яли топливом. Легкий аромат курева успокаивал нервы.
 - Обретают  ребята крылья,  -  кивнул  в  сторону  летчиков  Ширяев.  -
По-настоящему  боевым летчик становится после девяти-десяти вылетов. Сегодня
хорошо поработали. И живой силы намолотили немало.
 Некоторое время мы молчали. Я думал над словами командира. Ширяев верно
заметил: в  первых вылетах как ни старайся, все равно  что-нибудь  упустишь.
Потому что  весь в  напряжении, мышцы как струны, сердце работает, как мотор
на предельных оборотах. Спокойствие и  уверенность обретаются с опытом. И уж
тогда работаешь  без  спешки  и прежнего напряжения,  видишь нужное, делаешь
должное.
 - Сон сегодня видел я какой-то чудной, - прервал молчание Ширяев. - Сел
вроде на подбитой машине  в расположении врага. И знаю, что не выбраться мне
оттуда.  Утро  было такое, как  сейчас, - теплое, спокойное.  Роса на траве,
птички поют. Умирать так не хочется...
 В  тоне  Ширяева  было что-то  такое, что  заставило  меня  внимательно
взглянуть на  него. На губах командира  застыла полуулыбка, взгляд устремлен
куда-то вдаль.  Что-то беспокоило Всеволода Александровича. Может, что долго
нет писем от жены? Вот  уже почти год, как  проводил он семью в Кисловодск к
родственникам жены. Когда мы ехали  поездом  из Кропоткина,  Ширяев дал жене
телеграмму, чтобы  встретила в  Минеральных  Водах.  Жена двое  суток  ждала
эшелона,  потеряла  всякую  надежду  на встречу и возвратилась  с  дочерью в
Кисловодск. А через час пришел наш эшелон.  Потом Ширяев хотел забрать семью
к месту нашего  формирования,  выписал  необходимые документы.  Но  снова не
повезло:  выехать жена не успела, все дороги были забиты  войсками, военными
грузами, беженцами. Сейчас на Северном Кавказе враг,  он ползет на перевалы.
Тяжело Ширяеву слышать об этом.
 - Сон, конечно, чепуха, -  капитан словно устыдился своего  рассказа. -
Так, привязалось что-то...
 После обеда  все собрались в шалаше на берегу Болды в ожидании задания.
Разморенные жарой, летчики скупо обменивались словами. Незаметно  для себя я
вздремнул. Спохватился  от  рокота моторов. Выскочил из  шалаша  -  на взлет
пошла  шестерка  самолетов.  Охватила досада - почему без меня? До  этого  я
участвовал  во  всех  боевых  вылетах. Подошел  комиссар Сатаев.  Увидев мое
смятение, сказал:
 -  Командир решил выполнить задание  шестеркой.  Твое  звено в резерве.
Отдыхай, пока нет команды.
 Впервые  я остался на земле, когда товарищи в воздухе.  Мысленно иду  с
шестеркой по маршруту, отмечаю ориентиры, по времени определяю момент выхода
на цель. Через  несколько  минут  "ложусь" на обратный маршрут.  Теперь надо
ждать  появления  в  небе знакомых  очертаний самолетов. Томительно  тянутся
минуты. Нет, ждать  на земле куда  хуже, чем  самому лететь. На  пути  домой
самолет  легкий, летишь на  бреющем, рядом  чувствуешь крыло боевого  друга,
видишь его довольную улыбку. Взглядом он просит проверить, нет ли пробоин на
его  самолете.  Если  есть  -  подсчитываешь, показываешь на  пальцах. Нет -
поднимешь  большой  палец:  все в  порядке!  Ничем не измеримо  это  чувство
фронтового  братства,  священного  воинского товарищества. Оно  не в  добрых
словах,  а в славных поступках. Знаешь: если понадобится, ты прикроешь собой
друга, окажешься сам в беде - придут на помощь.
 После посадки  летчики  спешат к машине командира. Возбужденные голоса,
мокрые  шлемы в руках,  выразительными жестами ребята показывают проделанные
маневры.  Сердце  наполняет  волнующая  радость:  боевое  задание  выполнено
успешно. Сегодня  я лишен всего этого. Смотрю на часы, до возвращения группы
остается  минут  пять. Поднимаюсь на  крыло  самолета, чтобы  раньше увидеть
возвращающихся  товарищей.  Прошло пять  минут,  но горизонт  пуст. Аэродром
застыл в тревожной тишине. Только слышно, как мой механик Миша Сурин возится
под  крылом,  звякает  ключами   и  отвертками,  пересчитывает  инструменты.
