А через несколько дней читал продиктованные мамой строки:  "Здравствуй,
сынок!  Мы  очень  рады,  что  ты  жив  и  здоров.  Мы  тут,  пока были  под
немцем-супостатом,  страху натерпелись, жили,  как  в темном погребе. Сейчас
все позади, освободила нас родная армия. Напиши,  где  ты  сейчас, скоро  ли
побьете всех  фашистов-извергов.  От Коли весточки нет, не знаю, жив  ли..."
Почерк детский.  Представилась  знакомая  картина: поздний  вечер, за  окном
метет метель.  В  рубленой  крестьянской избе  над простым  обеденным столом
склонилась  головка  дочери  соседа.  Под  диктовку  бабушки  Прасковьи  она
старательно  выводит  слова. Так и слышу голос матери: "Еще, дочушка, отпиши
Васе, чтобы  летал пониже  да потише, а  фашистов бил покрепче.  Домой чтобы
скорей возвращался... С победой, конечно, с желанной..."
 Дорогие  наши  мамы! Сколько еще вы  потеряете  сыновей, идущих тяжелым
путем  к победе... Не в одном еще доме  прольются горькие слезы над скорбной
вестью. А  многие матери так и не узнают о судьбе своих детей, до последнего
дня ожидая их возвращения.

 НАЧАЛО БОЕВОЙ ЛЕТОПИСИ

 ...В  конце  марта, сереньким  утром, во дворе  школы  выстроился полк.
Такие  построения  не  редкость, обычно они  проводились  перед разводом  на
занятия.  Но  сегодня заметно какое-то  необычное  оживление, особенно среди
начальства. Командир полка,  приняв рапорты  командиров подразделений, подал
команду:
 - Полк, смирно! Слушай приказ!
 Начальник  штаба  зачитал  приказ. На  основании  указания Генерального
штаба на базе 276-го ближнебомбардировочного полка создается 806-й штурмовой
авиационный  полк. Далее шли  назначения. По мере перечисления  должностей и
фамилий  перед строем  росла  шеренга  командования  новой части:  командир,
комиссар, начальник штаба, начальники служб. Затем шли подразделения.  Стали
в  новый строй командир первой эскадрильи капитан Ширяев, левее его комиссар
политрук Сатаев, заместитель командира  старший лейтенант  Устинов, адъютант
лейтенант Таран. В первые звенья вошли Амбарнов, Вшивцев, Карпов, Польшов. Я
начинал волноваться: вдруг меня нет в приказе  и  мне уготована иная судьба.
Наконец слышу и свою  фамилию.  Назначен  командиром третьего звена. Значит,
буду вместе  со  всеми!  Спешу  сделать  несколько  шагов.  Рядом становятся
летчики   звена  Иван   Брыляков  и   Григорий  Панкратов.  Называют  вторую
эскадрилью. Всего в новом поляку двадцать летчиков.  Мало, конечно. В  строю
напротив нас осталась большая часть летчиков, все штурманы, стрелки-радисты.
Чувствуется  - завидуют они нам.  Впрочем, никто  еще из нас  определенно не
знал  своего  завтрашнего  дня.  Итак,  27  марта  -  день  рождения  806-го
штурмового  полка. У него еще нет истории,  но  она будет.  У него  еще  пет
героев, но  они появятся. Мы начинаем  с чистого листа, а время напишет свои
письмена,
 На транспортном  самолете  летим  вверх  по  Волге,  в  новый  запасной
авиационный  полк. После приземления увидели полет  двух  девяток Ил-2.  Дух
захватило  от ощущения мощи и скорости самолетов! Это  летчики  отрабатывают
групповую слетанность перед вылетом на фронт. Значит, отсюда маршрут до него
короче. Хотелось  верить, что и мы здесь не засидимся. Наступила весна сорок
второго  года.  Все  надеялись, что  после наших зимних  удач, особенно  под
Москвой, враг  покатится  на запад. Но в мае  1942  года противник перешел в
наступление  на  Керченском  полуострове.  Оставлена  Тамань,   шли  тяжелые
оборонительные  бои  на  харьковском  направлении, наши войска  отходили  на
восток. Вести с  фронтов мы воспринимали как  бы "боковым  зрением", отмечая
главное:  оставлен  Севастополь, появилось воронежское направление, идут бои
на  Дону. Все внимание  было  направлено на освоение  нового самолета  Ил-2,
Занимались от зари до зари.  Уже знали, что в полете новая машина устойчива.
Огонь  у нее мощный,  в бою живуча. Изучая самолет по  деталям, мы не  имели
тогда возможности познакомиться с историей его создания. А она, как и вообще
история штурмовой авиации, очень интересна.
 Зародилась  штурмовая  авиация   еще  в  период  гражданской  войны  по
инициативе В. И. Ленина. Осенью 1919 года  конный  корпус генерала Мамонтова
прорвался  в  тыл  войск  Южного  фронта.  Требовалось  срочно ликвидировать
опасность. Вот тогда Владимир Ильич и предложил изучить вопрос  о применении
авиации против  конницы.  Такое применение оказалось  эффективным. Штурмовая
авиация,  как  особый  вид  ВВС  нашей страны, сформировалась в  1926  году.
Правда,  специальных  самолетов тогда  не  было,  и  для  штурмовых  заданий
использовались истребители или модифицированные разведчики Р-5.  В 1938 году
известный советский авиаконструктор  Сергей Владимирович Ильюшин обратился с
письмом  к  советскому  правительству,  в  котором обосновывал необходимость
создания самолета специального назначения.
 Сергей Владимирович  хорошо представлял,  какую  трудную задачу бралось
решать его опытное конструкторское бюро. Предстояло сконструировать самолет,
который должен  поражать  живую  силу и технику  врага:  танки,  автомашины,
артиллерию  всех калибров, пулеметные гнезда,  инженерные сооружения  и  так
далее.  Для  этого  необходимо,  чтобы  самолет  был  оснащен  разнообразным
вооружением,  пулеметами, пушками,  бомбами (ра