Известно, что инструмент для механика, да еще в трудном сорок втором году, -
это как боезапас для солдата.
 - Как там, не видно? - слышу из-под плоскости.
 В голосе - нескрываемое волнение.  Мы знаем, как переживают за летчиков
механики,  как светятся радостью их  лица, когда командир возвращается жив и
невредим. Наконец кто-то закричал "Идет!" И в этот момент я увидел одинокий
самолет,  появившийся  совсем не  там,  откуда его ожидали. "Ил" низко летел
вдоль  границы  аэродрома.  Он  был весь в лохмотьях, вдоль  фюзеляжа  поток
воздуха трепал рваные полосы, все тело самолета пестрело пробоинами. Летчик,
не делая  привычного  выскока на высоту, выпустил шасси и закрылки.  Самолет
тяжело  присел  после приземления  и  покатился.  Уже выключен мотор  и винт
замедлил движение, а самолет все катится и катится.
 - Тормози, тормози! - кричу, словно меня может услышать летчик.
 Теперь  уже видно - это  напарник капитана  Ширяева Саша Карпов.  Что с
ним? Может, не работают тормоза? Хватит ли посадочной полосы? Наконец летчик
"дал ногу", развернул самолет. Скатившись с посадочной полосы, "ил" замер. К
самолету  уже мчится  машина Шуры  Желтовой  с Савичевым на  подножке, бегут
механики. Над аэродромом появились еще три самолета. Но двух все нет. Карпов
с трудом поднялся с  сиденья. Он говорит, еле  ворочая языком, на подбородке
запеклась струйка крови - видно, царапнуло мелким осколком:
 - Командир погиб...
 Он не может  рассказывать, он весь еще  там, над  полем боя.  Досадливо
махнув  рукой, вытирает  слезу и отворачивается. Карпова  окружили  летчики,
повели к автомашине. По дороге  на КП он  немного  пришел в себя  и сообщил:
зенитки над целью подбили  самолет Ширяева. Вначале  он пытался  скольжением
сбить пламя, а потом направил горящую машину в гущу вражеской техники... При
отходе от цели "илы"  были атакованы "мессерами". Миша Польшов тоже подбит и
сел на вынужденную на своей территории. Так капитан Ширяев повторил огненный
таран экипажа капитана Гастелло, свершенный на четвертый день войны.
 Подвиг  нашего  командира  эскадрильи стал венцом  его  славной  жизни.
Летчик-коммунист  Всеволод  Александрович Ширяев  навсегда  остался для  нас
образцом  в  выполнении  воинского  долга,  примером  мужества  и отваги. На
аэродроме  зияли, словно пустые  глазницы, две стоянки без самолетов. Летний
волжский  ветерок покачивал пожухлые ветки ненужной теперь маскировки, сухие
листья словно шептали: "уш-ли... уш-ли..."
 Позже  нам  стало известно:  раненого лейтенанта Полынова  доставили  в
лазарет. Под вечер, когда  насмотревшееся смертей солнце устало скатилось за
горизонт, в полку состоялся  митинг. Открыл  его заместитель командира полка
капитан  Калябин.  Слово  взял  комиссар Поваляев.  Взволнованно, с болью  в
сердце  говорил  Алексей  Иванович.  После  него  выступил  командир  второй
эскадрильи старший лейтенант И. И. Мартынов, вместе с которым Ширяев начинал
летную службу. Иван Иванович рассказал о  совместных боевых вылетах во время
советско-финляндского конфликта,  о Ширяеве как  умелом командире,  отважном
летчике и славном товарище.  Выступил  Саша Карпов,  видевший  подвиг своего
командира.  Он  предложил ходатайствовать  о посмертном присвоении  капитану
Ширяеву звания Героя Советского Союза. Капитану В. А. Ширяеву посмертно было
присвоено  звание  Героя  Советского  Союза, а его имя навечно  зачислено  в
списки первой эскадрильи.

 ЛЕТЧИКУ НУЖЕН ЩИТ

 Тяжело пережили мы  первые  потери. Особенно потрясла  гибель  любимого
командира.  Трудно было смириться с тем,  что одной  из  первых  жертв  стал
капитан Ширяев. Он был самым опытным из нас, служил нам примером, был  нашей
опорой. На  фронте  вера  в командира  значит  очень  много, а ему мы верили
безгранично.  И  вот  теперь остались  без  вожака.  Правда, был  у  нас еще
заместитель командира эскадрильи, которому по должности  положено возглавить
подразделение. Но чувствовалось,  что это  человек другого  склада: держался
особняком., в  сторонке,  чересчур осторожничал.  Такие  люди  обычно боятся
риска, ответственности. Словом, Ширяева он заменить нам не мог. Были у нас и
другие сложности. Самая большая из них заключалась в  том, что гитлеровцы на
наше направление подбросили истребители. У нас же против них не было защиты.
 Самолет  Ил-2  имел  мощное  вооружение,  был удивительно вынослив.  Но
наряду с  этим  у  него  был и  ряд  недостатков,  например, малый  диапазон
скоростей -  около ста пятидесяти  километров  в  час. Это затрудняло  догон
группы отставшими. Еще  хуже, если попадался ведущий, который думал только о
себе. А такие ведущие встречались. Они придерживались принципа: "Хочешь жить
-  держись в строю!" Но  ведь в бою могло случиться всякое, иной ведомый  не
успевал занять  свое место  и отставал от строя. Тогда ему приходилось туго.
Другим серьезным недостатком  Ил-2  было то, что он одноместный и совершенно
не  защищен с хвоста. Летчик-штурмовик выступает  один  во всех ролях:  он и
пилот, и навигатор, и  стрелок,  и  бомбардир. В районе цели обычно  столько
дел, что трудно за  всем уследить. В то же время  у летчика был плохой обзор
задней  полусферы  -   неизбежное  зло,  с   которым  приходилось  мириться.
Невозможно одновременно создать  отличный обзор и защитить  летчика  броней.
Летчику нужны были  дополнительные глаза,  то  есть второй член экипажа.  На
других участках  фронта штурмовиков прикрывали истребители. У нас же  такого
прикрытия не было, истребители нужны были под Сталинградом.
 Решили охрану вести собственными силами.  Два "ила" без бомб  ставились
на  флангах  группы с  задачей  -  следить  за  воздухом  и  отражать  атаки
истребителей противника. Для лучшего обзора летчики часто  менялись местами:
правый над группой  переходил  на левый  фланг, а  левый  - на правый снизу,
вроде  крутили поперечное  кольцо, через которое проходила группа. В  первом
вылете задачу прикрытия выполняли Сережа Вшивцев и я. Истребители противника
в воздухе не встретились. Но мы убедились - так охранять можно, хотя  способ
этот  "дороговат": во-первых, два самолета не участвовали в  нанесении удара
по цели во-вторых -  повышенный режим  маневра  связан  с большим  расходом
горючего. Обычно после  такого  полета летчик вылезал из кабины с мокрой  от
пота гимнастеркой. Опыт с собственным  прикрытием убеждал, что такое решение
годится всего лишь как временная мера.
 Выход  из  положения  нашли оружейники полка.  Инженеры  по  вооружению
Иконников,  Кропанев и механик сержант  Сычев установили  за кабиной летчика
пулемет.  Для  размещения стрелка  и  пулемета  использовали люк,  прикрытый
съемным  дюралевым  листом. Этим  люком мы  и  раньше  не  раз пользовались,
перевозя   механиков  при  перебазировании.  Сначала  задние  пулеметы  были
установлены всего на двух "илах". Первые  два боевых вылета прошли спокойно:
вражеские истребители  в  районе цели не  появлялись.  Но наши новые стрелки
инженер  Иконников  и механик  Сычев  не потеряли  даром время:  обкатались,
кое-что приладили, доделали.  Боевое крещение  это изобретение  получило  во
время третьего  вылета. Пара  "мессеров"  решила атаковать  нашу  группу при
отходе  от цели. Уверенно  и  нахально, без  мер  предосторожности  заходили
гитлеровцы на крайние, фланговые самолеты. Уже было известно, что фашистские
истребители атакуют  наверняка,  открывают  огонь с  короткой дистанции. Так
было и на  этот раз. Но наши стрелки, подпустив противника  довольно близко,
открыли  первыми  огонь.  Результат  оказался  поразительным.  "Мессер",  по
которому  стрелял  инженер Иконников,  перевернулся на спину  и  врезался  в
землю.  Второй, прошитый  пулеметной трассой  сержанта Сычева,  не сделав ни
одного выстрела, отвалил в  сторону  и, дымясь, пошел на снижение.  На земле
летчики радостно качали первых воздушных стрелков.
 Впоследствии они были награждены орденами: Иконников  - орденом Красной
Звезды,  Сычев  - орденом Отечественной  войны  II  степени.  Обескураженные
новинкой  в  вооружении советских штурмовиков, вражеские истребители  уже не
осмеливались действовать  так  нагло,  как раньше. Теперь  они  держались на
почтительном расстоянии  и атаковали  с опаской. В  октябре на нашем участке
фронта  создалась   небольшая   пауза  между   боями.   Командование  решило
воспользоваться ею для тренировки летчиков в искусстве бомбометания. Штурман
дивизии подыскал в междуречье площадку-полигон,  оборудовал макеты  целей. В
течение дня  на  двух самолетах, тренировочный  полет совершили все летчики.
Этот день мне запомнился одним случаем, о котором  стоит рассказать. У нас в
полку проходили стажировку курсанты авиационного технического  училища. Один
из них настойчиво просил разрешения слетать со мной.
 - Товарищ младший лейтенант,  я еще  в  воздухе  не  был,  -  жаловался
курсант. - Какой же из меня авиатор, если небо только с земли вижу?
 Законы летной службы строгие, в наставлении по производству полетов они
расписаны по параграфам.  Один из  них запрещал летчику  брать в полет  лица
нелетного состава. Поэтому я ответил курсанту:
 - Наставление изучали? Вот и просите разрешения у командира полка.
 Ушел курсант-стажер недовольный. Он хорошо знал, что командир полка  не
даст разрешения на полет. Передо мной над полигоном летал  Сергей Вшивцев. Я
должен был лететь на этом же самолете. Спрашиваю Сергея:
 - Как машина?
 - Нормально, - успокоил Сергей.
 Дело в том, что при серийном производстве каждый самолет все-таки имеет
свои  особенности, как  бы свой  характер. Летчики изучают эти  особенности,
привыкают к  машине, как к  живому существу.  Взлетали мы  в паре с Михаилом
Полыновым. Уже на взлете при отрыве от  земли я почувствовал:  "ил" неохотно
слушается руля  высоты, тяжеловато поднимает хвост. "Вот тебе и "нормально",
-  вспомнил  слова Сергея. На полигоне разошлись по одному  и начали бомбить
цели. Мне  давно  хотелось  проверить, какие  смогу  выдержать  максимальные
перегрузки,  чтобы  знать  свой предел  в  бою.  Ведь  во  время боя  не  до
экспериментов. Я  сделал  до  десяти заходов  с  пикированием  и последующим
набором высоты боевым разворотом. Ждал, когда в "глазах потемнеет", но так и
не дождался.  Закончив  тренировку, убедился:  в  боевой обстановке  выдержу
любой маневр.  С полигона  возвращались парой.  Планируя  на  посадку, снова
почувствовал  какую-то необычность  в  поведении  машины: она  сильнее  моей
кабрировала, т.  е. поднимала нос. Подумалось: до чего  же  бывает  заметным
различие в "характере" самолетов. Надо быть внимательнее на посадке. Уже  на
земле Миша Полынов спросил: .
 - Кто с тобой летал?
 - Как кто? Ты, - не понял вопроса я.
 -  Да нет,  в  самолете,  -  пояснил Полынов. -  Когда возвращались,  я
заметил, будто кто-то голову высовывал из люка.
 - Разыгрываешь, - отмахнулся я.
 Миша  тоже засомневался: не  показалось ли? Мы ушли на  КП  доложить  о
выполнении  полета  и узнать о результатах бомбометания. И  все-таки Полынов
был  прав,  на  моем   самолете  был   обнаружен   "заяц".   Оказалось,  что
курсант-стажер, которому я отказал  в полете,  принял очень  рискованное для
себя  и летчика решение. Перед вылетом он залез через люк, который находится
за  кабиной летчика, в  фюзеляж и притаился. Что  было  потом,  читателю уже
известно. На обратном пути  еле  живой  курсант действительно выглядывал  из
люка. А  после  посадки минут  сорок отлеживался в  самолете,  не  имея  сил
выбраться оттуда.
 Вечером будущий техник поделился  впечатлениями от полета.  Вначале  он
чувствовал себя хорошо,  хотя и было  неудобно,  мешали жесткие  конструкции
машины.  Они-то во время  моих пикирований и резких  выводов и  набили  бока
самовольному пассажиру. От перегрузок у него не раз темнело в глазах, он уже
думал  - все, кончилась  жизнь. Порвал на себе майку, чтобы заткнуть уши  от
рева мотора. Горе-пассажир заверил слушателей, что теперь, убедившись, каков
труд летчика,  больше никогда  не  сядет  в самолет.  Этот  случай  доставил
ребятам  в  полку  немало  веселых минут. Вскоре курсант-стажер  вернулся  в
училище доучиваться, а в полку нет-нет да и вспомнят, как Пальмов на полигон
"зайца" возил.
 Фронт   по-прежнему   стоял  в  Халхуте.  Однажды  штурмовики  получили
необычное задание - выявлять и уничтожать... пожарные машины врага. Из штаба
дивизии передали - это цель  э 1. Вначале  летчики не совсем понимали  смысл
такого задания -  для нас всегда  главной  целью  были танки  противника, Но
потом все  выяснилось.  Оказавшись  в безводной калмыцкой  степи,  вдали  от
колодцев,  противник стал возить  пресную воду  за сотни километров.  Стояла
сухая осень, в войсках вода  была нужна не  только для полевых кухонь,  но и
для техники. Вначале обе стороны пользовались колодцем на нейтральной полосе
и ночами вычерпывали из него воду до  дна. Потом за  колодец пошла война,  и
гитлеровцам  пришлось искать иной  выход. Так появились  пожарные водовозки.
Несколько таких водовозок мы уничтожили во время вылетов.
 Ночи  стали  длиннее,  раньше начало смеркаться. У  летчиков  появилось
больше свободного времени. После ужина мы подолгу  задерживались за столами.
Давно  убрана  посуда,  ушли  официантки,  а  мы  сидим,  толкуем о полетах,
обсуждаем сводки  Совинформбюро, обмениваемся  новостями  из  дому.  Нередко
такой  вот неопределенный,  обо  всем понемногу  разговор принимал  целевой,
острый характер. "Именинником" одного из таких вечеров стал летчик  Вениамин
Шашмурин. Веню  я  знал  по училищу  как активного участника  художественной
самодеятельности.  Курсант  Шашмурин   имел  мягкий,  застенчивый  характер,
обладал музыкальными способностями, хорошо пел. Друзья в шутку прозвали Веню
"интеллигентом".  В боевой  работе лейтенанту  Шашмурину  с самого начала не
повезло: где-то на  пятом или  шестом  вылете его самолет  подожгли зенитки.
Летчик сумел выпрыгнуть с  парашютом,  но у него обгорели руки и подбородок.
После выздоровления летчик  снова стал  летать. Однажды, прилетев с  боевого
задания, Шашмурин привез бомбы обратно. Очевидно, забыл сбросить. Такой грех
случался и с другими:  то не хватило времени, то по  неопытности. Но  летчик
учитывал  оплошность и больше ее  не  повторял.  А  здесь  - дважды  подряд!
Летчики  понимали  - Вениамин  переживает  кризисный момент, он не чувствует
прежней  смелости  и  уверенности в полете  на боевое  задание. Значит, надо
встряхнуть парня. Это помогает. Но как?
 -  Ты же  знаешь, что враг рвется к  Волге. Что он  топчет  нашу родную
землю, - обратился к  Шашмурину командир второй эскадрильи старший лейтенант
Мартынов.
 - Что каждый наш вылет  - это труд многих людей, - добавил Павел Карпов
(в  полку было два Карпова: Александр - в первой,  нашей эскадрилье, Павел -
во второй).
 - Скажи, почему  привозишь бомбы обратно?  Фашистов  жалеешь? - в  упор
спрашивал Сергей Вшивцев.
 При  слабом свете чадящей гильзы было видно, как  от этих слов Шашмурин
весь напрягся, опустил голову. Друзья сознавали всю тяжесть своих обвинений,
но и понимали их необходимость.
 - Нашей пехоте сейчас ох как тяжело!  А тем,  кто  защищает Сталинград?
Они  от каждого из нас ждут  помощи! А  ты? -  летчик на  том конце стола  с
досадой махнул рукой.
 Слова, будто камни, летели в  сторону Вениамина. Упреки командира, даже
наказание перенести  легче, чем слушать обвинения товарищей. Ведь  завтра  с
ними идти в бой.  Мы не ждали от  Шашмурина каких-то заверений или обещаний.
Просто высказали  все, что думали  о нем,  и разошлись. Жаль  было оставлять
товарища одного, но  так нужно. Некоторое время летчик ходил сам не  свой. У
нас  появилось опасение,  как бы  его переживания  не отразились  на полете.
Поэтому  перед  вылетом  на  задания  каждый старался  подбодрить  товарища,
сказать ему теплое слово. Мы  летали на штурмовку переднего края противника,
пришлось  находиться  под  огнем  зениток.  В бою  Вениамин  смело  атаковал
противника, грамотно действовал над полем боя. Возв